Страница 72 из 137
Генрих Метельман вспоминал, что всю войну — в том числе три года в России — он мылся исключительно эрзац-мылом, не дающим никакой пены и впервые воспользовался настоящим только в лагере для военнопленных.
И так же, как везде и всегда, в армии новоявленных конкистадоров в самые трудные времена имелись люди, у которых было прекрасное мыло и теплые помещения, и все, что нужно человеку для приятного времяпровождения. Русская пословица кому — война, а кому — мать родна и здесь работала безотказно.
Разделяя, как и многие рядовые немецкие офицеры, вместе со своими замерзающими в окопах и подвалах солдатами все невзгоды сталинградского окружения, командир саперно-штурмового батальона Гельмут Вельц случайно удосужился побывать в жилище отвечающего за снабжение шестой армии Паулюса генерал-фельдмаршала Мильха и оставил его описание:
«Жилой вагон в замаскированном овраге словно мирный оазис. Салон со столами, креслами, гардинами и портьерами — все стильно, любовно подобрано. Раздвижная дверь, напоминающая меха гармони, ведет в спальню. Здесь стоит широкая, манящая к отдыху, постель господина генерала, застеленная белоснежным бельем. А дальше — опять за портьерой — туалетная комната с умывальником, зеркалами, стеклянными стаканами и зубной пастой. Несмотря на зимний холод, здесь уютно и тепло. Чему удивляться! Снаружи под открытым небом стоит железная печка, рядом с ней солдат, целый день он только и делает, что подбрасывает дрова и следит, чтобы огонь не гас. От этого источника тепла в вагон тянется труба.
Господин генерал может быть доволен. На всем убранстве, несомненно, лежит печать умения устраиваться и изысканного вкуса. Еще бы, здесь можно строго придерживаться его! Но тот, кто живет так, спит в тепле и уюте, не может понимать нужд своих солдат».
И еще один отрывок из сталинградских воспоминаний Гельмута Вельца, только речь в них идет уже не о немецком генерале, а об обычном румынском командире роты Попеску, находившемся во взаимодействии с батальоном Вельца:
«Румынским крестьянским парням нет ни минуты покоя, они заняты с утра до ночи. Они не только должны обслужить и ублажить своих командиров рот и взводов, но раздобыть для них самые немыслимые вещи, чтобы создать в офицерских блиндажах уют. Больше того, целые взводы заняты делом, до которого не додумается обыкновенный смертный. Попеску — старый наездник-спортсмен, а потому не может разлучиться со своей скаковой кобылой Мадмуазель. Он ведет ее с собой в обозе с позиции на позицию, из Румынии — на Дон, а с Дона — к нам. Где бы ни находилась его рота, благородное животное должно питаться, причем получше, чем рядовой его роты. Сегодня 40 солдат заняты постройкой специальной конюшни для любимицы капитана. В ней просторнее и теплее, чем в любом убежище для солдат».
Как и нашим, немецким фронтовикам нередко доставалось от окопавшихся в тылу бездушных чинуш-бюрократов, способных демонстрировать свою «принципиальность», напрямую связанную с огромным страхом попасть на фронт, в отношении кого угодно. Но, разумеется, не власть имущих.
Вот только один пример. У матери офицера 252-й пехотной дивизии вермахта Армина Шейдербауера осенью 44-го чиновники отобрали из квартиры две комнаты.
«За комнату, где мы жили с братом, она сражалась как львица, — написал в своих воспоминаниях Шейдербауер. — 2 октября я писал ей, что она должна спросить господ чиновников, являлись ли мы с братом, сражавшиеся на переднем крае, действительно «бездомными». Заберут ли они у нас комнату по той причине, что мы «всегда находимся на фронте, а отпуска запрещены»? Потом я постарался ее утешить, потому что ругаться нет смысла, что ей надо пока потерпеть, и мы все скоро вернемся домой».
А вот в этом господин гитлеровский офицер сильно ошибся, и вернуться домой им было суждено не всем. Причем смерть настигала фашистов не только в окопах и не только от советских пуль, мин и снарядов. Порой она была более чем обыденной и по военному времени довольно обычной.
«Мы стали на ночевку в какой-то деревне, и мы без сил, — вспоминал об отступлении немцев под Сталинградом в январе 1943 года Генрих Метельман. — Пока разворачивали походные одеяла, наш Гельмут вышел на двор справить нужду, а другие позабыли о его отсутствии. Когда на следующее утро мы обнаружили его, он лежал на боку, свернувшись калачиком, со спущенными штанами — так и замерз, сидя на корточках, а потом упал в снег. Нам еще бросилось в глаза блаженное выражение лица»
Денежное довольствие
Мало кто сейчас знает, что во время Великой Отечественной солдаты и офицеры получали зарплату, точнее — «денежное довольствие». Уже 23 июня 1941 года финансовым управлением наркомата обороны к обычным окладам рядового и офицерского состава прибавились «полевые» деньги. Для бойцов, получающих менее 40 рублей в месяц, прибавка составляла 100 % должностного оклада, от 40 до 75 рублей — 50 % и свыше 75 рублей — 25 %. То есть командир взвода получал всего лишь на четверть больше, чем в мирное время — порядка 800 рублей. (До войны минимальный оклад командира взвода составлял 635 рублей.)
Примечательно, что зарплата на фронте выплачивалась как в обычных частях, так и в штрафных подразделениях — ротах и батальонах.
В своей книге «Правда о штрафбатах» Александр Пыльцын приводит данные о денежных окладах офицеров (командные должности в штрафбатах, не в кино, а в жизни — занимали исключительно обычные офицеры, но никак не сами штрафбатовцы. — Авт.).
Командир батальона и его заместитель по политчасти 1900 рублей
Заместители командира батальона по строевой части 1300 рублей
Начальник штаба батальона 1200 рублей
Помощники начальника штаба ПНШ-1 и ПНШ-2 1000 рублей
Командиры рот, их заместители по политчасти 1000 рублей
Заместители командиров рот 900 рублей
Командиры взводов в ротах, санвзвода (врач), другие ПНШ 800 рублей
Фельдшер медпункта батальона 750 рублей
Далее Пыльцын пишет:
«Не знаю, какие оклады были установлены в обычных частях действующей армии, но нам было известно, что оклады наших ротных и взводных командиров были на 100 рублей выше, чем в стрелковых батальонах, то есть как в гвардейских. Это и послужило поводом для шутки о том, что наш батальон — «почти гвардейский!».
Действительно, когда 18 сентября 1941 года четыре стрелковые дивизии были преобразованы в гвардейские, во всех этих соединениях была установлена выплата офицерам полуторных, а рядовым — двойных окладов. Такая система действовала и в дальнейшем в отношении всех частей, получивших в ходе войны почетное звание гвардейских. Плюс к этому все бойцы и командиры в этих частях продолжали получать причитающиеся им «полевые» или, как еще говорили, «фронтовые деньги».
В дальнейшем с целью увеличения эффективности действий того или иного рода войск увеличивалось денежное содержание бойцам и командирам, в них воевавшим. К примеру, в создаваемых специально для борьбы с немецкими танками (главной ударной силой врага на земле. — Авт.) противотанковых полках, дивизионах и батареях. С июля 1942 года для их начальствующего состава были установлены полуторные, а рядовому и младшему составу — двойные оклады денежного содержания.
Артиллерист Михаил Черномырдик вспоминал, что «все солдаты и офицеры получали двойной денежный оклад, и нам засчитывалась выслуга лет — полтора года за год в ИПТАПе» (истребительно-противотанковый полк. — Авт.).
С октября 1942 года на 40 % выше, чем в ближне-бомбардировочной авиации, стали оклады летного состава в авиации разведывательной. Когда в марте 1942 года из военно-воздушных сил была выделена авиация дальнего действия, учитывая специфику полетов, в мае 1942 года денежное содержание летному составу повысили на 30 %, а инженерно-техническому — на 15 %. По воспоминаниям летчика-штурмовика 566-го штурмового авиационного полка Леонида Дубровского, «летчик получал 900–1100 рублей в месяц, кроме того, что его и кормили, и одевали».