Страница 32 из 33
Дунька зардѣлась, закрылась рукавомъ, отвернулась отъ Матрешки и прошептала:
— Ну, пойдемъ.
Напившись на крылечкѣ чаю, Дунька и Матрешка одѣлись по праздничному, захватили кузовки и отправились въ лѣсъ.
XXXIV
А Глѣбъ Кириловичъ все ускорялъ и ускорялъ свои шаги, идя по лѣсу. Время отъ времени онъ даже бѣжалъ, бѣжалъ безъ всякаго направленія, сворачивая то вправо, то влѣво, весь запыхавшіяся, весь въ поту. Онъ искалъ Дуньку съ Матрешкой, искалъ Леонтія, но ихъ не было и слѣда. Наконецъ онъ опомнился, разсудилъ, что поспѣшностью ничего не возьмешь, пошелъ тише и сталъ прислушиваться — не подастъ-ли кто изъ нихъ голосъ. Нѣсколько разъ ему казалось, что онъ слышитъ звуки гармоніи. Онъ вздрагивалъ, останавливался, прятался за дерево или кустъ, присѣдалъ, даже ложился на землю, но звуки исчезали. Онъ вставалъ и брелъ далѣе. Солнце уже стояло довольно высоко. Онъ. взглянулъ на свои карманные часы. Былъ десятый часъ утра. Вышелъ онъ въ восемь часовъ, стало быть, пробродилъ два часа.
«Гдѣ-же онѣ? Гдѣ? Гдѣ-же Дуня и Матреша? Неужто бабы надули меня, что Дуня и Матреша пошли за грибами»! вопіялъ онъ мысленно «Да и Леонтія-то не видать и не слыхать. Вѣдь мальчишки сказали, что онъ съ гармоніей по лѣсу бродитъ. Вѣдь ежели онъ захватилъ съ собой гармонію, то затѣмъ, чтобы играть. Отчего-же гармоніи не слышно? Гармонія можетъ быть слышна издалека. Неужто наши мальчишки подсмѣялись надо мной»?
Вскорѣ, однако, Глѣбъ Кириловичъ услышалъ говоръ. Говоръ раздавался изъ маленькаго овражка. Глѣбъ Кириловичъ притаилъ дыханіе и тихонько, еле переступая, подкрался къ оврагу. На этотъ разъ онъ не обманулся. Можно уже было различить женскіе голоса. Глѣбъ Кириловичъ узналъ даже голосъ Дуньки; заговорилъ и мужской голосъ.
«Они, они. Она и онъ»… какъ электрическая искра, мелькнула мысль въ головѣ Глѣба Кириловича. Онъ весь какъ-то съежился, наклонился, опустился на колѣни и поползъ по направленію голосовъ. Вотъ онъ и у обрыва овражка. Здѣсь онъ явственно различилъ и голосъ Матрешки. Слышно было, что разговаривали трое, но фигуръ было не видать, — мѣшала кудрявая березка, росшая на скатѣ въ овражкѣ, мѣшали кусты лозняка. Онъ поползъ по краю обрыва въ сторону, огибая березку и кусты лозняка и отыскивая лучшее мѣсто для наблюденія. Такое мѣсто нашлось. Проползя съ десятокъ саженъ, онъ, какъ на ладони, увидалъ Дуньку, Матрешку и Леонтія. Дунька сидѣла на кочкѣ, обхвативъ свои колѣни руками. Она была въ своемъ свѣтло-синемъ платьѣ и съ красной ленточкой на головѣ. Матрешка помѣщалась около, стоя, общипывая вѣтку красной рябины, и пихала себѣ ягоды въ ротъ. Кузовки съ грибами были около. Шагахъ въ пятнадцати отъ Дуньки и Матрешки, прислонясь къ деревцу, стоялъ Леонтій. Онъ былъ въ красной кумачевой рубахѣ и жилеткѣ. Глѣбъ Кириловичъ напрягъ весь свой слухъ и не поднимался съ земли. Дунька и Леонтій говорили тихо и всего разговора ихъ слышно не было. Доносились только отдѣльныя слова. Матрешка-же наоборотъ кричала и каждая ея фраза была слышна отъ слова до слова. Дунька не глядѣла на Леонтія, а сидѣла, вперивъ взоръ себѣ въ колѣни. Леонтій-же, держа подъ мышкой гармонію, не сводилъ глазъ съ Дуньки.
— Кланяйся-же земно и проси учтивымъ манеромъ! раздался голосъ Матрешки.
Леонтій низко-пренизко поклонился. Дунька не поднимала глазъ.
— Подойти-то можно? спрашивалъ онъ.
Дунька что-то отвѣчала, но что именно, Глѣбъ Кириловичъ не разслышалъ. До него донеслось одно только слово «законъ».
— Да вѣдь законъ-то ты примешь потомъ, а пока ты еще вольный казакъ, снова послышалась рѣчь Матрешки. — И чего ты, не понимаю я, артачишься! Вѣдь ужъ затѣмъ и въ лѣсъ за грибами пошла, чтобъ съ нимъ проститься и на послѣдяхъ помиловаться, а теперь артачишься.
Глѣбъ Кириловичъ напрягъ весь свой слухъ и услышалъ изъ устъ Дуньки слова:
— Ну, прощай, коли такъ…
— Да кто-же такъ-то прощается! Ты подзови его, говорила Матрешка.
Дунька подняла руку и замотала ею.
— Мѣръ, нѣтъ! Не надо! раздался ея возгласъ. — Не подходи.
— Иди, Леонтій! Подходи! Что она, въ самомъ дѣлѣ, дуру изъ себя строитъ!
Леонтій двинулся по направленію къ Дунькѣ. Дунька вскочила съ травы, отбѣжала нѣсколько шаговъ и остановилась за небольшимъ кустомъ лозняка. Леонтій приблизился къ лозняку — Дунька, отскочила къ березѣ.
— Подходи, подходи, не бойся. Или забылъ, что наша сестра лукава? Нашу сестру надо силкомъ брать! кричала ему Матрешка.
— Матрешка! Я закричу! взвизгнула Дунька.
— Ну, и кричи, сколько хочешь. Здѣсь въ лѣсу никто, кромѣ насъ, не услышитъ, отвѣчала Матрешка.
Дунька стояла по одну сторону березы. Леонтій помѣщался шагахъ въ пяти по другую сторону.
— Желаю честь-честью… Можно? спросилъ онъ.
— Прощай! Прощай! Я уже сказала… явственно, хоть и тихо донеслись слова Дуньки.
— Такъ не прощаются. Не хотѣлъ-бы быть нахальникомъ, да ужъ любовь моя къ тебѣ больно велика.
Леонтій махнулъ рукой, бросилъ на землю гармонію и ринулся къ Дунькѣ. Та взвизгнула и побѣжала. Онъ за ней.
— Вотъ такъ-то лучше, ободряла его Матрешка. — А то вдругъ ни съ того, ни съ сего сдѣлался слюняемъ и нюней на манеръ нашего обжигалы. Словно забылъ, какъ нужно съ нашей сестрой орудовать.
Черезъ минуту Дунька и Леонтій скрылись въ кустахъ.
Глѣбъ Кириловичъ все это видѣлъ. Въ первую минуту онъ хотѣлъ вскрикнуть, но голосъ его замеръ. Онъ хотѣлъ подняться на ноги, но ноги не дѣйствовали. Въ глазахъ у него потемнѣло, закружились какіе-то круги. Онъ упалъ лицомъ на руки и горько заплакалъ. Когда онъ поднялъ голову, въ оврагѣ не было уже и Матрешки. Стояли только два кузовка съ грибами, да подальше отъ нихъ валялась гармонія. Придерживаясь за стволъ деревца, онъ поднялся на ноги и, шатаясь какъ пьяный, поплелся по обрыву овражка, направляясь домой.
«Зачѣмъ скандалить? Зачѣмъ кричать? Вѣдь все равно никакого толку не выдетъ. Пущай ихъ тамъ… Пущай… Теперь ужъ мнѣ все равно», бормоталъ онъ самъ съ собой.
На другой сторонѣ обрыва онъ услыхалъ голосъ Дуньки, долетѣвшій до него изъ оврага изъ-за кустовъ лозняка. Она говорила:
— Милый ты мой! Не любила я его никогда, да и теперь не люблю, а просто меня наши заводскія бабы съ толку сбили. Да только пообѣщайся ты мнѣ на зиму въ Питерѣ остаться и обзаконить меня, такъ я и пальтомъ евоннымъ, что онъ мнѣ купилъ, и сапогами, и подушками — всѣмъ, всѣмъ пренебрегу. Никакихъ мнѣ его тряпокъ и плошекъ не надо, только-бы ты былъ со мной.
Что отвѣчалъ Леонтій, Глѣбъ Кириловичъ не слыхалъ. Онъ опрометью бросился отъ овражка и побѣжалъ въ глубь лѣса.
XXXV
Домой Глѣбъ Кириловичъ вернулся полный отчаянія. На немъ, какъ говорится, лица не было. Взоръ его блуждалъ. Когда онъ явился на заводскій дворъ, то два встрѣтившіеся ему рабочіе даже посторонились отъ него и долго смотрѣли въ слѣдъ. Глѣбъ Кириловичъ прямо прошелъ къ себѣ въ каморку, тяжело опустился на койку, сбросилъ съ себя фуражку на полъ и схватился за голову.
— Кончено… Все кончено… Всему конецъ… Аминь… прошепталъ онъ. — Дунечка, Дунечка! За что ты со мной такую шутку сыграла!
Придя немного въ себя, онъ тотчасъ-же послалъ кухарку прикащика за водкой.
— Гостей, что-ли, къ себѣ ждешь? спросила та, зная его за непьющаго человѣка.
Глѣбъ Кириловичъ не отвѣтилъ ни слова и отвернулся.
— А закуски тебѣ нѣшто не надо?
— Не надо мнѣ, ничего не надо! раздраженно крикнулъ онъ.
Ночью онъ спалъ всего часъ или два, спалъ на камерахъ, спалъ пьянымъ сномъ, но теперь его нисколько не клонилъ сонъ, хотя былъ уже полдень, — до того было велико его нервное потрясеніе.
Явилась водка. Глѣбъ Кириловичъ залпомъ хватилъ чайный стаканъ и закашлялся. На столѣ лежали баранки, онъ взялъ одну и попробовалъ закусывать, пожевалъ, но тотчасъ-же выплюнулъ — апетита не было никакого и даже самая ѣда ему была противна. Вино, однако, ударило ему въ голову, подъ сердце стала подкатывать какая-то пріятная теплота. Онъ вынулъ изъ кармана двѣ фотографическія карточки, на которыхъ онъ былъ снятъ вмѣстѣ съ Дунькой, поставилъ ихъ передъ собой на столъ, прислоня къ стѣнѣ, и долго на нихъ смотрѣлъ.