Война: ускоренная жизнь

— Не знаю.

— Поехали?.. Ну?

— Поехали.

Приехали. Стол накрыт на двоих. Сердце где-то мое в сапогах, и даже в пятках. Не могу его ощутить, что со мной, где я? Что я делаю? Себя не узнаю. Сели, стали кушать, какое-то вино (для меня все это — мрак), что говорить, все в тумане. Потом он завел музыку, мы стали танцевать, он прекрасно танцевал. Потом вышли на балкон, и там он меня поцеловал, и я не сопротивлялась. Он мне явно нравился. А потом случилось то, что должно было случиться. И он меня взял на руки, и носил, и приговаривал «Никому, никогда я тебя не отдам». Итак, я стала у него жить.

Петру Михайловичу было 44 года. Первая жена ушла от него к другому, пока он учился в академии, и забрала сына. Он назло, спонтанно женился на той, что не любил. Детей не было, она жила в Москве, и он ее к себе не брал. Были у него повар, денщик, адъютант и 2 шофера, хотя он сам отлично водил машину. Была у него маленькая собачка, и он ее звал Кабысдох. Нас приглашали на банкеты как супругов. Чкония, адъютант, повозил меня по ателье, и меня красиво одели. Везде, даже на футбол, он не ездил без меня. Жили мы на даче Геринга. Неописуемой красоты шикарный розарий. Утром рано Петр Михайлович приносил мне розу с капелькой росы».

Ну а потом у генерал-лейтенанта от всех военных перепитий плюс неудач в семейной жизни, как говорится, «поехала крыша», и он попытался свести счеты с жизнью, разбившись на автомобиле, причем вместе со своей новой избранницей. Той это очень не понравилось, и она, демобилизовавшись, уехала домой на Алтай. Истории этой от человека, который решил стать ее мужем, она не утаила.

Неизвестно, как ухаживал за своей фронтовой ППЖ упоминаемый Зоей Некрутовой-Кутько маршал Жуков, но в Центральный Комитет ВКП(б) товарищу Жданову Андрею Александровичу он об этом факте своей боевой биографии писал так:

«…. Я подтверждаю один факт — это мое близкое отношение к З-вой, которая всю войну честно и добросовестно несла свою службу в команде охраны и поезде Главкома. З-ва получала медали и ордена на равных основаниях со всей командой охраны, получала не от меня, а от командования того фронта, который мною обслуживался по указанию ставки. Вполне сознаю, что я тоже виноват и в том, что с нею был связан, и в том, что она длительное время жила со мною».

От Жукова или нет получила десять(!) боевых орденов и медалей — в том числе и иностранных — военфельдшер лейтенант Лидия Захарова, судить читателю. Стоит только отметить, что такого их количества и качества не набралось бы, наверное, в целом взводе фронтовиков-окопников.

Впрочем, о наградах командиров своим боевым подругам несколько позже, а теперь о том, как еще одна молодая и интересная девушка-снайпер так и не стала на войне ни чьей ППЖ. Произошла она с Юлией Жуковой, когда ее из родного стрелкового полка перевели в полк Резерва Главного командования. Рассказ о том, что произошло в первый вечер ее пребывания в новой части, а также в дальнейшем, хочется привести практически полностью.

«Пришел посыльный:

— Капитан требует тебя к себе.

— Не пойду.

— Как это не пойдешь? Тебя же под трибунал отдадут за неподчинение.

— Ну и пусть, все равно не пойду.

К тому времени я уже наслушалась всяких историй о любовных притязаниях некоторых офицеров, об обманутых девчонках и о тех, кого презрительно называли ППЖ — полевая походная жена. В нашем 611-м полку такого не было, командиры сами бережно относились к нам и другим офицерам не позволяли вольничать. К тому же там нас было несколько девушек, а здесь я оказалась единственной. Я вообще тут никого не знала, защиты не имела и потому боялась. Вестовой ушел, потом снова появился с тем же: капитан требует к себе. В третий раз он пришел, получив приказание привести меня хоть под винтовкой. Я уже ничего не могла сделать. Поднялась и с замирающим от страха сердцем пошла. Проходя по небольшому темному тамбуру, сопровождающий предупредил:

— Будь осторожна, капитан пьян.

Не уходи, пожалуйста, постой около двери, пока я буду там.

Он остался, а я шагнула в комнату, руку — к шапке:

— Товарищ капитан, младший сержант Жукова по вашему приказанию явилась.

Он усадил меня за стол, без всяких предисловий налил стакан водки.

— Пей!

— Я не пью, товарищ капитан.

— Пей, тебе говорят!

— Я не пью.

— Что, совсем не пьешь?

— Совсем не пью.

— Ну и черт с тобой, — пьяно качнулся он на стуле.

Дальше была сцена, о которой не хочется писать. В общем, пользуясь тем, что он был пьян и еле держался на ногах, я ускользнула от него. За дверью меня ждал вестовой. Он, как мог, по-солдатски успокоил меня, проводил на место. Войдя в комнату, я удивилась: лампа горела ярко-ярко, солдаты не спали, все смотрели на меня. Вестовой негромко что-то пробурчал им, на лицах некоторых солдат я вдруг увидела улыбки, а кто-то негромко сказал: «Молодец девчонка!». Через минуту в комнате снова раздался мощный храп моих новых товарищей. Прав оказался солдат: ребята во взводе действительно были замечательные, а трое из них стали впоследствии моими верными рыцарями и надежными защитниками. Все они были понемногу влюблены в меня. Я очень хорошо помню каждого.

Василий Столбов — старший сержант, мой непосредственный начальник. Высокий, немного сутуловатый, с легкой хрипотцой в голосе, сдержанный в проявлении чувств, он всегда бережно относился ко мне. О своих чувствах никогда со мной не говорил, и только после войны, когда я возвращалась домой, он вслед послал в одном конверте два письма — маме и мне, — тогда и объяснился впервые в любви. Но именно ему я обязана тем, что со всеми ребятами взвода у меня были теплые, дружеские отношения. Он никому не позволял обижать меня какими бы то ни было вольностями, приставаниями, намеками.

Алексей Попов был высоким, статным, весьма привлекательным мужчиной, его очень украшала широкая открытая улыбка. Между прочим, он единственный из дивизиона (а может быть, и полка) участвовал в Параде Победы 24 июня 1945 года на Красной площади в Москве. Алексей не стеснялся говорить о своих чувствах, предлагал даже выйти за него замуж, обещал развестись с женой. Много разговоров было у нас с ним на эту тему. Вероятно, потом он что-то рассказал своей жене, потому что после войны я получила от нее письмо, в котором она благодарила меня за то, что я не отняла у нее мужа.

Петр Чирков резко отличался от Васи и Алеши. Он — типичный деревенский балагур, коренастый, всегда с простоватым выражением на лице, полуграмотный. Зато отличный и верный друг, который ни перед кем не боялся взять меня под защиту. Однажды, видя, как тягостны мне грубые ухаживания капитана, Петя прямо в лицо ему бросил: «Оставьте младшего сержанта Жукову в покое. Я ее люблю, она меня тоже любит, и после войны мы решили скрепить нашу любовь браком». Бедный Петя после этого не вылезал из нарядов вне очереди. И однажды мимоходом он грубо сказал мне: «Черт принес тебя к нам на наши головы». Допекли парня! Но в наших отношениях ничего не изменилось. Каждый раз, когда я появлялась в нашем сугубо мужском обществе, Петя громко, во весь голос начинал петь: «Когда я на почте служил ямщиком» При полном отсутствии у него голоса и слуха «серенада» получалась фантастическая. Я всегда в этой ситуации чувствовала себя неловко, но мои увещевания на Петра не действовали, он неизменно встречал меня этой песней, придавая лицу скорбное выражение.

Потом, после войны, все трое писали мне в Уральск. Но, стремясь забыть войну и все, что могло бы напомнить о ней, я не ответила ни на одно письмо. Как могла я так поступить? К тому же оказалось, что напрасно я насиловала свою память: я ничего и никого не забыла. Если бы можно было время повернуть вспять! Я написала бы всем им большие письма, нашла бы для них самые теплые и добрые слова. Сейчас же я могу сказать одно: «Простите меня, ребята. Я всегда помнила вас и благодарна судьбе за то, что вы были в моей жизни».

Он тоже не один раз объяснялся мне в любви. Я поверила в его искренность. У меня тоже появилось теплое чувство к нему. Это еще не было любовью, но могло стать ею. А капитан торопился и однажды бросил такую фразу: «Для кого ты бережешь себя? Все равно в гражданке никто не поверит, что ты честная». Этот разговор происходил около пруда, в котором я стирала его белье. Я вообще многим стирала, в том числе и солдатам, часто мыла полы, наводила порядок в казарме: ведь других-то женщин не было. В тот раз, помню, в руках у меня оказалась как раз гимнастерка капитана. Взяла я эту мокрую гимнастерку и со всего маху дала ему по физиономии. Тут же ужаснулась сделанному, потому что за оскорбление офицера могла получить очень серьезное наказание. Капитан посмотрел на меня, повернулся и ушел, ничего не сказав. Огласки скандал не получил.