Страница 105 из 137
«При подсчете потерь союзников центр тяжести не в числе, а совсем в другом. По культурности и развитию французы (читай: немцы, англичане и т. д. — Авт.) стоят не на одном уровне. Сравните с этой невежественной и бессознательной массой нашу армию: все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве, в науке, люди талантливые и утонченные — это сливки и цвет человечества. И с этой точки зрения наши потери чувствительнее русских потерь».
Точку зрения Палеолога о серой невежественной массе разделял, очевидно, и американский пастор, проводивший богослужение в апреле 1945 года в лагере для немецких военнопленных в штате Аризона, где в то время находился Генрих Метельман.
«Однажды после службы нас собрал на дискуссию молодой пастор-американец, — пишет Метельман в своей книге «Сквозь ад за Гитлера». — Он лично готов был простить нам все наши прегрешения за годы войны, но кто-то заикнулся, что, мол, неплохо бы помолиться и за упокой жертв, которыми стали по нашей вине жители России. Но пастор был парень не промах, сразу нашелся, сравнив русских с неверными, которые пали жертвой крестовых походов в Средние века.
Разумеется, эту песенку мы уже слышали, и не раз, именно этой идеей нам прожужжали уши нацисты, взяв ее на вооружение в качестве оправдания любых чинимых против русских зверств, а когда мы напомнили об этом молодому пастору, он явно сконфузился».
Насильникам и грабителям — расстрел!
В общем, за изнасилование француженки — смерть, а «русские бабы» «с жалобами могут не приходить». А вот советские военные власти на территории Германии на такие «жалобы» реагировали весьма активно, а еще до их появления этим занималось командование наступающих все дальше на Запад армейских частей.
«Из приказа Военного совета 1-го Белорусского фронта (25 апреля 1945 года):
«….Я имею сведения о том, что в частях, спецподразделениях и тылах продолжаются случаи бесчинства по отношению к немецкому населению, продолжается мародерство, насилие и хулиганство.
Все эти факты, позорящие наших красноармейцев, сержантов и офицеров, показывают, что командиры частей и спецподразделений не сумели добросовестно, жестко и быстро провести в жизнь указания тов. Сталина и указания Военного совета фронта о запрещении незаконных действий в отношениях к немецкому населению.
Я считаю, что такими гнусными делами не занимаются бойцы, сержанты и офицеры, честно сражающиеся в бою за Родину. Мародерством, насилием и другими преступлениями занимаются лица, не участвующие в бою, которые не дорожат честью бойца и честью части — люди, морально разложенные.
Я строго требую от командиров корпусов, дивизий и частей немедленно навести жесткий порядок и дисциплину в частях, особенно в тыловых частях. Всех мародеров и лиц, совершающих преступления, позорящих честь и достоинство Красной армии, арестовывать и направлять в штрафные части, а офицеров предавать суду чести военного трибунала.
Настоящую директиву объявить всему красноармейскому, сержантскому и офицерскому составу 1-го Белорусского фронта.
«До сведения всего личного состава довести, что я не буду утверждать мягкие приговоры и всем убийцам, насильникам, грабителям и мародерам буду требовать исключительно высшую меру наказания — расстрел!
Командир 136-го стрелкового корпуса Герой Советского Союза генерал-лейтенант Лыков».
И такие приговоры, действительно, и выносились, и утверждались, и приводились в исполнение. Причем не только в 136-м стрелковом корпусе. Воевавший в конце Великой Отечественной в сформированной в Бийске 232-й стрелковой дивизии автор книги «Гибель второй батареи» Борис Чирков пишет в главе «Казнь старшины»:
«Шел 1945 год. По-весеннему хорошее настроение было у всех воинов нашей армии. С наступлением весны ожидали завершения этой тяжелой войны. Вот в такое время к нам поступило тревожное сообщение о том, что в одном из подразделений арестован старшина и в ближайшие дни предстанет перед судом военного трибунала. В один из мартовских дней к нам прибежал связной и сказал, чтобы все свободные от передовой линии солдаты были срочно построены у покинутой нами траншеи на опушке леса, там уже собираются солдаты из других подразделений.
Солдат выстроили возле траншеи буквой «П». По шеренгам прошел слух: будут казнить старшину, а за что, пока еще никто не знал, говорили разное. Когда собрались все (здесь присутствовали представители многих подразделений) и было закончено построение, раздалась команда: «Равняйсь! Смирно!». В этот момент вышла группа незнакомых офицеров в интендантских формах в сопровождении нескольких автоматчиков.
Вслед за ними, наклонив голову, шел старшина без ремня и с расстегнутым воротником гимнастерки, его сопровождали два автоматчика. В середине нашего строя они остановились, а старшину подвели к самому краю траншеи, и зачитали приговор, в котором говорилось о том, что Сидоренко Иван Максимович (фамилия вымышленная, настоящей я не помню), рождения 1918, женат, имеет двоих детей, во время кратковременной остановки в одном из небольших сел надругался над несовершеннолетней чехословацкой школьницей, исход — тяжелые последствия. Своими действиями он скомпрометировал высокое звание советского воина, всю нашу победоносную армию, несущую народам Запада свободу от фашистского ига. За преступление, совершенное перед нашей армией и дружественным нам чехословацким народом, старшина Сидоренко приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
Весь строй вздрогнул и смотрел на старшину, приговоренного к смерти. Даже после зачтения приговора военного трибунала стоящие в строю солдаты не верили в исполнение приговора. Не может кончиться такой смертью жизнь боевого старшины, думали мы. Ведь старшина в части с первого дня формирования дивизии в Бийске. Он прошел от Воронежа через всю Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию и вошел в Чехословакию победителем. Его боевые заслуги отмечены правительственными наградами.
И вот словно артиллерийский выстрел прозвучал голос судьи: «К смерти». Все, что угодно: разжалование, штрафной батальон, наконец тюрьма, но только не это — так думали солдаты, стоя плотной шеренгой вдоль траншеи. Не может кончиться смертью, думал и я.
Захлопнув свою папку, судья-офицер отошел подальше от осужденного и приказал: «Привести приговор в исполнение!». Из группы офицеров быстро вышел старший лейтенант и скомандовал: «Кругом!». Старшина встрепенулся, но выполнил команду по всей форме, застыл лицом к траншее — к своей могиле. «Три шага вперед, шагом марш!» — последовала очередная команда. Старшина шагнул шаг, другой смотреть было невыносимо. Я хотел сглотнуть слюну, но во рту все пересохло. На лбу выступил пот. Раздалась очередная команда, жесткая, хладнокровная: «Огонь!». После коротких очередей, выпущенных одновременно из нескольких автоматов, старшина рухнул на дно траншеи. Несколько солдат, орудуя саперными лопатками, моментально сравняли траншею, где лежал старшина, с уровнем основания грунта. Ни бугорка, ни холмика не осталось на месте захоронения. После этого колонны разошлись.
Многое промелькнуло в голове, пока шли в колоне к своим боевым порядкам. Вспоминалась и Зоя Космодемьянская — поруганная и покалеченная была повешена в Петрищево, и таких случаев были десятки и, может быть, сотни тысяч. Кто за них ответил? Над советским старшиной была устроена жестокая расправа. Нам говорили, что это была показательная казнь в назидание всем остальным. Назидания не получилось. Наш солдат ломился все дальше на запад, и аналогичные случаи нередко повторялись. Вот она какая война, фронт. Здесь никто не шутил: ни солдат, ни генерал.
Какого содержания получили сообщение его жена и двое детей, мне было неизвестно. Вероятнее всего: пропал без вести. Война все спишет».