Страница 109 из 137
Осуждать солдат за такие дела сегодня как-то не особенно хочется, тем более воровали-то они обычно не от хорошей жизни, а когда совсем уж живот подводило.
Бийчанин Иван Карнаев поведал об одном таком эпизоде, случившемся в его военной жизни. Он произошел в блокадном Ленинграде зимой 1941–42 годов (самой голодной и холодной. — Авт.).
«Перед отправкой на фронт, дня за два, меня поставили на дежурство около комнаты, где жил заместитель командира полка по тылу. Мой предшественник по дежурству сказал мне, что в комнате у капитана в коробке есть килограмм 20 сахара, дверь на замок не закрывается, и незаметно можно взять себе сахару. Я, конечно, этим воспользовался, пока капитана не было, быстро зашел в комнату, где около тумбочки, под бумагой, стояла большая коробка с сахаром. С килограмм я взял его, и положил в сумку противогаза, затем увидел — на окне стоит железная банка со сгущенным молоком, где-то литров 10, я отпил несколько глотков и, закрыв дверь, стал на свой пост. В течение последующих трех дней я понемногу повторял эту процедуру в комнате капитана. Однажды вечером капитан пришел с молодой белокурой девушкой и сказал, что пост снимается, завтра можно не приходить. Капитану было лет сорок, лысый, с мясистым лицом, толстоватой фигурой. Воспользовавшись небольшой дозой капитанских продуктов, я поправил свое здоровье, физически окреп».
П.В. Рухленко, комиссар артбатареи 1102-го стрелкового полка (полк находился в окружении в Мясном Бору. — Авт.):
«Голод сводил людей с ума. Когда транспортные самолеты еще сбрасывали нам мешки с сухарями, интенданты были вынуждены ставить охрану, чтобы мешки не растащили.
А старшины и бойцы, получавшие эти ничтожные пайки, лучше вооружались, дабы можно было отбиться от грабителей».
Воровали, конечно, не только продовольствие, но и, скажем… дрова. Обучавшийся перед отправкой на фронт в 1-м Томском артиллерийском училище Евгений Монюшко вспоминал:
«Главной проблемой были хорошие дрова, а прижимистые кладовщики старались сбыть со склада сырые или неудобные в разделке суковатые бревна. Пользуясь тем, что обычно наряд на кухню и в караул назначался из одной батареи, заключалось тайное соглашение, и часовые «не замечали» товарищей, проникавших на склад за парой хороших дровин.
Несколько раз проводилась и такая инсценировка. Часовой задерживал одного из курсантов, приблизившегося будто случайно к посту. Пока вызывали начальника караула и выясняли обстоятельства задержания, часовой держал «на мушке» нарушителя и, естественно, не мог видеть, хотя, конечно, знал, что с задней стороны выносят дровишки на кухню. В результате часовой получал благодарность за бдительную службу, а кухня — хорошие дрова».
А вот будущий снайпер Елена Жукова во время учебы в Подольске и вовсе украла половую тряпку:
«Однажды, возвращаясь из Москвы, я совершила самую обыкновенную кражу. Сейчас стыдно признаваться, но именно украла. В нашей снайперской школе почему-то постоянно возникали проблемы с половыми тряпками. Надо мыть полы, а тряпок нет, и не знаешь, где их искать. Ни старшина, ни командиры отделений не озадачивали себя этой проблемой, предоставляя курсанткам самим решать ее. Решали кто как мог, чаще всего просто тащили друг у друга. И вот однажды ехала я из Москвы, вышла на станции Силикатная, гляжу, а из-за бочки с песком торчит большой кусок мешковины. Недолго думая вытащила этот кусок и понесла в школу. На какое-то время проблема с половой тряпкой в нашем отделении была решена. Надо сказать, что угрызениями совести я не мучалась».
Не мучался ими и практически никто из тех фронтовиков, кому во время войны приходилось пользоваться «совместным имуществом». Александр Пыльцын в своей книге «Правда о штрафбатах» пишет о том, что «найденные» у пленных немцев часы, зажигалки, портсигары и прочие более-менее ценные вещи штрафбатовцы считали своими законными трофеями, и офицеры им в этом деле не препятствовали.
Вообще же к захваченным — украденным вещам отношение в среде окопников было вполне пренебрежительное. Иван Новохацкий, к примеру, вспоминал, как уже в Чехословакии солдаты обнаружили в одном из поселков большое количество тюков с разнообразными хорошими тканями — бостон, бархат и т. д. Недолго думая, они стали отрывать от них куски и наматывать вместо портянок.
Приверженность же к особо ценимому ныне вещизму на фронте порой заканчивалась очень грустно. Мансур Абдулин вспоминал об одном из таких случаев:
«Навьюченные, как всегда, лафетами, стволами, плитами, бегом меняем свою огневую позицию, тесним яростно упирающихся немцев. Опять падают наши минометчики. Погиб очень хороший сильный мужик из Бодайбо. Сибиряк. Золотоискатель и старатель. Мне сродни — я ведь тоже родом с приисков Миассзолото. На мне тяжелая обязанность парторга роты — забрать у убитого партбилет. Возвращаюсь к сибиряку, быстро освобождаю его тело от вещмешка и не могу понять, какая именно тяжесть — на части миномета не похоже — раздавила сибиряку затылок. Разворачиваю — ручная швейная машинка, старательно обернутая плащ-палаткой. Мне стало не по себе. Из-за чего погиб! Но ведь швейную машинку имели одну-две на весь прииск. На нем не обнаружили ни единой царапины, просто на бегу споткнулся и упал. Не стал я никому в роте рассказывать об этой машинке, чтоб не осудили человека. А может быть, зря. Это послужило бы хорошим уроком».
Но случалось и по-другому. И тогда тяга наших солдат к чужому добру выходила боком уже противнику. С.П. Пантелеев, 50-й разведбат 92-й стрелковой дивизии находился в окружении (в Мясном Бору. — Авт.):
«Приспособились мы снаряды у немцев воровать. Их 75-миллиметровые отлично к нашим пушкам подходили. Обороны ведь сплошной нигде не было: ложбинка какая-нибудь, ручеек, по одну сторону — мы, по другую — немцы. Они в 3 смены воевали, по 8 часов. Пересменками мы и пользовались. Снарядов у них полно было — и в ящиках, и так валялись. Подползешь поближе и веревку из кустов за снаряд закинешь. Зацепишь — и к себе тянешь. Я однажды таким манером тридцать штук натаскал.
Кроме обычных снарядов мы у немцев и палочную шрапнель воровали. Она для разрушения проволочных заграждений предназначалась, ну а мы ее по живой силе использовали. В клочья разносило фашистов их же шрапнелью. Идут новые — увидят своих однополчан, по кустам растерзанных, понятно отчего, и назад поворачивают».
Трофейная Германия
24 декабря 1944 года был утвержден и одобрен народным комиссаром обороны СССР И. Сталиным Приказ № 0409 об организации приема и доставки посылок в тыл страны, в котором, в частности, говорилось:
«Государственный Комитет обороны Постановлениями за № 7054 от 1 декабря 1944 г. и за № 7192с от 23 декабря 1944 г. разрешил хорошо исполняющим службу красноармейцам, лицам сержантского и офицерского состава, а также генералам действующих фронтов отправку личных посылок на дом.
Отправка посылок может производиться не более одного раза в месяц: для рядового и сержантского состава — 5 кг, для офицерского — 10 кг и для генералов — 16 кг.
Посылки из подразделений и частей на военно-почтовых станциях принимать от отправителей (красноармейцы, сержанты и офицеры) только при наличии в каждом случае разрешения командира части, соединения или руководителя соответствующего военного учреждения.
Прием воинских посылок от красноармейцев и сержантского состава производить бесплатно. От офицерского состава и генералов взимать за пересылку посылок по 2 рубля за килограмм.
Органам военно-полевой почты принимать посылки и с объявленной ценностью: от рядового и сержантского состава — до 1000 рублей, от офицеров до 2000 рублей и от генералов — до 3000 рублей с взиманием страхового сбора по действующему тарифу».
Согласно соответствующей инструкции, в посылках домой с фронта запрещалось отправлять: оружие, предметы военного снаряжения и обмундирования Красной армии, воспламеняющиеся, взрывчатые и ядовитые вещества, медикаменты, всякого рода письменные вложения, деньги в различной валюте, всякого рода литературу и другой печатный материал.