Страница 4 из 33
— Зачѣмъ-же у васъ такая короткая память, что вы объ ужинѣ забываете?
— Лицезрѣніемъ васъ хочу насладиться.
— О?! Много отъ васъ разговору, а толку мало.
— Какой-же вамъ толкъ нужно, Дунечка? Толку много, во вы сами не хотите. Я питаю къ вамъ чувства, а вы на меня и вниманія не обращаете, говорилъ обжигало, стоя около Дуньки и Матрешки у воротъ завода.
— Врете, врете. Никакихъ у васъ чувствъ нѣтъ! Говорите о чувствахъ, а сами хоть-бы разъ пивкомъ попотчивали. А то васъ въ праздникъ и въ трактирѣ-то не встрѣтишь. Словно вы боитесь, что съ васъ сорвутъ угощеніе.
— Я на всякое угощеніе готовъ, Дунечка, но я не пью пива.
— Какой-же вы послѣ этого заводскій, ежели ничего не пьете! улыбнулась Дунька.
— А онъ хуже малаго ребенка, прибавила Матрешка. — Теренька-погонщикъ ужъ на что маленькій мальчишка, отъ земли не видать, а давеча пришелъ въ трактиръ и бутылку пива сразу выпилъ.
— Что-жъ тутъ хорошаго? Пьянственное положеніе. Этого-бы Тереньку за виски да объ уголъ за такое происшествіе. Мальчишкѣ и четырнадцати лѣтъ нѣтъ, а онъ по трактирамъ пиво пьетъ.
— Ну, вы не очень… Здѣсь такое обыкновеніе. Ужъ кто на заводъ въ заводскую жизнь пошелъ, тотъ по заводски и живетъ, сказала Дунька. — Да и что такое бутылка пива?
— Ежели парнишка въ такое положеніе сталъ, то отъ бутылки пива и до сороковки водки не далеко, пояснилъ обжигало.
— Какъ я не люблю такихъ вашихъ разсужденій! нахмурилась Дунька. — И все одно, одно. Заладитъ синица Якова и зоветъ имъ всякаго. То мнѣ наставленія читаете, то теперь на Тереньку накинулись.
— Ежели я вамъ, Дунечка, что-либо такое, то это любя васъ, вѣрьте совѣсти! глубоко вздохнулъ обжигало.
— Подите вы! Ежели-бы любили меня, такъ на пиво-бы мнѣ не жалѣли, а то вонъ какія слова: «я пива не пью». Вонъ Леонтій любитъ меня, такъ скажи я ему, чтобъ онъ дюжину пива выставилъ — онъ и насчетъ дюжины не постоитъ. Вотъ это любовь!
Обжигало не находилъ словъ для отвѣта и только тяжело вздохнулъ, горько улыбнулся и махнулъ рукой.
— Нечего рукой-то махать! Я правду говорю, продолжала Дунька. — Вы на угощеніе жадный.
— Да конечно-же правду, поддакнула Матрешка. — Вотъ я всегда съ ней, а хоть-бы вы разъ ее опотчивали.
— Насчетъ гостинцевъ — сдѣлайте одолженіе, хоть сейчасъ, предложилъ обжигало. — А когда вы Дунечка, пиво или вино пьете, у меня сердце кровью обливается.
— Ну, пошли, поѣхали! Старая пѣсня! отмахнулась Дунька.
— Такая вы молоденькая дѣвушка, такой, можно сказать, бутонъ прекрасной красоты — и вдругъ…
— Ежели вы не бросите вашихъ глупыхъ разговоровъ, то мы попросимъ, чтобъ наши порядовщики отогнали васъ отъ насъ, строго замѣтила Дунька. — Что это такое въ самомъ дѣлѣ! Любовью хвалитесь, а сами, какъ ржа желѣзо, точите меня.
— Хорошо, молчу-съ, покорился обжигало и прибавилъ:- но когда-нибудь у меня съ вами обширный разговоръ насчетъ этого будетъ.
— Никогда не будетъ, потому я слушать не стану.
— Мнѣ хочется, Дунечка, чтобъ вы при вашей красотѣ были скромная дѣвица… Вы будете скромная дѣвица и тогда я…
— Пойдемъ, Матрешка, отъ него прочь. Хуже горькой рѣдьки онъ мнѣ надоѣлъ, произнесла Дунька и, взявъ подругу за руку, сдѣлала нѣсколько шаговъ.
— Постой, Дуня, постой! остановила ее та и, обратясь къ обжигалѣ, прибавила:- Вы вотъ давеча насчетъ гостинцевъ говорили, такъ ужъ попотчуйте насъ хоть гостинцами сейчасъ, что-ли.
— Въ лучшемъ видѣ!.. встрепенулся обжигало и полѣзъ въ карманъ за деньгами. — Чего прикажете: пряниковъ, орѣховъ, подсолнуховъ или карамелекъ?
— Пряники у насъ есть, а принесите изъ лавочки орѣховъ и карамелекъ, отвѣчала Матрешка. — Кедровыхъ орѣховъ и карамелекъ, Дуня?
— Ничего не надо. Чортъ съ нимъ. Найдутся и другіе, которые купятъ.
— Зачѣмъ-же такія слова, Дунечка? Насчетъ нехмельныхъ угощеній я со всѣмъ сердцемъ и въ лучшемъ видѣ… заговорилъ обжигало, вынимая деньги.
— Ну, бѣгите скорѣй за орѣхами и за карамельками, посылала его Матрешка — Дуня будетъ ѣсть ваше угощеніе. Я уговорю ее.
— Зачѣмъ-же самому бѣжать? Я пошлю кого-нибудь изъ мальчишекъ, онъ и принесетъ, а самъ побуду около васъ и Дунечки. Васютка! Вотъ тебѣ деньги. Бѣги въ лавочку къ Гусакову и купи фунтъ кедровыхъ орѣховъ и полфунта карамелекъ. Да живо! Чтобы одна нога здѣсь, а другая тамъ. За работу пятачокъ получишь. Поворачивайся! командовалъ обжигало.
Мальчишка взялъ деньги и побѣжалъ.
— Присядемте, Дунечка, на скамеечку. Вотъ скамеечка за воротами есть свободная, предложилъ обжигало.
— Ну, вотъ еще, сидѣть! Я и въ трактирѣ въ лучшемъ видѣ насидѣлась. Я теперь танцовать буду. Гвоздь! обратилась она къ мужику съ гармоніей. — Чего ты зря на гармоніи-то ноешь! Сдѣлай намъ пѣсню для кадрильки. Дѣвушки! Чего вы стали? Давайте танцовать кадриль. Матрешка! Пойдемъ! Я съ тобой буду танцовать.
— Да я по кадрильному-то не умѣю, отвѣчала Матрешка.
— Научимъ. Не мудрость какая. Ходи да вертись, вертись да ходи — вотъ и вся недолга.
— Дунечка! Позвольте, я съ вами… Я французскую кадриль въ лучшемъ видѣ… предложилъ обжигало.
— Не требуется. Я съ Матрешкой… Становись, Матрешка. Музыкантъ, играй!
Раздались звуки «Чижика» и пары завертѣлись… Дунька подпихивала Матрешку я командовала ей: «прямо и назадъ! Вправо, влѣво… Опять назадъ» Грузная, неповоротливая Матрешка толкалась и вертѣлась среди танцующихъ, какъ пестъ въ ступѣ.. Обжигало стоялъ сзади Дуньки, слѣдилъ за ея движеніями и тяжело вздыхалъ.
«Эдакая прекрасная дѣвушка! Красота неописанная! думалъ онъ про нее. Кабы эта дѣвушка выбросила блажь изъ головы, перестала-бы съ пьяницами якшаться, да соблюдала себя въ порядкѣ тихо и скромно, то за нее въ огонь и въ воду-бы можно, всю жизнь отдать-бы можно».
Въ глазахъ у обжигалы зарябило, онъ чуть не плакалъ.
Дунька дѣйствительно была хороша. Разгоряченная и безъ того въ трактирѣ пивомъ, во время танцевъ она еще болѣе раскраснѣлась. Лицо ея пылало. Прелестные глаза, хоть и съ нѣсколько опустившимися отъ хмеля вѣками, подернулись влагой и блестѣли страстью. Выплясывая передъ Матрешкой соло, Дунька взглянула на обжигалу и крикнула ему:
— Чѣмъ такъ зря-то стоять, да глаза пучить, сбѣгали-бы лучше въ заведеніе, покуда мы танцуемъ, да принесли-бы парочку пивка, — вотъ тогда-бы вы были настоящій учтивый кавалеръ. Послѣ танцевъ-то куда чудесно выпить холодненькаго! У меня вся глотка пересохла.
Обжигало не шевелился. При словахъ Дуньки о пивѣ сердце его болѣзненно сжалось.
«Какъ къ стѣнѣ горохъ, такъ къ ней и мои слова. Одно только и на умѣ у ней: пиво, пиво и пиво», подумалъ онъ и опять тяжело вздохнулъ.
V
Когда Дунька кончила танцовать, посланный обжигалой въ мелочную лавочку за гостинцами мальчишка-погонщикъ Васютка вернулся уже съ кедровыми орѣхами и карамельками. Обжигало сунулъ Васюткѣ въ вознагражденіе за труды пятакъ, взялъ отъ него тюрюки съ угощеніемъ и передалъ ихъ Дунькѣ. Та была запыхавшись отъ танцевъ.
— А гдѣ-же пиво? спросила она, тяжело дыша. — Я вѣдь пива просила.
Обжигало молчалъ.
— И это называется кавалеръ! продолжала она. — Вотъ жадный-то! Дѣвушка проситъ угостить пивкомъ, а онъ и ухомъ не ведетъ. А еще съ любовью пристаете…
— Васютка былъ уже ушедши за гостинцами, Дунечка, когда вы пива потребовали, оправдывался обжигало.
— А сами-то вы что-жъ?.. Сходили-бы сами. Экъ, у васъ ступня-то золотая! Далеко-ли тутъ до заведенія!
— Не могъ оторвать глазъ отъ вашей личности. Все глядѣлъ на васъ и любовался.
— Просто отъ жадности. Куда вы деньги-то копите? Получаете больше всѣхъ, а сами какъ кикимора какая-то жадная. Ухъ, устала! Ноги словно подломились.
Дунька начала переступать съ ноги на ногу, покачиваясь изъ стороны въ сторону и улыбаясь.
— Пожалуйте на скамеечку посидѣть. Скамеечка за воротами порожняя, предложилъ обжигало.
— Сяду, только не съ вами. Не стоите вы того, чтобы — съ вами сидѣть. Жадный чортъ! сказала Дунька, направляясь къ скамейкѣ.