Страница 13 из 137
Обменяв пачку махорки или кусок мыла на «булочку весом в 120 грамм», Владимир горько сетует: «Мы с приятелем всего по два раза откусили от нее, и на том она прекратила свое существование. Мы жевали эту безвкусную булку и мечтали о том времени, когда сможем купить по двадцать пять булочек сразу».
В прифронтовых госпиталях положение с едой было порой для раненых еще более печальным. Булочек взять было негде, да и хлеба хватало не всем. Только военной цензурой Южного фронта и только с 10 по 20 декабря 1942 года было отмечено 42 письма с жалобами раненых бойцов, и чаще всего жалобы эти касались плохого питания в госпиталях, где они находились на излечении.
«Хлеб дают не полностью, что положено, вместо 200 г 150–180, не более. Обращались к начальнику госпиталя, но он не хочет разговаривать. Обращение его нечеловеческое к бойцам» (П. Субботин, госпиталь 1538).
«Ежедневное недоедание. Пока здесь лежу, сильно ослаб и кружится голова. Дают 600 г хлеба 3 раза в день, по кусочку, т. е. по 200 г. Обед примерно такой: половничек постного жидкого супу и 2 ложки каши или картофельного пюре, ну а на завтрак и ужин бывает то же самое, только из одного блюда, в общем, не ешь, а облизываешься»
«Здравствуйте, дорогие отец и мать!.. В этом госпитале беспорядок невообразимый. Кормят плохо. Вот, например, сегодня кушать дали в 7 часов утра, сейчас уже второй час и больше ничего нет, и черт знает, когда будет обед. Хлеба дают 600 г. Меняю сахар на хлеб. Здесь же кормят одной водой да пшеницей. За 10 дней проклял все на свете. Не знаю, когда отсюда вырвусь».
(Стоит, пожалуй, отметить, что при всей скудности питания в этих госпиталях хлеб в них все же выдавали по положенной норме или близко к ней. Вероятно, именно за него с интендантов спрашивали особенно строго как за традиционно главную в армии часть пайка. — Авт.)
Еще один раненный, но, несмотря на это, по-фронтовому решительный боец пишет домой уже в феврале 1943 года:
«Лежу в эвакогоспитале № 3262. Кормят очень плохо и на скорое выздоровление располагать не приходится. Лежишь голодный, а если станешь просить добавки, то словами не выпросишь. Тогда я беру в руки костыль и этим только добиваюсь лишнюю ложку какой-то бурды»
Кроме «бурды» и хлеба в прифронтовых, а порой и тыловых госпиталях не хватало медикаментов, для спасения огромного количества раненых, вливания в них животворной силы требовалась в больших объемах донорская кровь.
Распоряжением Совета народных комиссаров СССР от 25 декабря 1942 года разрешалось выдавать продукты донорам, военнослужащим и вольнонаемному составу частей и учреждений Красной армии. Донорам, сдавшим от 400 до 500 куб. см крови: масла сливочного — 0,5 кг, сахара — 0,5, мяса — 0,5, крупы — 0,6 кг. За 200–250 куб. см крови все то же, только по 0,3 кг. В военные годы только доноры Москвы сдали 500 тыс. литров крови.
О том, как ей приходилось сдавать кровь, снайпер Юлия Жукова вспоминала так:
«Однажды к нам, находившимся в запасном полку, обратилось командование: на фронте шли ожесточенные бои, для раненых требовалась кровь. Многие сразу же пошли сдавать кровь, я, конечно, тоже. Пришла. Одели меня во все белое, даже на ноги пришлось натягивать какие-то белые тряпичные чулки. Уложили на высокую кушетку. Но что-то ручейком потекло на пол. Сестра нервничала, никак не могла снова попасть в вену, а кровь все вытекала. Я тогда много крови потеряла, встала с кушетки, как пьяная. Потом всех доноров отвели в столовую, напоили водкой, накормили вкусным обедом. Я шла в казарму сытая, весьма довольная и очень веселая. Веселилась я еще долго и шумно, пока не уснула на нарах прямо в одежде».
Мемориальные доски, сообщавшие о том, что в годы войны в этом здании помещался эвакогоспиталь №., можно увидеть в очень многих, больших и совсем не великих городах России: много было их на Урале и в Сибири. И все равно порой не хватало. Раненный в августе 1942 года на подступах к Сталинграду бийчанин Александр Макаров вспоминал: «Везет поезд нас на восток. Уфа, Омск — нигде раненых не принимают, все забито, везде из-под Сталинграда бойцы. Едем в Новосибирск»
В родном городе Макарова Бийске в военные годы тоже было несколько эвакогоспиталей. О плохом питании в них воспоминаний фронтовиков встречать не приходилось, может быть, потому, что защитников Родины (как, впрочем, и в других уголках страны), как могли поддерживали местные жители.
«С первых же дней бийчане окружили нас радушием и вниманием, — рассказывал находившийся на излечении в одном из госпиталей города сапер Б.В. Цховребов. — Приносили целебные ягоды и фрукты, устраивали вечера отдыха.
Врач бывшего эвакогоспиталя № 1235 Клеопатра Денисова вспоминала, какую большую заботу и помощь оказывали раненым бойцам женщины-бийчанки, они приносили для них из дома продукты. А ведь отрывать их приходилось от далеко не богатого тылового пайка, если он вообще был, конечно. С продуктами у бийчан было в то время туговато, как и почти у всех, кто жил тогда в нашей стране.
В тылу
«Все для фронта, все для победы!» Этот лозунг военной поры памятен всем, кто ее пережил, да и многим из их детей и внуков — тоже. «Все для фронта», а что же тылу?
Да, по остаточному принципу, и то в основном тем, кто этому фронту как-то полезен, — железнодорожникам, работникам оборонных предприятий и т. д. А уж остальным опять что останется, и чем ближе к фронту, тем меньше.
Выпускник Барнаульского пехотного училища 1943 года Юрий Стрехнин прибыл на фронт под Орел в канун Курской битвы. Перед началом боев часть их стояла в небольшой деревне Березовке.
«Самое страшное перетерпели, — говорила молоденькому лейтенанту хозяйка дома. — Сейчас вот забота — до первой травы дожить. Щавель пойдет, крапива — все будет из чего похлебку варить. Картохи-то у меня самая малость осталась, что в яме сумела схоронить, хлеб. Сам видишь, какой у меня хлеб.
Какой хлеб у моей хозяйки — я вижу: вместе с другими женщинами она ходит в степь, где они в старых ометах вручную, цепами перемолачивают солому, а умолот перевеивают на ручных решетах. Но что это за зерно? Больше семян сорняков. Но есть там зерно, драгоценное зерно. Его размалывают по хатам на ручных мельничках того образца, который был создан еще на заре человечества, — плоский камень с привязанной к нему ручкой, вращаемый в деревянной посудине, а то и попросту толкут в ступах, выдолбленных из обрезка бревна, — чуть ли не в каменный век приходится возвращаться березовским жителям после вражеского нашествия.
Я видел, какая у Ефросиньи Ивановны получается мука — серовато-землистого цвета, пахнущая прелью. К этой муке примешивают кто что может — картошку, мякину.
— Вот погляди, какой хлеб печем, — в первый же день, как я поселился у своей хозяйки, показала она. — Совсем неподъемный.
Хлеб действительно «неподъемный» — низкий, плотный, тяжелый, землистого цвета, да и на вкус отдает землей. Но и этого хлеба не досыта.
А мы на батальонной кухне получаем суп со «вторым фронтом» — американской колбасой, сдобренную жиром кашу из родной пшенки или гречки и полновесную долю хорошего хлеба, испеченного на полевом хлебозаводе. Каждый раз, когда вечером прихожу на свою квартиру, у меня сердце сжимается, если вижу, каким ужином кормит моя хозяйка своих девчушек: пустая похлебка бог весть из чего, крохотный кусочек «неподъемного» хлеба или вместо него одна-две вареные картофелены с кожурой. Ни капельки жира, ни песчинки сахара: о нем младшая, Катенька, и понятия не имела: когда я, в первый же день, принес пару кусочков сахара из своего пайка и предложил Катюше, она с недоумением повертела кусочек в пальцах, не зная, что с ним делать.
Во время отступления войска Красной армии и местные власти имели приказ оставлять после себя выжженную землю, дабы врагу не осталось ничего ценного, в том числе и продовольствия. Таким образом, его лишались и все те, кто оставался «под немцами».
Проживавшая во время отступления наших войск к Ленинграду в деревне Большие Березлицы Л.В. Мокеева-Щелканова вспоминала: