Страница 2 из 6
Мужъ и самъ озлился.
— А, такъ ты такъ-то? Все еще уходиться не можешь? Я къ тебѣ всей душой, а ты мнѣ кулакъ? Ну, ладно!.. — проговорилъ онъ. — Маменька, пойдемте ужинать, — обратился онъ къ тещѣ.
— Не могу я, Николай Емельянычъ. Мнѣ кусокъ-то въ горло не пойдетъ. Я сама не въ себѣ. Эдакіе нелады у васъ, эдакіе нелады. Вѣдь она мнѣ дочь. Нешто это матери пріятно!
— Она, маменька, съ жиру бѣсится, отъ хорошей жизни на стѣну лѣзетъ, — перемѣнилъ тонъ мужъ. — На атласныхъ диванахъ сидимъ, атласными одѣялами одѣваемся, въ шелкахъ щеголяемъ, по орѣху брилліанты въ серьгахъ носимъ, такъ какъ тутъ не заблажить, какъ тутъ мужу вмѣсто поцѣлуя кулакъ не показать за всѣ его заботы.
— Ахъ, ты дрянь, дрянь! — воскликнула Аграфена Степановна. — Совсѣмъ дрянь! Еще смѣешь попрекать атласами! Да развѣ это твое все? Это я въ приданое принесла. И диванъ атласный, и одѣяла шелковыя, и брилліанты по орѣху.
— Ну, — твое, допустимъ твое, — проговорилъ нѣсколько осѣкшимся голосомъ Потроховъ. — А кто тебя теперь въ теченіе трехъ лѣтъ замужества поитъ, кормитъ, одѣваетъ и обуваетъ?
— Десять тысячъ… Мои приданыя десять тысячъ, — отчеканила жена.
— Десять тысячъ ваши всего только четыреста рублей процентовъ вамъ даютъ въ годъ, а вы развѣ четыреста рублей стоите? Квартира, обѣдъ, ужинъ… удовольствія…
— Отъ тебя удовольствія? Какія такія удовольствія? Развѣ только пятокъ мандариновъ-то принесешь послѣ лавки да заварныхъ баранокъ? Экъ, расхвастался! Ты меня извелъ, жизнь у меня отнялъ!
— Позвольте! А платье-то на свадьбу къ Гаврюхинымъ? Вѣдь я за него полтораста рублей заплатилъ. А карета, перчатки, духи? А въ двухъ бенефисахъ нынче въ театрѣ были, гдѣ съ насъ семь шкуръ за мѣста сорвали? А-а-а… Ну, да что тутъ считать! — махнулъ Потроховъ рукой, — Надо ужинать идти. Я цѣлый день въ лавкѣ на ногахъ, такъ проголодался. Дѣлать нечего. Пойду одинъ ѣсть. А вы, авось, прочванитесь.
Онъ ушелъ въ столовую. Но жена не прочванилась и не пришла къ нему. Ему пришлось поѣсть одному. Онъ взялъ стаканъ чаю и вернулся въ спальню.
— Куда-же это ты сбиралась уѣхать-то? — мягко спросилъ Потроховъ жену, подсаживаясь къ переддиванному столику, на которомъ горѣла лампа подъ желтымъ шелковымъ абажуромъ.
— Къ чорту на рога! — раздраженно закричала она ему.
— Хорошее и почетное мѣсто для образованной жены коммерсанта, которая въ гимназіи училась.
Она поправилась на диванѣ, сверкнула глазами и спросила:
— Ты дразнить меня сюда пришелъ, что-ли? Такъ отправляйся къ себѣ въ кабинетъ на счетахъ щелкать, а меня оставь въ покоѣ. Спальня моя.
— Врешь. Какъ твоя, такъ и моя. Ну, да что объ этомъ говорить! Я тебя серьезно спрашиваю: куда-же ты сбиралась уѣзжать? Къ маменькѣ, что-ли?
— Какъ возможно къ намъ! — воскликнула теща. — Да развѣ папенька это допуститъ? Ни въ жизнь не допуститъ. На два дня не приметъ, если узнаетъ, что отъ мужа, не спросясь, ушла.
— Въ гостиницу я уѣду, въ меблированныя комнаты, а вовсе не къ вамъ, — проговорила Аграфена Степановна.
— Глупая, да вѣдь въ гостиницѣ-то прописаться надо, въ гостиницѣ-то или въ меблированныхъ комнатахъ сейчасъ отъ тебя паспортъ потребуютъ, а гдѣ онъ у тебя? — старался пояснить ей мужъ.
— Вы обязаны дать мнѣ паспортъ.
— Нѣтъ, не обязанъ, — покачалъ головой Потроховъ.
— Ну, я судиться съ тобой буду. Адвоката себѣ возьму.
— Охо-хо! А пока до судбища-то дойдетъ, гдѣ тебя безъ паспорта держать будутъ?
— Полиція мнѣ на короткій срокъ свидѣтельство выдастъ. Я знаю… я по Марьѣ Семеновнѣ Голубковой знаю. Когда она ушла отъ мужа, ей полиція паспортъ дала.
— А! Вотъ что! Такъ это тебя Голубкова надоумила? Будемъ знать. И какъ только эта гостья у насъ появится — сейчасъ ее за хвостъ да палкой…
— Не придется, — отвѣчала жена. — Ты завтра въ лавку, а я вонъ изъ дома…
— Господи, что я слышу! Какія я рѣчи слышу! — плакалась теща Прасковья Федоровна, — И это при родной-то матери! Слышишь, Груша, ты дождешься, что я сейчасъ за отцомъ твоимъ поѣду и привезу его сюда, — строго сказала она.
— И отецъ ничего не подѣлаетъ. Ужъ ежели я рѣшилась, то рѣшилась… — твердо стояла на своемъ Аграфена Степановна.
Потроховъ измѣнился въ лицѣ и пожалъ плечами. Онъ чувствовалъ, что жена говоритъ серьезно, сталъ бояться, что она выполнитъ свою угрозу, и попробовалъ идти на сдѣлку.
— Грушенька, да неужели это все только изъ-за того, что я не прихожу домой изъ лавки обѣдать? — спросилъ онъ съ тревогой въ голосѣ.
— Тутъ много есть, — былъ уклончивый отвѣтъ.
— Если тебѣ нужно, чтобы я обѣдалъ съ тобой, я съ завтраго-же буду приходить изъ лавки.
— Теперь поздно. Я рѣшилась.
— Рѣшеніе можно и отмѣнить. Если мало тебѣ обѣда, я и по праздникамъ могу оставаться дома.
— То-есть это на два, на три дня, а потомъ опять за старое? Не желаю.
— Да не упрямься-же, Груша, не упрямься. Видишь, онъ на все согласенъ… — уговаривала ее мать.
— Надуетъ. Какъ это онъ съ лавкой разстанется? А приказчики три рубля утянутъ?
— Грушенька! Если хочешь, то послѣзавтра даже въ театръ поѣдемъ, — предложилъ мужъ.
— Мирись, — сказала мать. — Видишь, какой Николай Емельянычъ добрый.
— Какой онъ добрый! Онъ просто скандала боится.
— Такъ какъ-же, Груша? Мнѣ пора домой ѣхать.
Мать поднялась съ кресла.
— Вы и поѣзжайте. Я васъ не задерживаю.
— Да не хотѣлось-бы мнѣ уѣзжать, пока вы не помиритесь. Вѣдь я ночь спать не буду.
— Не могу я съ нимъ помириться!
Мать, охая и ахая, расцѣловалась съ дочерью и зятемъ, и уѣхала домой.
Аграфена Семеновна, дабы не разговаривать съ мужемъ, легла на диванѣ внизъ лицомъ. Онъ подсѣлъ къ ней на диванъ. Она лягнула его ногой.
— Не можешь все еще уходиться? Закусила удила? Ну, подождемъ…
Потроховъ удалился въ кабинетъ, раскрылъ торговую книгу и сталъ щелкать на счетахъ.
Черезъ полчаса онъ пошелъ обратно въ спальню къ женѣ, но спальня оказалась запертой на замокъ.
— Груша! — крикнулъ онъ. — Отвори!
Отвѣта не послѣдовало.
Потроховъ стучался долго. Жена не отворила ему.
Потрохову пришлось спать въ кабинетѣ.
III
Потроховъ всталъ, какъ и всегда, чтобы, напившись кофе, идти къ себѣ въ лавку. Въ столовой пыхтѣлъ самоваръ, стоялъ кофейникъ, но жена не выходила изъ спальни, и спальня была заперта.
Онъ постучался въ дверь и какъ можно болѣе ласковымъ голосомъ крикнулъ женѣ:
— Грушенька, съ добрымъ утромъ! Вставать, милочка, пора! Девятый часъ. Самоваръ на столѣ.
Въ отвѣтъ послышался голосъ жены:
— Я спать хочу! Съ самоваромъ можешь одинъ возиться.
Потроховъ подумалъ: «все еще того… дуется… И сонъ не подѣйствовалъ».
Выпивъ стаканъ кофе, онъ опять стукнулъ въ дверь и крикнулъ:
— Мнѣ въ лавку уходить надо, но…
— Ну, и проваливай! — отвѣчала изъ-за двери жена.
— Да дѣло-то не въ этомъ. А передъ уходомъ въ лавку, я хотѣлъ посовѣтоваться съ тобой, что намъ взять на завтра въ театръ — два кресла или ложу.
— Что хочешь, то и бери. А мнѣ никакого театра не надо.
«Не сдается, не сдается. Все еще грызетъ удила», — опять подумалъ онъ, умолкъ, въ лавку идти медлилъ, отдалъ ключи отъ лавки приказчикамъ и ждалъ, когда жена выйдетъ изъ спальни.
Пробило девять, а жена все еще не показывалась изъ спальни. Часовая стрѣлка передвинулась къ половинѣ десятаго, и Потроховъ былъ какъ на иголкахъ. И съ женой ему увидѣться хотѣлось, да и въ лавку нужно было идти. Въ десять часовъ утра онъ назначилъ придти въ лавку агенту заграничнаго торговаго дома Мертингъ и сынъ, чтобъ сдѣлать ему заказъ на товаръ. Агентъ былъ пріѣзжій и сегодня собирался уѣхать въ Москву за заказами.
Потроховъ вздыхалъ.
— Ахъ, ты жизнь купеческая! Уѣхать изъ дома — пожалуй, жену прозѣваешь, караулить жену — можетъ агентъ уѣхать. А товаръ сезонный, нужный.
Но вотъ въ началѣ одиннадцатаго часа изъ спальни раздался электрическій звонокъ. Жена звала горничную. Потроховъ встрепенулся.