Страница 70 из 137
В этих преступно подлых разрушениях наших городов и сел находит свое выражение черная ненависть гитлеровцев к нашей стране, к труду и достижениям советского народа, к тому, что уже сделано для улучшения жизни крестьян, рабочих, интеллигенции в СССР. Но эти злодейские преступления захватчиков проводятся всюду и осуществляются по приказу сверху. В захваченном недавно недалеко от города Верховье Орловской области приказе по 512-му немецкому пехотному полку, подписанному полковником Шитнигом, с беспредельной наглостью говорится: «Зона, подлежащая, смотря по обстоятельствам, эвакуации, должна представлять собой после отхода войск пустыню. В пунктах, в которых должно быть проведено полное разрушение, следует сжигать все дома, для этого предварительно набивать соломой дома, в особенности каменные, имеющиеся каменные постройки следует взрывать, в особенности надо также разрушать имеющиеся подвалы. Мероприятие по созданию опустошенной зоны должно быть подготовлено и проведено беспощадно и полностью».
О том, как примерно происходило это «беспощадно и полностью», писали многие. Здесь же хочется привести лишь небольшой, но очень яркий отрывок из воспоминаний о пути по Украине в январе 1944 года офицера 7-й гвардейской казачьей дивизии Олега Ивановского:
«Тяжелейшее впечатление оставляли села, деревни, через которые мы шли. Собственно, от сел и деревень почти ничего не осталось. Все разрушено, сожжено. Стояли только печи да их голенастые трубы. Жители, если они и остались, ютились в погребах, в землянках.
Снег, метель. Из-под снега торчат обгорелые концы бревна, досок. Местами на торчащей печи, если она осталась целой, собравшись в кучу, под открытым небом, закутанные в тряпье, ютятся дети. Греются. У шестка мать или бабка хлопочет, сует что-то на лопате в печку.
А кругом бело. Порой казалось, что в этой мертвой, страшной пустыне не может быть ничего живого. Но вдруг снег начинает ворошиться и поднятый какой-то крышкой, верно, от погреба, отваливается в сторону. Из-под крышки в облачке пара вылезает ребенок, почти голый, босой. Увидев нас, забыв, по какой нужде вылез, наклоняется к дыре, что-то кричит вниз. Из дыры вылезают такие же, как и он, голоногие дряхлые дед и бабка»
Однако и эти «ягодки» были еще далеко не самыми страшными и ядовитыми.
Когда не пугала и смерть
«Вот скоро месяц, как я живу в лагере, — вспоминает о своем пребывании осенью 41 года в лагере Саласпилс (Литва) ленинградский ополченец Борис Соколов. — Внешне наша жизнь серая, голодная, немытая и убогая. Я ничем не отличаюсь от других особей общего людского стада. Лицо серое, на впалых щеках кружки черного румянца. Это оттого, что мы не моемся. Мыться негде и нет потребности. Наоборот, на истощенный организм холодная вода, даже на лицо, действует как болезненный шок во всем теле. Страх перед холодной водой, вынесенный оттуда, сохранился у меня и потом. Зато бреемся мы все. Бороды отпускать нельзя, так как бородатых немцы считают евреями. Бритвы сохранились у очень немногих, поэтому мы бреемся обломками лезвий, стеклом, а иногда просто по-свински опаливаем лицо головешками.
Все бараки переполнены, где есть нары, там нет мест. Лежат на цементном полу и даже забираются под самую крышу и лепятся там, на фермах, как воробьи. Бараки очень высокие. Внизу холодно, а наверху как в коптильне, потому что на полу пылают костры. Для костров ломают нары, так как другого топлива нет. Наконец после долгих поисков, уже в полной темноте, втискиваюсь в барак без нар. На полу на сухих листьях сплошь лежат люди. Нащупав небольшое свободное место, ложусь на соседей справа и слева. Те безропотно немного раздвигаются. В общем, хорошо, тепло и крыша над головой. Вскоре, однако, чувствую, что на меня лезут полчища насекомых — по-видимому, вшей. Приятного, конечно, в этом немного, но все же это лучше, чем пронизывающий ветер и ледяной дождь снаружи. А если хорошо спится, то так ли уж важно, какова постель»?
Да, если постель есть, не так уж важно, какова она, а вот если ее вовсе нет, как и нет крыши над головой.
«Во многих лагерях пленным вообще не предоставляли никакого жилища, — пишет в феврале 1942 года в послании к начальнику штаба сухопутных войск Германии Вильгельму Кейтелю министр по делам оккупированных территорий Альфред Розенберг. — Они лежали под открытым небом во время дождя и снегопада. Им даже не давали инструментов, чтобы вырыть ямы и пещеры. Систематической санитарной обработки военнопленных и самих лагерей, по всей видимости, вообще не предусмотрено».
В этом господин Розенберг несколько ошибся. Что касается санитарной обработки лагерей, то по крайней мере в некоторых летом-осенью 1941 года определенная работа все же производилась, хоть и самым примитивным способом.
«Одной из возможностей смерти была дизентерия, распространявшаяся с невероятной быстротой, — вспоминал о своем пребывании в лагере «Уманская яма» (Украина) в августе 1941 года поэт Евгений Долматовский. — Аккуратные немцы на этот раз даже не предусмотрели постройку уборных на территории лагеря.
Время от времени поднимали команду пленных, они получали лопаты и рыли тут же, на склоне, где лежали люди, узкую траншею. За сутки траншея становилась зловонной клоакой, красной от крови.
Ее засыпали, а потом где-нибудь поблизости выкапывали новую траншею, распространявшую заразу дальше.
Говорить об этом не очень приятно, а все же необходимо добавить, что траншей не хватало, а те больные, что находились подальше от свежевырытой траншеи, не всегда имели силы, чтобы до нее добраться».
А вот что повествует о своем пребывании в Рославльском лагере военнопленных в том же 41-м Сергей Голубков, автор книги «В фашистском концлагере»:
«В лагере творилось что-то трудноописуемое. К концу 1941 года здесь насчитывалось больше 80 тысяч пленных. Немногочисленные помещения лагеря не могли вместить такого количества людей. Все было сделано для того, чтобы погибло как можно больше пленных. Нельзя было достать даже простой охапки ржаной соломы, которую можно было бы использовать и в качестве подстилки, да и укрыться при случае.
Начались дожди, морозы, а тысячи людей размещались на голой земле. В течение нескольких ночей деревянные постройки, находящиеся на территории лагеря, были разрушены, растащены и сожжены. Жестокая расправа фашисткой охраны с пленными, разрушающими сараи, мало помогала. Замерзших, голодных, доведенных до отчаяния людей, не пугала уже сама смерть.
Холод — страшный бич людей. От холода в лагере многие умирали так же, как и от голода. Даже в помещении госпиталя печи никогда не топились. Дров не было. Дрова привозили только для кухни. Да и привозили-то не всегда. А когда привозили, то выставляли у кухни охрану.
В поисках дров или маленькой дощечки по лагерю бродили все. Рабочие, возвращаясь из города, обязательно приносили с собой несколько поленьев, чтобы ночью или утром погреться около костра и выпить кружку кипятку.
К весне 1942 года в лагере построили для пленных землянки. Строили довольно просто: рыли глубокую яму метров до двух, делали накат из бревен, закрывали его соломой и сверху засыпали землей — удобно и без больших затрат. Окна делались в дверях, сооружали в два этажа нары — вот и жилье готово. В такой землянке помещалось до ста человек. Все же в землянке лучше, чем жить под открытым небом. Землянок в лагере построили много. Во всех этих землянках не было печей, как не было на нарах и соломы».
И еще несколько строк из воспоминаний побывавшего с августа 1941 года по апрель 1945 года не в одном лагере для военнопленных Бориса Соколова. В своей книге «В плену» бытовой стороне жизни в шталагах он уделяет особенно много внимания.
«Польша. 1943 г.
Алленштайнский лагерь огромен и совсем не похож на наш Саласпилсский. Тот, по здешним масштабам, маленький, привычный и в меньшей степени казенно-официальный. Здесь же все серое и мертвое. На огромной песчаной равнине, но не веселого желтого или белого песка, а уныло серого, стоят ряды длинных, низких, скучно серых бараков. Бараки эти ничем не отличаются один от другого, и кажется, что они тянутся за горизонт и наполняют собою остальную Германию. Все это разбито на блоки, огороженные колючей проволокой с узкими проходами между ними. Нигде ни дерева, ни кустика. Все украшение пейзажа составляют множество вышек с прожекторами и пулеметами. Лагерь здесь существовал и в первую мировую войну, но теперь значительно расширен.