Страница 28 из 33
Онъ на минуту не успокоился, но тутъ къ конторѣ подошелъ Леонтій. Глѣбъ Кириловичъ взглянулъ на Леонтія и ненависть, страшная ненависть разлилась въ немъ къ Леонтію. Глѣбъ Кириловичъ готовъ былъ броситься на Леонтія и задушить его но удержалъ себя. У него тряслись руки и ноги судорожно искривились губы.
— За разсчетомъ пришелъ? спросилъ Леонтія Мухоморъ.
— Да, братъ, за разсчетомъ. Прощай, здѣшнія палестины! Денежки получу, краличекъ писаныхъ пивкомъ попою и фю-ю-ю по машинѣ въ деревню! свистнулъ онъ, подмигивая Матрешкѣ и хлопая ее ладонью по плечу.
— Смотрите-же, полтину вѣдь обѣщали на пивѣ пропоить, замѣтила ему Матрешка.
— Рубль пропою, отвѣчалъ онъ и опять залихватски свистнулъ. — Мнѣ нонѣ деньги-то съ неба сыплятся, прибавилъ онъ, но тутъ замѣтилъ Глѣба Кириловича, умолкъ и издалека поклонился ему.
Черезъ нѣсколько времени онъ подошелъ къ Глѣбу Кириловичу и тихо спросилъ:
— Сейчасъ уговорныя деньги отдашь? Я за разсчетомъ пришелъ.
— Пришелъ, да не разсчитался, заикаясь отъ гнѣва, произнесъ Глѣбъ Кириловичъ. — А ты прежде получи отъ прикащика паспортъ въ руки, а потомъ и деньги отъ меня возьмешь…
— Что-жъ, за этимъ дѣло не станетъ, отвѣчалъ Леонтій и направился въ контору, замѣтивъ, что оттуда уже вышелъ какой-то рабочій.
Въ конторѣ Леонтій, какъ и другіе, о чемъ-то заспорилъ съ прикащикомъ и черезъ нѣсколько времени вышелъ оттуда на дорогу, держа въ рукѣ паспортъ и двѣ рублевыя бумажки.
— Кофею вдругъ вздумалъ мнѣ два фунта навязывать прикащикъ. Нѣшто мы бабьимъ напиткомъ пользуемся? проговорилъ онъ. — И такъ ужъ отъ разныхъ поборовъ при разсчетѣ не оберешься, а тутъ вдругъ бери его кофей. Да и кофей-то если-бы былъ настоящій, такъ можно было-бы невѣсткѣ въ деревню гостинцемъ свезти, а то кофей изъ сушенаго гороху.
Проговоривъ это, Леонтій подошелъ къ Глѣбу Кириловичу и ткнулъ въ его сторону паспортомъ.
— На, вотъ, господинъ обжигало, любуйся… Паспортъ въ рукахъ, сказалъ онъ.
То блѣднѣя, то краснѣя отъ волненія, Глѣбъ Кириловичъ вынулъ изъ кармана девять рублей бумажками и пятьдесятъ копѣекъ мелочью и сунулъ ихъ Леонтью, прибавивъ:
— Только завтра-же поѣзжай въ деревню.
— Дай отгулять праздникъ-то. Въ понедѣльникъ уѣду. Ничего не откушу у твоего сокровища; все при немъ останется.
Глѣбъ Кириловичъ хотѣлъ что-то сказать, но только пошевелилъ сухими воспаленными отъ волненія губами, затѣмъ быстро повернулся спиной къ Леонтью и зашагалъ отъ конторы. Сзади себя онъ слышалъ звонкій смѣхъ Леонтья. Хохоталъ также Мухоморъ, хихикала и Матрешка, какъ еще показалось. Онъ стиснулъ зубы и сжалъ кулаки, но не оборачивался. На его глазахъ показались слезы, давно уже подступавшія къ горлу.
XXX
На пути Глѣбу Кириловичу встрѣчались задѣльные рабочіе, покончившіе свои работы ради субботы ранѣе обыкновеннаго. Дабы скрыть свои слезы, онъ сначала отворачивался отъ рабочихъ, закрывалъ лицо платкомъ, но когда нѣкоторые изъ нихъ стали окликать его и заговаривать съ нимъ, то онъ свернулъ на пустырь, спустился въ овражекъ, образовавшійся изъ старой кирпичной выемки и уже поросшій травой и мелкимъ кустарникомъ, и опустился на траву.
— Что-же это такое! Что-же это такое! Гдѣ-же правда? Гдѣ-же совѣсть? твердилъ онъ, вспоминая разсказъ Матрешки о свиданіи Дуньки съ Лонтіемъ въ Спасовъ день.
Сидѣлъ онъ въ овражкѣ, однако, недолго, быстро поднялся, отеръ платкомъ слезы и черезъ ольховую заросль направился къ шатру Дуньки. Онъ хотѣлъ спросить Дуньку, была-ли она въ день Перваго Спаса вечеромъ въ трактирѣ съ Леонтіемъ или не была; но когда изъ-за ольховыхъ кустовъ увидалъ шатеръ Дуньки и стоящую около шатра Дуньку, формующую кирпичъ и мурлыкающую пѣсню, то остановился въ раздумьи. Ему и хотѣлось ее разспросить и жалко было обидѣть подозрѣніемъ, да и боялся онъ скандала.
«Закричитъ, заругается, назоветъ меня нюней, а можетъ быть, все это и неправда, можетъ быть, Матрена наврала», мелькало у него въ головѣ и, дабы провѣрить разсказъ Матрешки о Дунькѣ, онъ рѣшилъ прежде спросить Ульяну, не знаетъ-ли Ульяна что-нибудь объ этомъ обстоятельствѣ.
«Голубушка, вѣдь какъ хороша-то»! любовался онъ на Дуньку изъ-за кустовъ и, простоявъ такъ минутъ съ пять, тихо сталъ уходить обратно, но черезъ минуту вернулся вновь и опять остановился въ кустахъ передъ шатромъ Дуньки. Ему хотѣлось во что-бы то ни стало поговорить съ Дунькой, провѣрить тонъ ея рѣчи съ нимъ. О разсказѣ Матрешки онъ рѣшился не упоминать покуда. На этотъ разъ онъ уже прокрался ближе къ шалашу Дуньки. Дунька продолжала работать и мурлыкать пѣсню. Постоявъ еще немного въ кустахъ, онъ громко крякнулъ и быстро вышелъ изъ засады, очутившись прямо передъ Дунькой.
— Фу, какъ вы меня напугали! вскрикнула Дунька и схватилась за сердце. — Фу, ты пропасть! Я ужъ думала, что это Леонтій.
«Невинна, невинна», подумалъ Глѣбъ Кириловичъ, услышавъ отъ Дуньки эти слова. и нѣсколько успокоился.
— Здравствуй, Дуня, здравствуй, голубка моя!.. проговорилъ онъ, подходя къ Дунькѣ, и хотѣлъ обнять ее, но она увернулась и сказала:
— Ну, ну, не мѣшайте. Сейчасъ начала новую сотню кирпичей и хочу во что-бы то ни стало кончить ее сегодня до звонка.
Тонъ рѣчи Дуньки теперь показался Глѣбу Кириловичу подозрительнымъ и онъ опять впалъ въ уныніе.
— Но вѣдь я, милушка, помиловаться съ тобой хотѣлъ, снова началъ онъ.
— На все есть время. Не люблю, когда мѣшаютъ во время спѣшки. Ну, что: видѣли Леонтья? Отдали ему девять съ полтиной?
— Отдалъ, сухо отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ и тяжело вздохнулъ, не спуская съ Дуньки глазъ, наблюдая всѣ ея движенія.
Дунька подняла голову и спросила:
— Опять нюни? Съ чего это вздыхаете-то? Десять кулей овса въ амбаръ безъ передышки втащили, что-ли?
Глѣбъ Кириловичъ промолчалъ и, не простясь, медленно сталъ удаляться отъ шатра.
— Куда-же вы? весело крикнула ему Дунька вслѣдъ.
— На камеры, на работу, отвѣчалъ онъ, не оборачиваясь.
— Ужъ и разсердилисъ… Ну, человѣкъ! Нельзя-же и работу работать, и обниматься… бормотала она.
Приблизясь къ шатру обжигальной печи, Глѣбъ Кириловичъ опять былъ убѣжденъ въ справедливости разсказа Матрешки.
«И съ какой стати врать этой Матренѣ? Дразнить ежели меня, но она это сказала такъ вдругъ, не подумавши, просто къ слову; стало быть, это правда», мелькало у него въ головѣ.
Глѣбъ Кириловичъ началъ работать, но работа спорилась плохо; вьюшки не поддѣвались кочергой и соскакивали съ нея.
«А вдругъ она и теперь съ Леонтіемъ»? думалось. ему про Дуньку, когда уже на заводѣ позвонили къ ужину, и вся кровь приливала ему въ голову. Нѣсколько разъ бросалъ онъ кочергу и хотѣлъ бѣжать смотрѣть, что дѣлаетъ Дунька, но одумывался и опять брался за кочергу. Когда стемнѣло и шатеръ озарился краснымъ заревомъ огня, вылетающимъ изъ вьюшекъ, ему сдѣлалось особенно грустно, хотѣлось хоть у кого-нибудь разспросить о Дунькѣ, и онъ послалъ подручнаго за Ульяной.
— Сбѣгай разыщи мнѣ Ульяну-порядовщицу и попроси ее придти сюда. Мнѣ съ ней насчетъ одного завтрашняго дѣла переговорить надо. Будь другомъ, сбѣгай, а завтра я тебя за это стаканчикомъ попотчую, сказалъ онъ подручному. — Ежели ужь отъужинали, то ты поищи ее около казармы.
Подручный побѣжалъ, ходилъ долго и наконецъ вернулся.
— Сейчасъ придетъ. Спать ужъ думала укладываться, сказалъ онъ.
Вскорѣ явилась Ульяна.
— Что такое опять стряслось? заговорила она, войдя на камеры.
— Дѣло одно у меня, Ульянушка, есть. То есть такое дѣло, что просто измучило оно меня: у меня и сердце не на мѣстѣ, и голова кругомъ… бормоталъ Глѣбъ Кириловичъ. — Ежели это правда, то вотъ змѣя-то!.. Отойдемъ къ сторонкѣ, чтобы подручный не слышалъ. Сядь вонъ тамъ на обрубочкѣ дерева.
И онъ отвелъ ее на противуположный край камеръ.
— Про Дуньку что-нибудь? спросила Ульяна,
— Да, про нее. Только ты, Бога ради, тише… сказалъ Глѣбъ Кириловичъ, понизивъ голосъ, помолчалъ и произнесъ:- Была ты въ день Перваго Спаса въ казармѣ, когда вечеромъ Дуня и Матрена тащили пьяную Варвару на койку? Только говори правду.