Страница 44 из 53
Мы поднялись въ нишу по грубымъ каменнымъ ступенямъ и остановились въ недоумѣніи, не зная, куда войти. Проводникъбайрактаръ посовѣтовалъ намъ забраться на верхнюю галерею и полюбоваться оттуда чуднымъ видомъ на долину, пока онъ разыщетъ единственнаго калучера, охраняющаго эту народную святыню.
— Коли онъ не въ Доньемъ теперь у архимандрита Симона, то отопретъ церковь и покажетъ все, — утѣшалъ насъ байрактаръ;- а воли въ Доньемъ, то ничего не увидите, нужно будетъ за нимъ бѣжать… У него всѣ ключи…
— Тамъ и вода есть отличная наверху, воды святой можете напиться! — послалъ онъ намъ въ догонку, когда уже мы лѣзли наверхъ, словно на колокольню, по узенькой и темной каменной лѣсенкѣ подъ опаленными сводами пещеры. Каменная, довольно глубокая галерейка, укрытая отъ дождя и солнца тяжкимъ навѣсомъ скалы, можетъ отлично служить для обстрѣливанія непріятеля, поднимающагося къ монастырю. Изъ нея ведетъ узенькая желѣзная дверочка въ круглую башню, гдѣ помѣщается крошечная старинная церквочва. Тутъ же, въ задней стѣнѣ галереи, образованной сырцомъ скалы, маленькое оконце, черезъ которое можно зачерпнуть кружку холодной и какъ слеза чистой воды изъ источника, скрытаго въ каменныхъ нѣдрахъ горы, чѣмъ мы, конечно, не замедлили воспользоваться прежде всего, до крайности разгоряченные и труднымъ подъемомъ, и зноемъ лѣтняго полудня.
Съ галереи дѣйствительно открывается удивительный видъ. Всѣ пропасти, все дно цвѣтущей долины, громады горъ, толпящіяся вдали со всѣхъ сторонъ, Доній монастырь, лѣса, торчащіе изъ нихъ утесы, — все это теперь на огромномъ пространствѣ, куда только глазъ хватаетъ, у вашихъ ногъ. Гора Горачъ поднимаетъ какъ разъ напротивъ свои тяжкіе горбы, и бѣлая полоска шоссе бороздитъ ея каменную грудь, впиваясь своими рѣзко-угловатыми, острыми зигзагами то въ одинъ, то въ другой ея выступъ. Церковь Богетичей кажется отсюда Богъ знаетъ какъ глубоко внизу, а «главица» Зеты и окружающія ея поля прямо-таки на днѣ преисподней.
Калучера нашъ байрактаръ разыскалъ не особенно скоро; мы вдоволь успѣли насмотрѣться на окрестности и наговориться съ провожавшею насъ черногорскою парочкою, когда на галерейкѣ появился наконецъ старикъ-монахъ суроваго вида, сѣдой и кудлатый, одѣтый въ какую-то странную мѣховую кацавейку; хотя со мною онъ расцѣловался по-братски и привѣтствовалъ насъ радушными словами, но по глазамъ его и по рѣчамъ, обращеннымъ въ землякамъ, сразу былъ виденъ самовластный и взыскательный хозяинъ этой суровой пустыньки, недовѣрчивый и ворчливый сторожъ ея святынь. Онъ повелъ насъ сквозь своды «печеницы» тѣснымъ корридорчикомъ въ крошечную древнюю церковь, вырубленную въ скалѣ. Стѣны ея и маленькій иконостасикъ расписаны совсѣмъ почернѣвшею отъ сырости и копоти безхитростною иконописью; тѣсно, темно и бѣдно все въ ней. Десять человѣкъ съ трудомъ установятся подъ ея низенькими сводами. Справа у стѣны — небольшая гробница изъ полированнаго дуба, съ мощами св. Василія Острожскаго. Мощи эти — величайшая народная святыня черногорцевъ. Они готовы оставить на сожженіе врагу всѣ свои дома, бросить женъ и дѣтей на произволъ судьбы, но до послѣдней капли крови будутъ защищать мощи своего святителя. Когда у нихъ не остается никакой надежды силою отстоять Горній, — мѣсто успокоенія ихъ любимаго святого, — они уносятъ его гробницу на своихъ плечахъ, какъ драгоцѣннѣйшее народное знамя, окруживъ его плотною стѣною своихъ богатырскихъ грудей, перенося его за собою по пропастямъ и кручамъ въ своихъ быстролетныхъ походахъ, одушевляясь имъ въ минуты боя…
Св. Василій, когда-то могущественный епископъ галумскій и скадрскій, жилъ лѣтъ 250 тому назадъ и былъ въ свое время неутомимымъ борцомъ за порабощенное православіе; много пострадавъ и отъ туровъ, противъ которыхъ онъ неустрашимо защищалъ свою паству, я отъ другихъ враговъ своихъ, — Василій въ концѣ своихъ дней утомился вѣчною борьбою и опасностями, и скрылся въ неприступныхъ горахъ Берды; здѣсь отыскалъ онъ дикую пещеру Острога и, работая какъ послѣдній поденщикъ, собственными руками основалъ въ ней теперешній «Горній» монастырь во имя св. Троицы, гдѣ и покончилъ свои многотрудные дни, въ смиреніи и подвигахъ простого инока.
Калучеръ Христофоръ, монахъ и священникъ въ одно и то же время, отомкнулъ ключомъ дубовый гробъ и даже открылъ намъ ноги, ликъ и руки святого, что онъ дѣлаетъ далеко не для всякаго, и за что, конечно, мы поспѣшили положить по здѣшнему обычаю въ раку святителя нѣсколько серебряныхъ гульденовъ.
Почтенный калучеръ, быть можетъ, и грамотный человѣкъ, ибо, вѣроятно, читаетъ во время службъ волею-неволей требники и Евангеліе, но на душеспасительную бесѣду съ его стороны или на какія-нибудь интересныя сообщенія объ исторіи обители, очевидно, разсчитывать было бы безполезно; по всѣмъ признакамъ онъ гораздо болѣе пригоденъ къ защитѣ своего монастыря добромъ ханджаромъ, снимающимъ съ одного взмаха турецкую голову, чѣмъ въ какимъ бы то ни было религіознымъ воздѣйствіямъ на посѣтителей святой обители; въ этомъ отношеніи это типическій черногорскій попъ, черногорскій калучеръ, изъ которыхъ чаще всего вырабатывались лихіе главари четъ въ родѣ Лазаря Сочицы, Богдана Симонича, архимандрита Мелентія и пр.
Покончивъ съ святынями, отецъ Христофоръ свелъ насъ внизъ, къ крылечку нижней башни, и съ таинственнымъ видомъ, бормоча что-то намъ непонятное, пригласилъ насъ войти въ башню, гнѣвно отстранивъ отъ ея дверей и нашего байрактара, и нашихъ молодыхъ спутниковъ, которые съ простодушіемъ истинныхъ сыновъ Черной-Горы хотѣли войти отдохнуть вмѣстѣ съ нами въ келью суроваго валучера. Онъ даже съ озабоченнымъ видомъ замкнулъ за собою дверь и не безъ торжественности ввелъ насъ въ свѣтлую комнату, всю установленную по полкамъ иконами русскаго письма и портретами русской царской семьи и черногорскихъ князей. По срединѣ комнаты на кругломъ столѣ разложенъ былъ цѣлый восточный «дастарханъ», — лимоны, пряники мѣстнаго печенья, свѣжія фиги, орѣхи, и на первомъ планѣ, конечно, ракія, которую почтенный калучеръ, очевидно, считалъ «гвоздемъ» своего угощенія. На другомъ столѣ была разставлена разная посуда. Пока мы должны были услаждать свой вкусъ черногорскими лакомствами, заботливый хозяинъ монастыря хлопоталъ приготовить намъ турецкаго крфе, и съ этою цѣлью усадилъ. какого-то наивнаго черногорца, отправлявшаго при немъ, повидимому, обязанности служки, не то молоть, не то толочь кофейныя зерна, въ чему храбрый юнакъ оказался рѣшительно неспособнымъ и неподготовленнымъ; ворчунъ-старикъ выходилъ изъ себя и ругался какъ капризный ребенокъ, поминутно выбѣгая на крылечко, гдѣ усѣлся громоздкій и неуклюжій слуга его, и я все время боялся, чтобы своими озлобленными тычками онъ не спихнулъ его съ лѣстницы. Но терпѣливый юнакъ только краснѣлъ и пыхтѣлъ, не возражая ни слова своему сердитому патрону и не двигаясь ни однимъ мускуломъ.
Насилу мы съ женою ублажили расходившагося старичка, увѣривъ его, что въ такой жаръ намъ не до кофею, и что мы съ гораздо большимъ удовольствіемъ напьемся лимонаду, которымъ онъ насъ обильно угощалъ. Впрочемъ самъ отецъ Христофоръ, какъ онъ объявилъ намъ, «испосникъ», не пьетъ ракіи, не ѣстъ ни мяса, ни яицъ, ни молока, а только хлѣбъ, фасоль и другую овощъ.
Байрактаръ потомъ разсказывалъ намъ дорогою, что отецъ Христофоръ считается большимъ подвижникомъ, ведетъ строгую жизнь и очень уважается всѣми; онъ уже сильно старъ, и если умретъ, владыка не будетъ знать, кого послать въ Горній. Черногорцы не охотники до иноческой жизни, а въ такой пустынѣ, какъ Горній, даже рѣдкій монахъ согласится жить. Оригинальные черногорскіе нравы, очевидно, безъ труда совмѣщаютъ благочестивую жизнь и монашескіе подвиги съ бранчливостью и раздражительностью, доходящею до кулачной расправы съ своею меньшею братьею. На высказанное мною удивленіе по этому поводу и байрактаръ, и молодой черногорецъ, горой стали за Христофора и весьма разсудительно увѣряли меня, что всякій старый человѣкъ обязанъ учить и наказывать молодого человѣка, отданнаго ему для наставленія и послушничества, а ужъ тѣмъ паче монахъ такой благочестивой жизни, какъ отецъ Христофоръ.