Письма

Вы изволили говорить: последний стих переменить у пьески «Цветок». Вот эдак будет, кажется, лучше:

14

А. А. Краевскому

12 февраля 1837 г. Воронеж.

Добрый и любезнейший Андрей Александрович! Старое «Литературное Прибавление» с новою жизнию, Плюшара с издателем, а вас с редакторством и журналом поздравляю. Душевно рад, что, наконец, вы все-таки поставили на своем. Пусть ваши враги скинут шапки и поклонятся в пояс победителю; правым делом Бог владеет! А вашему новому журналу успеха и талану и долгих лет. Трудно сначала отыскать дорожку, а дорожка на дорогу выводить, а по битой дороге хоть день, хоть ночь ступай, — с пола-горя, — не собьешься! Жалко, что до этих пор не видал еще нового «Литературного Прибавления». В Воронеже я говорил об нем кой-кому, и человека три подписались, но до сих пор еще не получили. В «Сыне Отечества» я читал вашего «Бориса Федоровича Годунова» с душевным удовольствием два раза, и еще прочту. Долго думали, много трудились — и хорошо сделали…

О издании моей книги очень жаль, что вы об ней так много беспокоитесь: невозможного сделать невозможно. Вы хлопочете, чтобы ее продать какому-нибудь книгопродавцу. За нее дорого дать никто не согласится, а если 300 или 500 рублей, то и хлопотать нечего: такие безделицы продавать дороже стыдно. В теперешнее время она более ничего, как ветошь; а ветошь когда была в цене? Если вы все те же и если ваше желание не переменилось, то позвольте просить вас вот о чем. Сберите все пьесы, какие остались у вас в рукописи, прибавьте к ним, какие я посылал Януарию Михайловичу; после же разбросайте по них напечатанную книжку, — и выйдет под шестьдесят. Расположите, как признаете лучше. Януарий Михайлович обещался прибавить к ним свою статейку, и вы, с своей стороны, прибавьте то, что прибавить хотели, — и будет славная книжка. Еще мне бы хотелось напечатать на хорошей бумаге, пороскошней, и оттисните в добрый час. Мало слов, много хлопот, и дела куча. Отдайте Смирдину на комиссию, или кому вам угодно, — и дело с концом. — А если публика не поддержит? Бог с ней! пускай она думает себе, как хочет. Ведь вы ж сказали, что правда, как масло, наверх выплывет. Если они хороши, публика полюбить; плохи, — нет. Как можно заставить молодца-красавца любить противу сил дурную жену? Я на публику никогда не надеялся и надеяться не буду. За свои стихи денег не брал и буду ль брать когда-нибудь? Цена им дешевая, а награда великая. Вы не побрезговали мною, слава Богу: приняли в число своих знакомых, помогли, обласкали, во-первых, познакомили меня с людьми, которых я не стою и не буду стоить никогда. Чего же мне больше! От Христа рожна, что ли? Нет, я и этим доволен чересчур. Не выручатся деньги, а платить в типографию будет нужно, — напишите: я тотчас вам деньги вышлю. А чтоб вас совершенно уверить и успокоить в исправном платеже, посылаю расписку. Еще меня на это станет: жив Бог, жива душа. А если бы вы ее посвятили Наследнику, кто бы был счастливее меня во всей России! Но это мысль несбыточная. Впрочем, пора издавать ее, или нет, как издавать, поспеет ли она кстати, или вовсе погодить, — мне отсель узнать трудно, но я во всем отдаюсь на вашу полную волю: как хотите, так и делайте.

Вы ничего не пишете, отчего именно не могли войти в «Современник» мои пьески? Тут что-нибудь должно быть другое. Меня сильно беспокоит эта тайна, а вы скрываете; пожалуйста, объясните просто. Я к вам пристал, как репей: требую и того и того, а какое имею право и чем заплачу? Ничем! В своем «Литературном Прибавлении», какие угодно вам будут, поместите мои пьески; я буду душевно вам благодарен.

Вы думаете, кончил? Нет! я еще собираюсь вас просить… Уж эти мне просьбы, просьбы! Самого ножом на части режут; и неловко и совестно, а нужда говорит. Наш вице-губернатор Александр Яковлевич Мешковский, зять статс-секретаря Марченко, теперь у вас в Петербурге. Зачем, — Бог его знает; только по моему делу до сих пор ничего делать не начинал. Нельзя ли, через кого-нибудь, его вам попросить кончить мое дело поскорее? Бога ради, не оставьте! В деле вы приняли участие и много уже благодетельствовали. «Отшельника» посылаю при сем; поместите куда-нибудь.

Я собрал несколько пословиц; но не знаю, какие мне именно записывать: какие попало, или каких нет у Богдановича и Снегирева «Русские в своих пословицах». Если кроме их, то собирать трудно, и мало разбросано в людях. Для совета я приведу их в порядок и, если велите, пришлю к вам. А песни, какие и волочатся, то просто все беспутные, из них посылаю вам посмеяться при сем.

Но более всего меня останавливают от занятий литературных дурные обстоятельства нашей коммерции. Дела торговли все худшают. Скотом прошедший год торговали дурно. Сало продали 11 руб. 25 к. за пуд, кожу бычью — 13 р., говядину обрезную продаем 2 р. 50 к., и 2 р. и 1 р. 50 к. за пуд. Дровами торговля посредственная. Хлеб у нас: мука ржаная 3 р. 50 к. четверть, овса 1 р. 80 к. четверть, пшено 1 р. 40 к. мера, крупа 80 к. мера, гречиха 3 р. четверть, пшеница 8 р. 50 к. и до 10 р. четверть.

Душевно желаю вам быть здоровым. С истинным почтением имею честь пребыть ваш покорнейший слуга Алексей Кольцов.

1837 года, февраля 1 дня, я, нижеподписавшийся, дал сию расписку его высокоблагородию Андрею Александровичу Краевскому в том: сколько будет им истрачено своих денег на издание моей книги, обязуюсь я таковые деньги, по первому его требованию, немедленно заплатить, в чем и подписуюсь.

Воронежский мещанин Алексей Кольцов.

15

А. А. Краевскому

13 марта 1837 г. Воронеж.

Добрый и любезный Андрей Александрович!

Александр Сергеевич Пушкин помер; у нас его уже более нету!.. Едва взошло русское солнце, едва осветило широкую русскую землю небес вдохновенным блеском, огня животворной силой; едва огласилась могучая Русь стройной гармонией райских звуков; едва раздалися волшебные песни родимого барда, соловья-пророка…

Прострелено солнце. Лицо помрачилось, безобразной глыбой упало на землю! Кровь, хлынув потоком, дымилася долго, наполняя воздух святым вдохновеньем недожитой жизни! Толпой согласной соберитесь, други, любимцы искусства, жрецы вдохновенья, посланники Бога, пророки земные! Глотайте тот воздух, где русского барда, с последнею жизнью, текла кровь на землю, текла и дымилась! Глотайте тот воздух, глотайте душою: та кровь драгоценна. Сберите ту кровь, в сосуд положите, в роскошный сосуд. Сосуд тот поставьте на той на могиле, где Пушкин лежит.

Слепая судьба! Разве у нас мало мерзавцев? Разве кроме Пушкина тебе нельзя было кому-нибудь другому смертный гостинец передать? Мерзавцев есть много, — за что ж ты их любишь, к чему бережешь? Мерзавка судьба!.. Творец Всемогущий света! Твоя воля, Твои советы мудры; но непостижим нам Твой закон!..

К вам, любезнейший Андрей Александрович, есть у меня просьба. Нельзя ли потрудиться сказать господину Плюшару, — выслать мне кое-какие книги. Сколько денег за них, — по присылке тотчас я пошлю. А книги иметь вот какие мне хотелось.

Новое издание «Отелло, венецианский Мавр», Шекспира; «Сказания русского народа о семейной жизни его предков», Сахарова, 1836 г.; «Недоросль» Фонвизина; Новый курс философии Жеразе, 1836 г.; Руководство к истории литературы, соч. А. Вахлера, с немецкого. 2 части; «Двумужница», Шаховского; «Серапионовы братья», Гофмана.

Желаю вам здоровым благополучно убивать время в Божьем мире.