Гений

— Странно, я — Лидинъ-Славскій…

Невозможно выразить ту важность, съ какою онъ произнесъ эту фамилію. Ну, совсѣмъ какъ-бы онъ мнѣ сказалъ: «я Бисмаркъ», или, по меньшей мѣрѣ, «Фердинандъ Кобургскій».

«Лидинъ-Славскій?! что это такое?.. — соображалъ я. — Дѣланное имя… вѣрно, актерское прозвище». Лидинъ-Славскій — какъ-будто я что-то такое слышалъ, но что именно, не могъ вспомнить. Однако, я видѣлъ ясно, что если признаюсь въ своемъ невѣжествѣ, то создамъ себѣ въ немъ непримиримаго врага, а мнѣ этого, хотя-бы ради его спутницы, не хотѣлось.

— А, очень пріятно! — проговорилъ я.

Онъ покровительственно пожалъ мнѣ руку.

— Такъ вы меня никогда не видали, ни въ одной изъ моихъ ролей? — повидимому, съ очень искреннимъ, изумленіемъ вдругъ воскликнулъ онъ.

Теперь я вспомнилъ. Да, конечно, Лидинъ-Славскій, это провинціальный драматическій акторъ, имя котораго еще недавно попалось мнѣ въ какой-то газеткѣ.

— Я живу въ Петербургѣ,- постарался я извиниться. Но и это не вышло.

— Да я игралъ и въ Петербургѣ… въ «Клубѣ взаимнаго вспоможенія»… шекспировскія и шиллеровскія роли, — объявилъ онъ. — По, можетъ быть, вы искусствомъ не интересуетесь?

— Напротивъ, я очень люблю театръ.

— Пріятно слышать. Такъ вотъ что, сосѣдъ: теперь еще не поздно, зайдите ко мнѣ, побесѣдуемъ, разопьемъ бутылку; я привезъ съ собою недурное вино…

Благосклонность послышалась въ его голосѣ.

Я хотѣлъ сказать, что мнѣ пора спать, что я лѣчусь и вина не пью, но я вспомнилъ прелестное и загадочное лицо его спутницы, и вмѣстѣ съ нимъ вошелъ въ его комнату. Это была такая же комната, какъ и моя. Въ ней никого не оказалось. Та, ради которой я вошелъ сюда, ушла въ помѣщеніе рядомъ, бывшее очевидно спальней, и полузатворила за собою дверь, предварительно, однако, зажегши на столѣ двѣ свѣчки.

Лидинъ-Славскій оглядѣлся, тряхнулъ головою и крикнулъ:

— Софи, гдѣ ты? поди сюда, да принеси намъ бутылку вина и два стакана. Садитесь… — величественно указалъ онъ мнѣ на кресло возлѣ стола.

У порога спальни показалась Софи. Она была блѣдна, тѣнь неудовольствія легла между ея сдвинувшимися тонкими бровями, сказалась въ уныломъ и въ то-же время строгомъ, на мгновеніе остановившемся на мнѣ, взглядѣ.

Лидинъ-Славскій небрежно произнесъ мою фамилію и прибавилъ:

— Это моя жена, рожденная… — онъ назвалъ одну изъ очень извѣстныхъ старыхъ русскихъ фамилій.

Я поклонился. Она кивнула головою, скрылась и черезъ мгновеніе принесла и поставила на столъ бутылку и два стакана.

— Извините, ужасно голова болитъ, я лягу, — проговорила она своимъ нѣжнымъ голоскомъ, полувзглянувъ на меня, и исчезла, Дверь за нею заперлась.

— Мы еще встрѣтимся и поговоримъ, — сказалъ я:- теперь-же нашимъ разговоромъ мы только обезпокоимъ вашу супругу…

Но онъ взялъ меня за руку и почти повелительно прохрипѣлъ:

— Садитесь, дверь заперта, кричать мы не станемъ, во всякомъ случаѣ нашъ разговоръ обезпокоитъ мою супругу меньше, чѣмъ дѣтскій крикъ въ сосѣднемъ помѣщеніи, рядомъ съ нашей спальней. Я васъ не выпущу, пока вы не выпьете со мною стаканъ вина.

— Да мнѣ вино запрещается…

— Пустяки!

— Берите бутылку и хоть перейдемъ въ мою комнату, это все-же дальше, — рѣшительно объявилъ я.

Онъ хотѣлъ было протестовать, но я уже былъ у двери, уже вышелъ въ корридоръ.

VII.

Когда я зажегъ у себя свѣчи, его нелѣпая фигура, покрытая гофрировками и съ бутылкой въ рукѣ, стояла передо мною.

— Вы, однако, попробуйте моего вина; этакого здѣсь, въ этомъ несчастномъ — скѣ, ни за какія деньги достать нельзя.

Онъ нѣсколько дрожавшей рукою налилъ два стакана.

— Попробуйте!

Онъ какъ-то ввернулъ мнѣ стаканъ въ руку, чокнулся и отпилъ изъ своего. Я глотнулъ почти машинально.

— Ну что, дурно винцо?

— Хорошо, но я все-же пить не стану, мнѣ строго запрещено, и ужъ особенно красное вино.

— Какъ знаете, — мнѣ не запрещено, и нить я буду!

Развалясь на моемъ диванѣ въ самой невозможной позѣ, онъ приподнялъ на меня тяжелыя вѣка своихъ оловянныхъ глазъ.

— Да-съ, — сказалъ онъ, кривя ротъ въ какую-то неестественную усмѣшку:- трудно у насъ на Руси живется выходящему изъ общаго уровня, живому, истинному таланту!

— А развѣ ужъ такъ трудно?

— Это вы вотъ потому, что я не умираю еще съ голоду, что могу занять двѣ дрянныя комнаты, да выпить бутылку сноснаго вина? Поэтому вы полагаете, что не трудно? — возвысилъ онъ голосъ. — Такъ и то случайно-съ, былъ моментъ-съ, когда чуть съ голоду не померъ…

Онъ налилъ еще стаканъ и залпомъ его выпилъ.

— Да-съ, съ голоду! Да и притомъ, какъ это говорится… не о хлѣбѣ единомъ живъ будешь… Какая-же оцѣнка? Какое пониманіе?.. приходится расточать всѣ эти перлы, весь огонь души передъ невѣждами, на скверныхъ подмосткахъ, въ какихъ-нибудь грязныхъ городишкахъ… Гдѣ же оцѣнка? Гдѣ пониманіе?

— А вы бы на столичную сцену… — произнесъ я, и даже испугался дѣйствія своихъ словъ.

Онъ вдругъ поднялся съ дивана, ноздри его раздулись, глаза готовы были выскочить. Онъ закричалъ:

— Что-съ? Какъ вы сказали?… На столичную сцену!.. Да развѣ у насъ, на столичныхъ сценахъ, можетъ появиться настоящій талантъ?! Вѣдь, тамъ торжествуетъ одна безнадежная бездарность… И эта бездарность сильна, она заполонила все, у нея все въ рукахъ… такъ развѣ она допуститъ?!.. Тамъ, батюшка, такая интрига, такъ всѣ сплочены, такая стѣна китайская, казенщина, чиновничество, что нечего и думать попасть туда таланту-съ!..

— А вы пробовали?

— Пробовалъ… — мрачно выговорилъ онъ.

Онъ выпилъ еще стаканъ и, такъ какъ бутылка уже оказалась пустою, то, вѣрно безсознательно, протянулся къ моему стакану и — тоже его выпилъ.

— Пробовалъ! — еще мрачнѣе повторилъ онъ:- нѣтъ, объ этомъ ужъ что говорить…

И замолчалъ.

Онъ упалъ на диванъ и костлявой рукою, сверкавшей фальшивыми брильянтами, подперъ себѣ голову. Онъ начиналъ нѣсколько хмелѣть.

— Такое время проклятое, — снова заговорилъ онъ: — что талантъ можетъ прозябать только въ провинціи, да и то нѣтъ… гдѣ таланты? Ну скажите, гдѣ таланты?… гдѣ у насъ настоящіе артисты на драматическія роли?.. Нѣтъ ихъ!.. Вы скажете: есть Лидинъ-Славскій… Ну да, только, вѣдь, я одинъ… Одинъ… поймите!.. И этотъ одинъ чуть не умеръ съ голоду! Въ прошломъ году, въ Н… Съ антрепренеромъ я разошелся… ну, дня не могъ оставаться съ этой дрянью! Денегъ въ карманѣ — ни гроша. Никто въ долгъ не вѣритъ — это, поймите, мнѣ… мнѣ! Съ квартиры гонятъ, жиды векселя ко взысканію подали… Ну хорошо, случай подошелъ… Софи… вотъ, барышня… громкой фамиліи… съ бабушкой жила безвыѣздно въ деревнѣ, а тутъ на зиму пріѣхали въ Н… влюбилась безъ памяти… ну, я подумалъ, подумалъ — и рѣшился… убѣжала она со мною… Скандалъ вышелъ отчаянный… родные тамъ ее прокляли, съ бабушкой параличъ сдѣлался… Да все это пустяки… все это невѣжество, грубость нравовъ, подлость душевная… За счастье должны были почесть… Она вотъ это поняла и понимаетъ… да только всего тридцать тысячъ у нея въ рукахъ тогда было — остальное бабушкино… теперь врядъ-ли и увидитъ что послѣ бабушки, — наслѣдства ее старуха лишаетъ. Такъ вотъ только эти тридцать тысячъ и спасли отъ голодной смерти!

Я внимательно слушалъ. Я узналъ все, что можно было узнать сразу, въ первое свиданье. На сегодня довольно. Было поздно, мнѣ хотѣлось спать.

— А здѣсь вы что же — лѣчиться пріѣхали, — спросилъ я: — или супругу лѣчить?

— Ни то, ни другое. Такъ пріѣхалъ. На дняхъ вотъ представленіе дамъ.

— Здѣсь? Представленіе?

— Ну да, тутъ еще можно… большой съѣздъ… изъ Петербурга, изъ Москвы люди, отовсюду… можетъ, и поймутъ, можетъ, и оцѣнятъ… Пусть посмотрятъ.

— Да какъ-же вы играть будете, съ какой труппой? Тутъ вѣдь никого нѣтъ!

— Труппа!.. — прохрипѣлъ онъ. — Нѣтъ-съ, довольно, я съ этими ослами и ослицами играть не могу больше! Я одинъ буду, одинъ у меня цѣлая идея… Вотъ вы увидите… Вы что-то зѣваете, да и меня сонъ клонитъ. До свиданія, сосѣдъ, до свиданья!