Страница 18 из 51
— Что касается неприятностей, причиняемых нашими партизанами вашей главной железнодорожной дирекции, — улыбаясь, прерывает Мюллера Огинский, — то тут никаких преувеличений с ее стороны. Не следовало бы это и проверять, не попали бы тогда в столь неприятное положение.
— Да, это так, — соглашается Мюллер. — Мы хорошо знаем результаты вашей «рельсовой войны». Но дело не в этом. Еще в прошлом году господин имперский министр направил гаулейтеру Заукелю письмо. В нем он просил гаулейтера прекратить отправку в Германию в качестве рабочей силы бывших русских железнодорожников. Понимаете, по какой причине?
— Еще бы! — подтверждает Огинский. — Не понятно только, зачем вы мне это рассказываете?
— Минутку терпения, господин майор. Сейчас вы узнаете почему. Дело тут в том, что некоторые местные гражданские власти, председатели городских управ и бургомистры, нарушают приказ гаулейтера Заукеля и посылают в Германию даже квалифицированных железнодорожников. И тогда их приходится заменять неквалифицированными, а это увеличивает и без того большое число аварий на железных дорогах. И вы думаете, что представители гражданской администрации делают это только потому, что мы требуем от них отправки в Германию возможно большего количества трудоспособного населения?
— В этом, видимо, главная причина.
— Нет, не главная. Это скрытый вид враждебной деятельности некоторых бургомистров. Прикрываясь показным усердием, они таким образом помогают партизанам в их «рельсовой войне». Я лично заинтересовался этим и разгадал их двойную игру.
Видимо забыв, что он в плену, штурмбанфюрер Мюллер распаляется все более, понося коварных администраторов, а Огинский думает невольно: «Это только в твоей фашистской башке могли возникнуть такие мысли. Кто же из подлинных советских патриотов такой ценой будет причинять ущерб врагу? Ценой отправки лучших представителей рабочего класса на фашистскую каторгу? Квалифицированные железнодорожники и сами найдут способ, как навредить врагу. Скорее всего, сочиняет все это Мюллер. С какой только целью?…»
— При расследовании обнаружились пока три явных пособника партизан, — горячо продолжает штурмбанфюрер. — Это бургомистры Овечкин, Милашкин и Куличев…
— Куличев? — переспрашивает Огинский. — Бургомистр Овражкова?
— Да, он. Но есть и другие, в махинациях которых я еще не разобрался. А Куличев уже отправил в Германию двух машинистов и четырех помощников машиниста. Трех бригадиров пути и нескольких путевых рабочих.
— А вы как это установили? Беседовали уже с этим бургомистром?
— В том-то и дело, что выехал только для этой цели.
— А начальству вашему уже известно о ваших подозрениях и этой поездке? Гаулейтеру Заукелю, например?
— Я решил прежде всего лично проверить. Припереть заподозренных мною бургомистров к стенке, заставить во всем признаться. Но не успел… А теперь вы сможете их предупредить о грозящем им разоблачении, и, надеюсь, это зачтется в мою пользу при решении моей судьбы.
— Конечно, мы это учтем, — обещает Огинский. — Но ведь все это не такая уж тайна, чтобы сообщить ее только мне с глазу на глаз.
— Да, может быть, — соглашается Мюллер. — Однако военное счастье изменчиво. Можете и вы, я имею в виду не вас лично, а ваш отряд, оказаться в моем положении, и в этом случае чем меньше людей будет знать о моей исповеди, тем лучше…
— А вы уже встречались прежде с кем-нибудь из названных вами бургомистров? С Куличевым, например, — еще раз проверяет Огинский.
— Такая встреча лишь предстояла. Я как раз направлялся именно к нему.
Васяткин разоблачает провокатора
Заросшее густой бородой лицо комиссара партизанского отряда, всегда казавшееся Васяткину таким суровым, не тревожит его теперь. Пугают Васяткина черные, немигающие глаза майора Огинского.
— Ну, в общем, совершенно законченный подлец этот Куличев, — торопливо продолжает он свой сбивчивый рассказ, то и дело косясь в сторону Огинского. — Прямо-таки житья от него не стало. Он да дружок его, начальник полиции Дыбин, свирепствуют теперь в Овражкове хуже самих немцев. Чуть кто им неугоден — объявляют коммунистом или комсомольцем, смотря по возрасту, и тотчас в полицию, а оттуда в ближайший концлагерь… Вот и меня встретил он на улице и говорит: «Где-то я тебя, парень, уже видел? Это не ты ли на прошлой неделе листовки расклеивал, да вовремя удрал?» — «Какие листовки, господин бургомистр? Да я их и в глаза-то никогда не видел…» А он своё: «Зато я видел, как ты их расклеивал». Ну, не гад разве? — спрашивает Васяткин, бросая настороженный взгляд на Огинского.
А Огинский все еще не произносит ни слова.
— Ну, ну, Васяткин, — поторапливает парня комиссар. — Давай дальше.
— А что дальше? Куличев распорядился в полицию меня забрать, чтобы потом в концлагерь. А там…
— Ладно, Васяткин, не уточняй, — снова прерывает его комиссар. — Каково в концлагере, действительно всем известно. Рассказывай лучше, что дальше было.
— Ну, а дальше что же? Ведь Куличеву стоит только мигнуть, как полицейские Дыбина сразу же тут как тут. Посадили они меня в подвал, и, если бы не Ерохин, был бы я уже в ближайшем концлагере… А о том, как Ерохин бежать мне помог, я вам уже докладывал.
— А о главном-то чего молчишь?
— Так и о том ведь уже говорено…
— Пусть и товарищ майор послушает.
— Можно и повторить. От того же Ерохина я узнал, что к нам в отряд заброшен провокатор по фамилии Зюкин. А Ерохин, как вам самим известно, второй год в полиции служит и многие ее секреты знает.
— А какая же цель у этого провокатора?
— Запугать вас подготовкой большой карательной экспедиции, чтобы вы ушли куда-нибудь подальше. А на самом-то деле они от Пеньков хотят вас отвлечь…
— А не от Овражкова? — спрашивает Огинский.
— Нет, от Пеньков. В Овражкове вроде все без перемен. А в Пеньках они новый концлагерь хотят организовать с какими-то медицинскими экспериментами над военнопленными. Потому и побаиваются, как бы вы о том не пронюхали… А со мной-то теперь как же?
— Доложу командиру, посоветуемся. Нехорошо, конечно, получилось. В Овражкове и так мало наших, а похоже, что там скоро очень важные события должны произойти. И надо же было тебе на этого бургомистра напороться!
— Так ведь…
— Ну, да что теперь говорить!
Нелегкое решение
Выслушав предложение майора Огинского, командир и комиссар отряда долго молчат.
«Да, эффектно, конечно, — думает комиссар, — но ведь чистейшей же воды авантюра…»
А комиссару дерзкий замысел Огинского по душе. Майора, правда, трудно принять за чистокровного арийца, но на нем будет форма эсэсовского офицера и документы штурмбанфюрера. Да и человек он толковый, сообразительный, найдет способ выйти из затруднительного положения, если таковое возникнет.
А бургомистра давно уже следовало проучить, но это рискованно — Куличев нигде не появляется без охраны. К тому же из него нужно выжать все, что он знает о замыслах немцев. А они ему многое доверяют…
У командира отряда отношение к замыслу Огинского сложнее, но и он постепенно приходит к мысли, что майор справится, пожалуй, с задуманным. Да и такой благоприятный случай жалко, конечно, упускать…
— Он и немецким владеет не хуже любого немца, — набивает цену Огинскому комиссар.
— Для беседы с бургомистром этого и не требуется, — усмехнулся Огинский. — В данном случае успех моего замысла будет определяться не совершенством знания немецкого языка, а магией штурмбанфюрерских документов. Я ведь предъявлю им удостоверение личного представителя могущественного гаулейтера Заукеля, назначенного генеральным уполномоченным по использованию рабочей силы оккупированных восточных территорий самим фюрером.
— А вы думаете, что немцы не обнаружили еще исчезновения Мюллера и не организовали уже его поисков? — спрашивает командир.
— Он уверяет, что предпринял эту поездку по своей инициативе и не сообщил о цели ее даже Заукелю. Да и кому придет в голову искать его в Овражкове? В нем даже комендатуры немецкой нет. И вообще ни один немец пока не совал туда своего носа.