Страница 45 из 137
«Я помню, как помогала своей тете выращивать табак, — вспоминает жительница села Усть-Калманка Алевтина Кузнецова. — Для солдат требовалось много махорки, поэтому всем колхозницам давались деляны по 30 соток. Тетя брала меня и своих дочерей, чуть постарше меня, на посадку табака. Потом начиналась прополка. Наши детские ручонки были в ссадинах и занозах, кожа потрескавшаяся. Но самым страшным для нас было время, когда табак зацветал. Ежедневно, привязав к себе холщовые сумки, брали по ряду и шли с одного конца поля до другого, обрывая цветы и складывая их в сумки. Стояла жара, одолевали оводы, из глаз и носа текло, мы без конца чихали. А ряду, казалось, не было конца. Домой брели в каком-то полупьяном состоянии. Потом по такой же технологии обрывали листья табака и собирали стебли, их связывали в вязанки и через все поле несли к единственной телеге. По полю двигались маленькие фигурки, стоял оглушительный чих. Эту картину надо было только видеть! С тоской глядели мы на солнце и мысленно умоляли его двигаться побыстрее, чтобы добрести до речки и вымыть в первую очередь глаза и нос. Такая изнурительная работа продолжалась все лето. И как мы радовались, когда нас освобождали на 2–3 дня и отправляли на ферму делать кизяк. Станки были больше нас, но, по сравнению с табаком, эта работа была для нас раем».
Эвакуированный из Ленинграда в село Старо-Ажинка Евгений Монюшко:
«Отцу предложили пост сторожа, нас с братом, видя, что мы «не потянем», направили сначала на работу очень легкую в физическом отношении — на табак. Под большим навесом с решетчатыми стенами сидели рядами женщины и ребята лет 12–13, обрезали с табачных стеблей большие листья для сушки, а стебли метровой длины и толщиной у комля в два пальца разрезали острыми ножами вдоль на четыре части. Эти высушенные стебли в дальнейшем крошили в мелкую крупку — махорку, но операция требовала предварительно хорошей просушки. Сначала работа пошла легко, но уже к середине дня от непривычного запаха и густой табачной пыли, забивавшей и нос и глотку, начала кружиться голова, появилась резь в глазах, тошнота»
В годы войны многие табачные фабрики страны оказались в зоне оккупации, и тогда резко возросло значение Бийской махорочной фабрики. Как вспоминали ее бывшие работники, в цехах тогда трудились подростки и женщины, работать приходилось по 12, а иногда и по 18 часов. Спали тут же, в цехе, на калорифере или на куче махорки — от нее шло тепло, хоть как-то согревающее людей в не отапливаемом цехе. Готовую продукцию грузили на подводы, отправляли на станцию и далее на фронт.
«Разрешите всех ваших инженерно-технических сотрудников, рабочих и работниц поблагодарить от имени нашего гвардейского подразделения за высококачественную продукцию вашей фабрики — махорку. Для вас не секрет, что махорка в условиях фронтовой жизни является неразлучным другом, с которым как бы и поговоришь, и успокоишься», — так писали в адрес Бийской табачной фабрики гвардии капитан Шестопалов, старшина Хмылев и младший сержант Копылов.
Подобных писем в годину испытаний работники Бийской «табачки» получили сотни. Их «дымная» продукция без всякого преувеличения помогала воевать. По рассказам фронтовиков, бийская махорочка в окопах пользовалась авторитетом, а для сибиряков — не обязательно уроженцев Алтая — выступала еще и в качестве своеобразного привета из родных краев, а потому ценилась вдвойне.
«Я до войны не курил, — вспоминал житель Павловска бывший артиллерист Федор Стрельцов, — а на фронте что получилось: привезли бийскую махорку. Все ребята: о, бийская махорка! И я ее закурил. Та махорка была, как родная! Смотришь, какое-то переживание — убьют кого или ранят. Ох, думаю, закурю. Это как-то успокаивало».
За годы Великой Отечественной в Бийске было выработано 534 437 ящиков курительной и 120 78 ящиков нюхательной махорки. Ее вкус и по сей день помнят многие ветераны Великой Отечественной.
Эрзац и «Аттика»
В мирное время в рацион солдата вермахта сигареты не входили, и он должен был приобретать их за свой счет. Но у войны свои законы и, как следует из справки о рационе немецкого военнослужащего на территории СССР, которую приводит в своем незаконченном романе «Жизнь моя, иль ты приснилась мне» известный писатель-фронтовик Владимир Богомолов, солдатам и офицерам вермахта полагалось в этом случае по 6 сигарет в день. Кроме того в качестве «маркитанских товаров» (надо думать, уже за деньги) они могли получить раз в месяц 5 пачек сигарет, 2 плитки соевого шоколада и три пачки печенья. В продуктовом рационе румынского солдата в графе «табак» значилось — 6 папирос и 10 граммов рассыпного.
Так, конечно, было далеко не всегда. По воспоминаниям командира саперно-штурмового батальона 79-й пехотной дивизии вермахта Гельмута Вельтца, в Сталинградском «котле» они поначалу получали в сутки по три сигареты, две палочки леденцов и, если посчастливится, иногда и плитку шокаколы и кляксу джема.
Кстати сказать, аналог немецкой «шокаколы» имелся и в Красной армии, о чем в своей книге «Наедине с прошлым» упоминает фронтовой журналист Борис Бялик:
«Нам очень помогали плитки шоколада, выданные в дорогу по случаю сильных холодов. Это был не простой шоколад, а с примесью сухого спирта: по своему действию плитка равнялась дневной норме доппайка.
Я говорил:
— Хочу сохранить штуки две до мирного времени. Буду сидеть в театре, покусывая шоколад, и все мне будет нравиться.
Но мы не сохранили ни одной плитки даже до начала операции».
Но что касается табачного довольствия вермахта в Сталинграде, то и там все порой происходило по знакомому принципу «кому — война, кому — мать родна». Окопникам по три эрзац-сигареты, а генералам-штабникам.
«Два мешка набиты сигаретами «Аттика», «Нил», английские марки, самые лучшие сорта. — так описывает Вельтц часть продовольственного склада, обнаруженного им и его солдатами в тайнике штаба 6-й армии Паулюса, который им довелось оборонять в последние дни Сталинградской эпопеи. — Табак для нас — морфий, покой, — пишет он в своей книге «Солдаты, которых предали». — Табак в армии означает все на свете. В этом мы убедились как раз в последние дни. Табак — это настроение, табак — это боевой дух и воля к сопротивлению. Но табак — это и нечто большее. Несколько граммов стоят хлеба, шоколада и горячей пищи. Обладая одной-единственной пачкой сигарет, можно облегчить себе несение службы, обеспечить для себя смену с поста и наряд полегче, место у печки».
Естественно, что, как и наши заядлые курильщики, солдаты в окопах всячески изыскивали методы пополнить свое табачное довольствие. Воевавший в декабре 1942 года в Крыму ефрейтор 132-й пехотной дивизии вермахта Готтлиб Бидерман в своей книге «В смертельном бою» пишет:
«Мы устало вытянулись на полу, наслаждаясь роскошью нагретой комнаты. Утолив голод горячей картошкой с луком, мы скрутили сигареты из коричнево-золотых листьев крымского табака, которые смягчали на пару помятого медного самовара. Еще мы нарезали табак для трубок и погрузились в дискуссию относительно лучших методов обработки табака для получения максимального аромата. Один утверждал, что лучше всего замочить его в фиговом соке. Другой убежденно доказывал, что лучше всего — кукурузная водка, хотя ни того, ни другого у нас не было. Желая положить конец этому глупому спору, Конрад посоветовал использовать конскую мочу, которая имелась в нашей армии в избытке».
Не лучше было с табаком и в самой Германии, где опять же, как и в нашей стране, он в то время часто выступал в роли весьма конвертируемой валюты. С 15 февраля 1942 года были введены карточки на сигареты и табак, для мужчин — с 18 лет, для женщин — с 25. Система табачного довольствия в вермахте вызывала досаду Гитлера: он не хотел поощрять вредные привычки и приказал некурящим выдавать в армии паек сахара. Таковых в немецких частях, как и в подразделениях Красной армии, как правило, было немного. По воспоминаниям немецкого лейтенанта Армина Шейдербауера, были карточки на сигареты, которые назывались «для специального использования», и обыватели хранили их про запас, чтобы в случае необходимости обменять сигареты на продовольствие.