Славянская спарта

Странное дѣло, сколько времени мы странствуемъ по берегамъ Адріатики и по Балканскому полуострову, и куда ни пріѣдемъ, вездѣ насъ встрѣчаетъ своими кроваво-красными, огнемъ пылающими цвѣтами этотъ вѣчно, кажется, цвѣтущій кустарникъ, «купина неопалимая» своего рода.

Чтобы не терять потомъ нѣсколькихъ часовъ на розыски, мы заранѣе заказали Джюро нанять намъ ко времени нашего возвращенія изъ Никшича верховыхъ лошадей для поѣздки въ Острогъ, куда не могутъ ходить экипажи, и когда Божо, достаточно выспавшись, соблаговолилъ, наконецъ, подкатить коляску къ кафанѣ,- отправились въ дальнѣйшій путь.

XII

Никитичъ и Дужское ущелье

Отъ Богетича дорога круто поднимается въ гору и вьется безконечною улиткою, чтобы обмануть трудно одолимую крутизну. Горы кругомъ надвигаются тѣсно и грозно, сухія, голыя, одна громада на другой; рѣдкая поросль колючихъ деревьевъ мало смягчаетъ суровое впечатлѣніе. Изъ пропастей, гуще заросшихъ зеленью, торчатъ угловатые сѣрые утесы, словно окаменѣвшіе сказочные великаны; надъ головой поднимаются, уходя подъ облака, отвѣсныя стѣны. Мы лѣземъ на какой-то могучій черный хребетъ, отрогъ того славнаго Дурмитора, которымъ полны древнія былины Черногоріи, и который тотчасъ же вправо отъ насъ. Дурмиторъ — старѣйшій и высочайшій изъ горныхъ великановъ Черногоріи — соперничаетъ только съ Комомъ, такою же прославленною въ народныхъ пѣсняхъ историческою горою, охраняющею теперь восточные рубежи Васоевичей отъ турецкой Албаніи, а когда-то стоявшей въ серединѣ сербскаго царства.

Слѣва отъ дороги, высоко надъ нами, рисуется на самомъ гребнѣ перевала грубо сложенный изъ камней обелискъ. Этотъ циклопическій памятникъ, издалека видный и при подъемѣ изъ Зетской долины, и при въѣздѣ отъ Никшича, — недавно еще краснорѣчиво говорилъ всякому прохожему и проѣзжему, что тутъ рубежъ вольной Черногоріи, за который врагу можно переступить только по собственнымъ трупамъ своимъ. Напрягаютъ свои утомленныя силы бѣдныя наши лошади и, тяжко дыша, всѣ въ поту, дрожа ногами, останавливаются на вершинѣ перевала. Зеты уже болѣе не видно, ущелье кончилось, — подъ ногами нашими широко и глубоко внизу распахнулась круглая, какъ блюдо, просторная равнина Никшича, обставленная кольцомъ высокихъ горъ. Это уже Герцеговина, а не Черногорія, но Герцеговина, присоединенная къ Черногоріи нашими настояніями по берлинскому трактату, вмѣстѣ съ равниной Подгорицы и Служа, вмѣстѣ съ Антивари и Ульциномъ.

Это тоже одна изъ житницъ Черной-Горы, вся полная теперь жизни, кишащая полями кукурузы, картофеля, ржи, табачными плантаціями, стадами скота, работающимъ народомъ; подножія ея горъ усѣяны многочисленными хуторками и деревнями.

Нельзя не порадоваться за Черногорію, что ей удалось прирѣзать къ грозному величію своихъ безплодныхъ горъ хотя эти небольшія доходныя низины, сдѣлавшіяся теперь самыми драгоцѣнными жемчужинами ея.

Бѣлая лента шоссе, только-что обсаженная молодою акаціею, прямо какъ стрѣла прорѣзаетъ эту зеленую равнину, убѣгая въ Никшичъ. Зета, пропавшая на нѣсколько часовъ подъ массивами горнаго хребта, опять здѣсь появляется, наливая цѣлая озера по впадинамъ низины. Тутъ собственно и есть ея «поноры», въ которыя она таинственно проваливается, или, вѣрнѣе, ныряетъ, чтобы вынырнуть потомъ, послѣ нѣсколькихъ верстъ подземнаго теченія, въ долинѣ Бѣлопавличей и Пинеровъ.

Мы переѣзжаемъ Зету по прекрасному длинному каменному мосту, построенному и названному въ честь имп. Александра III его «единственнымъ вѣрнымъ другомъ», по выраженію самого покойнаго императора. Князь Николай пріѣхалъ со всѣмъ своимъ семействомъ освящать этотъ мостъ и устроилъ по этому поводу большое празднество для народа и гостей своихъ. Но въ самый разгаръ торжества было получено извѣстіе о кончинѣ императора Александра III, и празднество было прекращено.

Луговая низина по берегамъ Зеты — большая рѣдкость въ Черногоріи — вся покрыта стадами овецъ и коровъ. Подъ самымъ Никшичемъ опять деревенскій домъ князя Николая, съ длинными конюшнями, съ павильономъ на скалѣ, окруженный жиденькой группой деревьевъ. При отсутствіи въ Черногоріи хорошихъ гостинницъ, да и частныхъ большихъ домовъ, князю рѣшительно было бы невозможно обходиться безъ собственнаго помѣщенія во время его поѣздокъ по странѣ; оттого-то во всякомъ мало-мальски значительномъ городкѣ Черногоріи непремѣнно вы увидите хотя небольшой княжескій дворецъ.

Крѣпость Никшичъ, совсѣмъ средневѣковая, смотритъ скорѣе венеціанскою, чѣмъ турецкою. На невысокой продолговатой и узкой скалѣ щетинятся своими каменными зубцами крѣпостныя стѣны, тѣсно обступившія, какъ вѣрная дружина своего вождя, мрачный замкъ съ башнями и бойницами; массивная четырехъугольная воротная башня охраняетъ наружный входъ въ крѣпость. Внизу, за крѣпостью, огромное зданіе арсенала или какого-нибудь складочнаго военнаго магазина. Одна турецкая мечеть еще уцѣлѣла въ Никшичѣ вмѣстѣ съ старыми обитателями его — мусульманскими босняками, но тутъ нѣтъ вблизи такого сплошного магометанскаго населенія, какъ въ Подгорицѣ, оттого и городокъ, несмотря на долгое турецкое владычество, не успѣлъ принять физіономію турецкаго города. Впрочемъ нужно полагать, что отъ стараго города уцѣлѣло мало слѣдовъ послѣ тѣхъ разрушеній и разореній, которыя такъ часто постигали этотъ пограничный постъ турецкаго насилія въ дни непрерывной войны черногорцевъ съ турками. Оттого тутъ и православныхъ церквей всего одна, если не считать только еще задуманнаго новаго собора, который долженъ былъ закладывать здѣсь князь Николай съ митрополитомъ и всѣмъ своимъ дворомъ. Улицы городка тоже смотрятъ новенькими, — широкія, правильныя, всѣ обсаженныя деревьями, обстроенныя такими же простенькими одноэтажными и двухъ-этажными каменными домиками, какъ и новая Подгорица, и Даниловъ-градъ, и всѣ поновленные, черногорцами старые городки. Экипажа нигдѣ ни одного, тишина полная, торговли почти никакой: одни только кафаны, кабачки да маленькія лавочки, какъ и вездѣ здѣсь. Весь народъ — у порога своихъ домовъ или на скамеечкахъ кафанъ; никто ничего не дѣлаетъ, ничѣмъ не занятъ, — потому что дѣлать нечего. Ремесла плохо прививаются къ вольнолюбивымъ и войнолюбивымъ вкусамъ черногорскихъ юнаковъ, и когда нѣтъ войны, нѣтъ праздника, — они, по истинѣ, не знаютъ, въ чемъ проводить свое время. Можно сказать, на дняхъ еще всякая мирная работа, всякое полезное ремесло считалось исключительно «бабьимъ дѣломъ», и юнакъ, который взялъ бы въ руки шило сапожника или иглу портного, былъ бы жестоко осмѣянъ земляками и навсегда посрамилъ бы свою военную честь. До сихъ поръ еще по селамъ только однѣ женщины шьютъ своимъ отцамъ и мужьямъ опанки изъ буйволовой кожи, гуни и джемаданы, ткутъ для нихъ сукно и холстъ…

Когда князь Николай пригласилъ нѣсколькихъ австрійскихъ мастеровъ для обученія черногорской молодежи разнымъ необходимымъ ремесламъ, рѣшительно никто не соглашался пойти къ нимъ въ обученіе.

— Господарь! наши предки рѣзали туровъ, а не сапоги шили! Мы убѣжимъ въ Турцію, если насъ заставятъ работать, — обиженно отвѣчали они на увѣщанія князя. Только хитростью удаюсь, наконецъ, князю засадить за работу одного хромого юношу изъ племени бѣлопавличей, по имени Чокету, самою судьбою лишеннаго возможности воевать и «четовать».

Князь, окруженный свитою, подозвалъ его къ себѣ и говорить:

— Ну, Човета, знай, что я тебя повѣшу, если ты не начнешь работать!

Човета спокойно отвѣчалъ:

— Вѣшай, господарь, смерть лучше такого постыднаго ремесла!

Тогда князь повелъ его въ австрійскому сапожнику, взялъ въ руки шило и сталъ самъ работать.

— Видишь, — ремесло это не постыдное, если за него берется самъ князь твой, — сказалъ онъ изумленному Чокетѣ. — Теперь, если надъ тобою будутъ смѣяться товарищи, ты скажи только, что работалъ вмѣстѣ съ господаремъ!

Чокета убѣдился такимъ очевиднымъ доводомъ, и въ Цетиньѣ явился послѣ этого первый сапожникъ изъ черногорцевъ… Это было всего 26 лѣтъ тому назадъ!