Страница 7 из 45
— Монастырь очень богатый и старинный, — объяснил нам спутник-армянин. — На праздники сходится столько народу, что деться некуда. А монахов — всего семь. Скота у них много, рыбы, сад есть большой яблочный, виноградник, огороды… Только не здесь, не на острове, ведь монастырю принадлежат и на берегу, в разных местах, земли и дома.
Он сейчас же указал нам, с версту за монастырем, далеко выступающий в море мыс, с несколькими домиками и деревьями на перешейке.
— Вот это их место и пристань рыбная, — говорил армянин. — Вон, видите, деревня маленькая, сейчас около мыса — Цама-Коперт; это тоже на их земле, деньги им платят.
Парусная монастырская лодка, поддерживающая постоянное сообщение с островом, причалила в эту минуту к пристани маленькой бухты и высадила кучку народа.
Мы повернули резко направо, мимо Цама-Коперт, с ее черными пирамидами кизяка и слепыми земляными норами, уставленными наверху стожками, вдоль большого залива озера Гокчи.
Тут уже местность гораздо оживленнее и разнообразнее: множество бухточек, кос и полуостровов, рыбацкие лодки на воде, селения по берегам.
Мы подъезжаем к селу Еленовке, сплошь заселенному сектантами разных толков. Тут же почтовая станция и шоссейная застава, тут почтовое отделение и пост земской стражи. Местечко большое, хорошие дома из тесанных камней, с светлыми городскими окнами, богатые хозяйства. Буфет на станции оказался изрядный: свежая гокчинская форель, которою это озеро славится по всему Кавказу, яйца, сыр, местное вино. За все угощение с нас обоих взяли только 1 р. 10 к. Форель и вообще рыбная ловля — главное богатство этих мест. Все здешнее крестьянство — сплошные рыбаки. Гокча не только поит их, но и кормит. Эта громадная водная чаша, поднятая на высоту 7.124 футов, залившая собою полторы тысячи квадратных верст, имеющая 66 верст длины, 30 — ширины и 220 верст в окружности, — в то же время драгоценный рыбный садок, обилие которого не успели вконец истощить десятки веков самого неблагоразумного людского хищничества. Этим озеро, быть может, обязано необыкновенной глубине многих своих мест, недоступной никаким неводам. В середине его попадаются иногда глубины в 100 и даже 250 сажен.
В Гокче водится главным образом форель различных видов и гораздо более дешевая и менее вкусная рыба-храмуля. Ловля рыбы сдается казною в откуп за несколько десятков тысяч рублей ежегодно, для чего все озеро разбито на участки по отдельным лиманам. В последнее время, как и везде, количество рыбы в Гокче значительно уменьшилось; старики еще помнят время, когда нельзя было зачерпнуть кувшина воды в озере без того, чтобы в него не попала маленькая рыбешка, а теперь случается, что и не попадается ничего в целую тоню.
Быть может, это уменьшение рыбы зависит не только от хищнических приемов рыбаков, но и от постоянного уменьшения воды в озере, уровень которого понижается очень заметно. Некоторые местности, недавно еще лежавшие у самой воды, теперь удалились от нее на порядочное расстояние, а мысы противоположных берегов от этого понижения уровня вод все более сближаются между собою, и в самом узком месте озера грозят даже, с течением времени, переделить его на два озера.
При завоевании армянской области Россиею, в Гокчу впадало, по исчислению Шопена, 36 речек, а уже в 1879 году специальная комиссия, расследовавшая состояние рыболовства в Гокче, насчитала только 25 речек, да и те, по показанию жителей, сильно обмелели. Река Занга, составляющая собою единственный исток озера Гокчи в реку Аракс, точно также стала значительно мельче, так что в 1875 г. жители вынуждены были прорыть глубже ее верховье, чтобы воды озера могли по прежнему протекать в русло реки.
Так как, по убеждению геологов, озеро Гокча наливает собою кратер громадного потухшего вулкана, и вся окрестная страна носит несомненные признаки вулканического происхождения, то помимо истребления горных лесов по берегам озера, служащего везде обычною причиною обмеления вод, его можно еще объяснить существованием подземных пустот и проходов в недрах старого вулкана. Вероятно, от вулканического характера почвы зависит и прекрасный вкус гокчинской воды, вполне заменяющей хорошую ключевую воду, и ее необыкновенная прозрачность, дозволяющая рассмотреть каждый камешек дна ее на глубине 7 и 8 сажен.
Суровые окрестности Гокчи, целые полгода покрытые снегом, издавна служат местом ссылки из внутренней России так называемых «вредных сект». Семеновка, Еленовка, Никитино, Константиновка, с. Ахты, Сухой-Фонтан — вот главные гнезда здешнего молоканства, прыгунства и субботничества. Молокан стали ссылать сюда лет пятьдесят тому назад; они сами выбрали себе эти холодные горные равнины, климатом своим напоминавшие им родную Русь, и в то же время богатые водами, пастбищами, лесами и тучною почвою, способною родить пшеницу, коноплю, лен и всякие хлеба. Сектантам не пришлось, как другим переселенцам с севера на юг, расставаться здесь с валенками, полушубками и теплыми шапками, не пришлось забывать саней-розвальней, приучаться к непривычной поливке полей или к аршинной перекопке земли под виноградники. Они предпочли неведомому для них рису и винограду южных низин давно знакомое обыкновенное полевое и луговое хозяйство, тем более, что их закон, все равно, запрещал им пить вино, а родимая гречневая каша казалась им много вкуснее татарского плова. Сектанты переселили таким образом на далекое армянское плоскогорье Севанги непочатую и неподдельную матушку-Русь со всеми ее привычками домовитого хозяйства, непокладного труда, непобедимого терпения и выносливости. Среди сплошного моря татарщины и армянщины появились многолюдные оазисы самобытной и крепкой русской силы, которая скоро внесла в местную жизнь, в хозяйство и обычаи страны, много своего, русского. Сила эта развернулась здесь шире, чем на родине, потому что здесь никто уже не стеснял свободных проявлений духовной жизни народа; «публичное оказательство раскола», строго преследовавшееся на родине, в воронежской, тамбовской или саратовской губернии, здесь, среди иноверцев, не представлялось уже опасным ни правительству, ни духовенству, и хотя формально было запрещено и на новых местах переселения, но уже налицо не было тут ни ближайше заинтересованного в деле приходского священника, ни станового пристава, призванного уставом благочиния охранять чистоту православия в народе.
Предоставленные сами себе, сплоченные в многолюдное общество распоряжениями правительства, молокане, и без того наклонные к мистицизму и внутренней жизни духа, продолжали все глубже и дальше вдаваться в умствования, непосильные для их непросвещенного ума, и мало-по-малу выделили из себя новый толк «прыгунов», особенно усердных «ревнителей вставной и чистой веры», постившихся и молившихся в своих ночных радениях до тех пор, пока на них не «сходил дух», по их убеждению, отчего они начинали судорожно двигать руками и ногами, раскачиваться, ёрзать по лавке, притоптывать ногами, подпрыгивать сначала сидя, а потом стоя, и наконец скакать в неистовой пляске до измора, до обморока, грохаясь со всех ног на пол…
В эти минуты призванники, «удостоенные духа», начинали пророчествовать и импровизировать стихами, при благоговейном внимании слушателей.
Максим Рудометкин, житель с. Никитина, сосланный потом в Соловецкий монастырь, был одним из родоначальников и самых уважаемых пророков здешнего прыгунства. Его духовные песни поются до сих пор на собраниях прыгунов гокчинского плоскогорья, и слава его стоит высоко среди сектантов, несмотря на то, что на их глазах не осуществилось ни одно из трех пророчеств Максима о наступлении в такой-то и такой-то определенный им день страстно ожидаемого прыгунами «тысячелетнего царствования», когда прыгуны станут господами, а прочие люди — рабами их.
В свою очередь, прыгунство не остановилось на выработанных им формах богомоления, а мало-по-малу стало переходить в субботничество; прыгуны стали давать своим новорожденным младенцам древне-еврейские имена, праздновать еврейские праздники, уклоняясь от празднования воскресенья; стали считать «жертвоприношением» — всякое резанье быка, теленка или барана.