Страница 23 из 33
Дунька не противилась и сама жалась къ нему.
Сейчасъ-же была скипячена на вьюшкѣ вода для чаю. Дунька просидѣла у Глѣба Кириловича часа два и, удаляясь, крѣпко и нѣжно поцѣловала его на прощанье.
Глѣбъ Кириловичъ блаженствовалъ.
Пальто, купленное Глѣбомъ Кириловичемъ Дунькѣ, рѣшительно не выходило изъ головъ заводскихъ рабочихъ и занимало ихъ умы. На другой день, когда Дунька работала у своего шатра, къ ней то и дѣло приходили женщины съ просьбой показать новое пальто. Дунька уже сердилась. Ей надоѣли всѣ эти разговоры о пальто.
— Ну, какое тутъ при мнѣ пальто! говорила она. — Нѣшто я работаю въ новомъ пальто? Пальто; знамо дѣло, въ сундукѣ заперто.
— Ты въ обѣдъ, дѣвушка, покажи. За обѣдомъ въ застольной встрѣтимся, ты и вынеси его въ застольную.
— Здравствуйте! Еще что выдумаете! Чтобы сальными лапами засалить? Благодарю васъ покорно. Вотъ надѣну его въ праздникъ, такъ тогда и увидите.
— Неужто сорокъ рублей заплатилъ? не унимались женщины съ распросами. — Неужто сапоги польскіе тебѣ купилъ?
— Ужъ и сорокъ! И всего то только двадцать шесть.
— Ну, вотъ поди-жъ ты! А Аграфена давеча сказывала, что сорокъ. Ну, да и двадцать шесть хорошо, и двадцать шесть большія деньги. Да еще ежели прибавить польскіе сапоги… Ну, Дунька, большое счастье тебѣ привалило!
Вечеромъ передъ шабашемъ зашелъ къ ней Леонтій. Онъ былъ полупьянъ. При видѣ его Дунька вздрогнула и поблѣднѣла.
— Госпожѣ обжигалихѣ особенное!.. толстое почтеніе съ кисточкой и поклонъ съ набалдашникомъ! насмѣшливо произнесъ онъ, кланяясь, и не протягивая руки, опустился на траву поодаль.
— Уйди ты. Христа ради. Ну, зачѣмъ ты пришелъ! заговорила Дунька.
— Какъ зачѣмъ? Съ подругой побесѣдовать пришелъ.
— Нечего со мной бесѣдовать, коли ужъ я съ тобой прикончила.
— Ты-то прикончила, да я-то не прикончилъ, медленно произнесъ Леонтій, набивая трубку.
— Уйди, Леонтій, Христомъ Богомъ прошу, уйди.
— О!?. Скажи на милость, какіе разговоры! А вотъ не пойду. Я къ своей сударкѣ-воздахторшѣ пришелъ.
— Была твоя, а теперь ужъ не твоя. Ты вотъ пренебрегъ мной, въ деревню уѣзжаешь, а другіе ухватились и замужъ меня берутъ; такъ и не мѣшай-же мнѣ, оставь меня, забудь.
— А можетъ статься, хотѣлъ забыть да не забывается, хотѣлъ пренебречь, да теперь передумалъ.
— Ты-то передумалъ, да я не передумала. Уйди, Леонтій…
— Али пальтомъ тебя на собачьемъ лаѣ съ бронзой подкупили? Говорятъ, мой своякъ-обжигало пальто тебѣ на собачьемъ лаѣ купилъ и сапоги на свиномъ визгѣ. Тебя подкупили, ну, а меня-то что-же?… Надо и мня подкупить. Ты скажи обжигалѣ, чтобъ онъ мнѣ новый спиньжакъ съ жилеткой оправилъ. Да… такъ и скажи ему, а то я тебя добромъ не оставлю.
— Ахъ, ты подлецъ, подлецъ! И какъ у тебя такія слова слова съ языка-то сходятъ! покачала головой Дунька.
— А отчего-жъ имъ не сходить? Ты добро хорошее; такое добро даромъ не уступаютъ. Ты скажи обжигалѣ насчетъ спиньжака-то, подластись къ нему, да и скажи. Спиньжакъ съ него сорвать будетъ очень пользительно.
— Иди ты прочь отъ меня, подлецъ! Иди прочь, мерзавецъ! вскрикнула Дунька.
— Ой-ой-ой, какія пронзительные слова! И этимъ словамъ, только сутки побывши съ обжигалой, научилась. Ловко. Ай да, Дунька! Кажись, раньше ты такъ не разговаривала.
— Уйдешь ты или не уйдешь! еще разъ крикнула Дунька, вся вспыхнувъ и сжавъ кулаки.
— Конечно-же уйду, а только ты мои слова насчетъ спиньжака и жилетки попомни. Пускай обжигало расплачивается. Ты продалась, такъ ужъ и мнѣ надо продаваться.
Леонтій медленно поднялся съ земли, закусилъ трубку и, покачиваясь, медленно, шагъ за шагомъ сталъ удаляться отъ Дуньки.
Дунька плакала.
XXV
Время шло. Наступилъ Успеньевъ постъ и быстро перевалилъ во вторую свою половину. Глѣбъ Кириловичъ, какъ муравей, ежедневно втаскивалъ къ себѣ въ каморку какой нибудь вновь пріобрѣтенный предметъ, приготовляя хозяйство для будущей женатой жизни. Такъ у отправляющихся въ Пстербургъ съ дровами барочниковъ купилъ онъ съ барки продававшіеся ими за ненадобностью два чугунныхъ котелка, у буфетчика деревенскаго трактира пріобрѣлъ лампу съ стекляннымъ абажуромъ. заложенную буфетчику кѣмъ-то изъ крестьянъ и не выкупленную; мѣстному кузнецу заказалъ желѣзный таганъ для шестка печи, вымѣнялъ у разнощика-образника образъ мученицы Евдокіи въ фольговой ризѣ. Пріобрѣтенія эти радовали его безъ конца. Послѣ каждой покупки приводилъ онъ къ себѣ въ каморку Дуньку и показывалъ ей купленныя вещи. Дуньку радовало это, впрочемъ, мало.
— Леонтія-то-бы лучше убрать съ завода, сказала она какъ-то Глѣбу Кириловичу. — А то насчетъ дома хлопочите, а помѣху убрать не хотито.
— Да какъ его уберешь? Я ужъ думалъ объ этомъ, да не знаю. какъ приступиться къ прикащику, отвѣчалъ онъ. — Кромѣ того, у Леонтія ряда до Александрова дня. Такъ и въ рабочей книжкѣ у него написано. Хоть и на задѣльной онъ платѣ, но вѣдь можетъ судиться, что ему не дали доработать до конца. Вотъ ежели-бы провинность за нимъ какая-нибудь была, буйство или пьянство сильное съ прогуломъ, а то провинности-то никакой нѣтъ. Да, и какъ къ прикащику съ такой просьбой приступиться?
— Попробуйте какъ-нибудь, голубчикъ. Ужасти, какъ мнѣ трудно при немъ! Обуялъ онъ меня совсѣмъ. Вѣдь Богъ знаетъ, что можетъ случится — и ужъ тогда пѣняйте на себя.
Глѣбъ Кириловичъ вспыхнулъ.
— Пристаетъ? спросилъ онъ.
— Да все дразнится, все насмѣхается. Какъ встрѣтится, такъ и кричитъ: «продалась ты обжигалѣ за драповое пальто и польскіе сапоги»!
— Мерзавецъ!.. прошепталъ Глѣбъ Кириловичъ и задумался.
Дунька потупилась и проговорила:
— Боюсь я, какъ-бы онъ меня не обуялъ. Я за себя боюсь.
— А къ шатру твоему онъ ходитъ? опять задалъ вопросъ Глѣбъ Кириловичъ.
— Ходитъ, ходитъ и дразнится. Я ужъ просила, чтобы Матрешка со мной работала. Теперь мы на двухъ станкахъ у одного шатра пополамъ работаемъ.
Она помолчала и прибавила:
— Дадимте ему отступнаго. Пусть онъ скорѣй ѣдетъ въ деревню, а прикащику скажите, чтобы онъ его не задерживалъ.
— Отступнаго? протянулъ Глѣбъ Кириловичъ.
— Да, отъ себя. Девять рублей денегъ у меня ость. Ежели-бы вы шесть прибавили-бы, такъ можетъ статься, онъ за пятнадцать рублей и согласился-бы…
— Но вѣдь это… это… Глѣбъ Кириловичъ смутился и не находилъ словъ.
— Что-жъ вы подѣлаете съ подлецомъ! Иначе право, я боюсь, какъ-бы чего не случилось. Съ вашей стороны будетъ мнѣніе, что я сама лукавлю передъ вами, а я, ей-ей, тутъ нисколько не причинна…
— Да онъ развѣ говорилъ что-нибудь на счетъ отступнаго?
— Говорилъ. Не знаю, въ шутку или взаправду, а говорилъ. «Коли, говоритъ, ты продалась обжигалѣ за пальто, то надо, чтобы обжигало и меня купилъ за спинъжакъ съ жилеткой». Вотъ какой озорникъ! Вы все-таки поговорите съ нимъ. Право мнѣ не въ терпежъ.
— Дунечка… Какъ я буду говорить съ нимъ объ этомъ?.. У меня и сейчасъ руки, ноги дрожатъ. Ежели я заговорю — у насъ пронзительная драка можетъ выдти. Я и такъ-то видѣть его не могу.
Глѣбъ Кириловичъ схватился за голову. Оба они молчали. Обоимъ было тяжело.
— Тогда попросите, чтобы другой кто-нибудь поговорилъ съ Леонтіемъ, выговорила наконецъ Дунька. — Пусть другой кто-нибудь поговоритъ, но только освободите меня отъ него,
— Развѣ Ульяну попросить? вопросительно взглянулъ на Дуньку Глѣбъ Кириловичъ. — Она баба подходящая…
— Языкомъ много звонитъ. Да неужто у васъ никого нѣтъ изъ мужчинъ, кого-бы просить на такое дѣло?
Глѣбъ Кириловичъ соображалъ.
— Дружбу-то я ни съ кѣмъ здѣсь на заводѣ не веду, произнесъ онъ. — Все народъ характерный, пьянственный, а я люблю другія занятія.
— Да что бы вамъ вашего товарища старика-обжигалу Архипа попросить, сказала Дунька.
— Совѣстно, Дунечка. Какъ я его объ этомъ просить буду? Вѣдь это такое дѣло, что просто срамъ. Да, пожалуй, и онъ не возьмется за это дѣло. Нѣтъ, я лучше Ульяну…