Воронья луна

— Ваня… Ванечка, — голос стонал тихо и жалостливо, — зачем ты запер меня?

Теперь в его интонации чувствовалась мольба и подступающие слезы. Иван сидел, как парализованный, и слушал.

— Мне тяжело дышать… Зачем ты положил меня в этот ящик? Зачем ты запер меня здесь? Мне здесь плохо, Ванечка, меня здесь обижают… они… они клюют меня!..

Как будто в подтверждение этих слов, из погреба донеслось злобное карканье и хлопанье нескольких пар крыльев. Раздались глухие удары, и деревянная крышка погреба несколько раз подпрыгнула, будто кто-то сильный пытался оттуда выбраться.

— Открой дверь, выпусти меня, и мы снова будем вместе… будем играть с птичками…

То, что он услышал дальше, как будто вывело его из ступора. Голос жены напевал глупую детскую песенку, которую он пел дочери, когда та была совсем маленькая. Песню он придумал сам, она была бессмысленная и довольно дурацкая, но дочь под нее постоянно засыпала. Он уже забыл ее, но теперь слова отпечатывались в его мозгу, как чернильные буквы в печатной машинке на белом листе бумаги.

— Вот ворона к нам идет, песню доченьке поет… кар-кар-кар…

Иван вскочил из-за стола и бросился туда, где в полу виднелась крышка погреба. Как будто в надежде и впрямь увидеть там свою жену, он схватился за металлическое кольцо и с силой дернул его вверх. Крышка поднялась, но под ней не было ничего, кроме темноты и сырости погреба.

— Открой дверь! Открой дверь! Открой дверь! Открой дверь!

Казалось, к голосу жены добавились голоса всех его умерших родственников, и теперь они выкрикивали, точнее выкаркивали, как заклинание эти два слова. Иван зажал ладонями уши, крики звучали в его голове, как песнопения верующих в церкви. Он был готов сделать все, что угодно, даже схватить нож и распороть себе живот, лишь бы не слышать этого безумного зова, ноги сами несли его в прохладные, тускло освещенные сени, к закрытой входной двери. И когда он дрожащими руками отодвинул надежный засов и дернул на себя дверь, перед его глазами предстала картина, которой бы позавидовал самый сумасшедший из художников-сюрреалистов.

Весь дверной проем, от низа до верхней перегородки, был заполнен копошащимися телами птиц. Они жались друг к другу, стояли друг у друга на головах, тем самым создавая ощущение, что эта стена из сотен птичьих тел была единым живым организмом. И в центре этого фантастического существа, в его сердце находилось то, что Иван надеялся увидеть меньше всего.

Это было тело его жены, больше года пролежавшей в земле. Правда теперь это был полусгнивший скелет, облепленный истлевшими кусками плоти и облаченный в лохмотья, которые когда-то были похоронным костюмом, но, несомненно, это была она. Иван в ужасе попятился назад и, споткнувшись о порог, растянулся на дощатом полу. В это время вороны зашевелили крыльями, и серо-черная пернатая масса протиснулась в открытую дверь. Бесчисленное количество птиц, вцепившись лапами и клювами в остатки ткани и плоти, несли вперед сгнивший труп женщины. Как марионетка, управляемая неопытным кукловодом, тело плыло по воздуху, движимое усилиями сотен крыльев. С десяток птиц приподняли костлявые позеленевшие руки, отчего казалось, что мертвец очень рад видеть распластанного на полу Ивана и горит желанием его обнять. Две вороны сели мертвой женщине на плечи и своими клювами впились ей в уголки рта, растянув изъеденные червями, сочащиеся слизью губы, обнажив желтые зубы в демоническом подобии улыбки.

Иван вскочил с пола и, позабыв про свой недавний страх, руками вцепился в плечи мертвой жены в попытке вырвать ее из лап воронья. Тело Галины резко прильнуло к нему, а голова с остатками волос уткнулась ему в плечо. Птицы стали бить его крыльями, некоторые клевали в голову, отчего по лбу побежали струйки крови. Одной рукой прижимая к себе тело жены, а другой разгоняя взбесившихся птиц, Иван протиснулся в дверь и вышел на улицу.

Здесь все было по-другому, никто не бил его крыльями, не царапал когтями, не клевал. Но весь двор и забор, окружающий огород, были облеплены сидящими воронами. В лунном свете они казались полностью черными, как черти в старых мультфильмах. Сотни, если не тысячи, птиц сидели почти неподвижно, как статуи, лишь одна или другая вздрагивала, поднимая перья или прочищая клюв лапой. И все они, как показалось Ивану, смотрели на него, держащего на руках разложившееся тело своей жены, от которого исходил сырой тошнотворный смрад гнили и влажной земли. Постояв несколько секунд, Иван понял, что должен сделать и спустился с крыльца. Вороны даже не шелохнулись, лишь только там, где должна была ступить его нога, они осторожно и даже почтительно расступались в стороны. Теперь он ее никому не отдаст, он похоронит ее здесь, прямо в огороде, возле дома. Иван не знал, зачем вороны вернули ему ее тело, но был им за это благодарен. И теперь он шел, по щиколотку утопая в живом птичьем море. Они терлись о его ноги своими теплыми пернатыми телами и запрокидывали вверх свои клювы в безмолвном приветствии.

Он копал яму голыми руками. Конечно, до сарая, где лежала лопата, было рукой подать, но он не хотел оставлять Галину. Земля в огороде была мягкая и холодная, а он, срывая ногти, выбрасывал ее из образовавшейся уже выемки. Когда все было закончено, он опустил туда тело, которое было закоченевшим, как кусок дерева, и стал засыпать его землей. Когда он утрамбовал получившийся холмик, вороны, сидящие на земле, с хлопаньем и карканьем поднялись в воздух, будто образовав вихрь из своих тел.

Этот вихрь постепенно стал трансформироваться во что-то более определенное. Вот из толчеи появились два столба, опустившихся на землю, Иван понял, что это ноги. Затем из круговерти вороньих тел выросла одна рука, потом другая. А через несколько минут, над Иваном возвышался человек, состоящий из тысяч птиц. Все они шевелились в его туловище, как живые клетки в организме. В лунном свете этот великан показался Ивану ожившим богом. Он стоял во весь рост и труба Иванова дома едва доставала ему до пояса. К нему слетались все новые и новые птицы, окружая полупрозрачным ореолом. Исполин наклонил к стоящему в огороде человеку свою голову и указал рукой на высокую березу, росшую возле тропинки на склоне холма, на котором стоял дом.

Иван как загипнотизированный кивнул и побрел в сторону дерева, бормоча себе под нос слова забытой колыбельной собственного сочинения:

— Вот ворона к нам идет, песню доченьке поет. Кар-кар-кар. Кар-кар-кар.

Он подошел к березе и, обхватив руками и ногами ствол, стал карабкаться вверх. Через мгновение он вцепился в нижнюю толстую ветку, повиснув на ней. Подтянувшись, он стал карабкаться дальше.

— Посмотри на звездопад, там, где звездочки висят…

Ветки березы были гибкими и натужно стонали под весом его тела, но возле самого ствола они были жесткими и твердыми и он карабкался по ним, как по лестнице.

— Вот ворона подойдет, тебя в небо заберет. Кар-кар-кар. Кар-кар-кар.

Он забрался уже достаточно высоко и изрядно устал. Его рубашка пропиталась потом, руки тряслись, а осколок, сидящий в ноге в опасной близости от артерии, пульсировал жгущей болью.

— Только долго не летай, поскорее засыпай…

Он забрался уже достаточно высоко, до того места, где ствол березы теряет свою прочность и становится упругим, сгибаясь под порывами ветра. Иван встал на сук, который опасно прогнулся под его ногами, и схватился руками за ствол дерева. Подняв голову, он увидел сквозь листву и сплетение веток яркий диск изменившейся вороньей луны. Теперь это было уже не лицо, это был глаз. Такой же безумный, мертвый и больной, как и все, что отражалось в его холодном взоре. Это был глаз мертвеца, высохший и сморщенный, с копошащимся внутри червем-паразитом. Этот червь извивался в глазной жидкости и радовался подвернувшемуся пиру.

В тусклом свете луны Иван сам начал меняться. Его тело стало черным, покрывшись маленькими шелковистыми перышками, ноги удлинились и с хрустом вывернулись коленями внутрь. Пальцы на руках срослись вместе, а сами руки заломились за спину, обрастая длинными черными перьями. Нос и рот слились, а лицо начало вытягиваться вперед, превращаясь в подобие прямого, длинного, увесистого клюва. Из него раздалось звонкое карканье, эхом разнесшееся по всей деревне.