Жребий

Вечерело. День заканчивался. Городской люд торопился по своим делам. Мир, как всегда, был озабочен повседневностью.

Тимофей Сергеевич шел не спеша, наблюдая за предвечерней суетой. Кучка мужиков у пивной бочки поглощала пиво. Тут человечек расслаблялся от своего дневного напряжения, отдыхал.

"А все-таки, — думал Тимофей Сергеевич, глядя на эту мирную публику, — почему же человек, считая себя существом разумным, проявляет агрессивность и творит Зло?" И опять всплывал перед ним клубок причин и следствий, в которых легко было запутаться.

Неожиданно Нетудыхину стала до осязаемости понятна заповедь, так настоятельно повторяемая Христом: любите друг друга. Чего бы, казалось, проще! И нет ничего более естественней и человечней этой мысли. Но вот же — не любят, стервецы, ни в какую не любят! Наоборот, постоянно делают пакости друг другу. И Бог не предусмотрел механизма в человеке, который бы удерживал его от злодеяний.

Кто-то Нетудыхина окликнул:

— Тимофей Сергеевич!

"Сатана! — подумал он мгновенно. — Ну, паскудник! Не оборачиваться! Пусть орет!" Но не выдержал, обернулся и увидел Сережку Фанина, ученика из 10-а класса и своего студийца. Был рад и подал парню руку, потому что среди прочих его учеников Фанин отличался незаурядностью и Нетудыхин втайне подлюбливал его.

— Здрасте! — сказал мальчишка, улыбаясь. Сережа весь светился изнутри и прытью своей напоминал Нетудыхину чем-то жеребенка-стригунка.

— Я вот что хотел спросить, — сказал он без всяких вступлений. — "Дано мне тело — что мне делать с ним, таким единым и таким моим? За радость тихую дышать и жить. Кого, скажите, мне благодарить?" Мандельштам. Почему тело? Куда же делась душа? Ведь сначала дана душа, а потом — тело?

Нетудыхин посмотрел на Фанина и сказал:

— Нельзя так ставить вопрос, Сережа. Тело и душа сосуществуют неразрывно. Правда, у иных людей душа зарастает таким чертополохом, что ее уже почти и нет как будто. Но есть просто обладатели тел и есть люди-гении. Мандельштам не отличался заметностью своего тела. Но душа, дух у этого небольшого человека были выдающимися. Ты прочитай его стихотворение внимательно. Там дальше и душа появляется. Разберешься — потом поговорим. Мандельштам — поэт не для легкого чтения.

Парень задумался. Он, кстати, сам раскопал Мандельштама и теперь пытался понять его, кропотливо собирая о поэте-мученике даже самую незначительную информацию.

В школьной студии у Нетудыхина таких выпадавших из общего ряда было двое ребят. Вот этот, Сережа Фанин, и еще один — шепелявый, погруженный не по-детски в себя и совершенно неожиданный Дима Хмель. Мир Димы был анимистичным. Окружающее он воспринимал через животных и растения. Животные у него разговаривали между собой, а растения кровоточили и умирали, подобно людям.

В отличие от Димы Хмеля Фанин был несколько отвлечен и неуемно любопытен. У подростков такое наблюдается нередко. Но быстро проходит. У этого — пока не проходило. Он все хотел объять, всем интересовался, и глаза у него горели ненасытно. Еще не было у него своей точки отсчета, но где-то в душе его уже пробивалась струя истинной поэзии. Нетудыхин много ожидал от Фанина и побаивался за его будущее.

Шли рядом, Тимофей Сергеевич со своим неизменным портфелем и слева — Фанин. Доходили до перекрестка. Здесь Нетудыхину надо было поворачивать направо — туда, к себе домой. Приостановились.

— А вообще, Сережа, — сказал Тимофей Сергеевич, — не ставь перед собой вопросов, которых ты не можешь решить. Надорвешься.

Нетудыхин, повернувшись, глянул на Фанина: перед ним стоял, криво улыбаясь, Сатана. Нетудыхин оцепенел. Он долго молчал, соображая, и наконец, сказал веско:

— Скотина! — И медленно пошел дальше.

— Тимофей Сергеевич! Тимофей Сергеевич! — заторопился за ним Сатана. — Ну я пошутил! Могу же я пошутить? Я знаю, что вы расположены к этому мальчишке. Вот я и хотел сделать вам приятное.

— Не тронь пацанов! — сказал Нетудыхин с остервенением.

— А я их и не трогаю. Я же вам говорю, мне хотелось сделать вам приятное.

— Не приближайся, мразь! — сказал угрожающе Нетудыхин. — Ударю портфелем — мокрое место от тебя останется. Что надо?

— Да собственно… разговор надо продолжить.

— С разговорами закруглились: сделка не состоится.

— Тимофей Сергеевич, голубчик, не режьте по живому! Никак не может этого быть! Вы же мне обещали подумать!

— Я и подумал, две недели думал. Сейчас вот наложу на тебя, нечистого, крест — и ты испаришься!

— Тимофей Сергеевич, так нечестно! Мы же должны еще договорить! Ну, испарюсь, — правда ваша, не будет меня. А что же автор будет делать потом? Поставит в неоконченном сюжете точку?

— Это его забота!

— Ах, какая жестокость! Какая неслыханная жестокость! Где же ваше декларированное Добро? А сами-то о душе так красиво пацанам проповедуете, — и такая жестокость!

— Не суши мозги! — зло оборвал его Нетудыхин. — Зачем явился?

— Да все по тому же, по договору нашему. Дело-то надо доводить до конца.

— Конец уже наступил.

— Почему наступил?

— Потому что это все афера! Во-первых, у меня нет текста договора, а он должен быть. Во-вторых, я что-то засомневался в подлинности моей подписи под договором.

— Как?!

— А так, очень просто. Экспертиза нужна.

— Но Тимофей Сергеевич…

— Подожди, не суетись, как голый на морозе! Дальше. Один экземпляр договора — мне! Сейчас же, сию же секунду! — Нетудыхин, не прекращая шагать, протянул в сторону Сатаны руку. — Ну!

— Как можно? Я не ожидал такого поворота!

— Договор! — непреклонно потребовал Нетудыхин. — Мне по праву стороны-соучастницы должен принадлежать идентичный экземпляр договора! Должен или нет?

— Должен, безусловно.

— Так гони же! — Нетудыхин остановился. — Иначе разговора не будет.

Требование было высказано крайне категорично и недвусмысленно. Идущие навстречу им люди обратили на их разговор внимание и подумали: конфликтуют мужики, что-то не поделили.

— Сейчас! Сейчас! Я попробую… Бойцы мои все в бегах… У каждого работы по горло… — Сатана повернулся к Нетудыхину спиной и что-то там шебаршил и причитал. Потом раздался какой-то чисто механический щелчок, и он обернулся, бледный и покрытый мелкими капельками пота.

— Вот, пожалуйста, — сказал он, протягивая подрагивающий лист бумаги Нетудыхину, — ксерокопия. Но все абсолютно то же, что и в оригинале.

— Какая еще ксерокопия?! — сказал нахально Нетудыхин. — Мне необходим только оригинал! Может, я судиться с вами буду. А в суде ксерокс не примут. Да еще и не заверенный у нотариуса.

Бумагу Нетудыхин все же взял и стал ее тщательно изучать. Да, это был тот текст, который Сатана показывал ему в прошлый раз.

— А исходящий номер? — спросил Нетудыхин.

— Какой исходящий номер? — удивленно спросил Сатана, вытирая платком взмокревший лоб.

— Вверху должен быть проставлен исходящий номер, под которым бумага зарегистрирована в небесной канцелярии.

— Ну, Тимофей Сергеевич, это уже бюрократизм чистейшей воды!

— Тогда это не документ. Суд такую бумагу не примет.

— Не надо судиться, Тимофей Сергеевич! Подождите, будет вам оригинал — завтра, даже, может быть, сегодня обнаружите его у себя на письменном столе, если уж такой нетерпеж. Но не ставьте меня в неловкое положение, на вашем месте я был бы более благоразумным.

— Да, конечно! — со злорадством сказал Нетудыхин. — Теперь вы заговорили о благоразумии! Нет, дражайший, до феньки такой текст: "Кроме того, в качестве компенсации за свои труды, Нетудыхину обеспечивается всемерная помощь на его жизненном пути", — процитировал он одно из условий договора. — Выспренне и неопределенно. Обещание ни о чем. Поэтому я объявляю договор недействительным, а сделку несостоявшейся. Все, хана! — Нетудыхин сложил лист договора вчетверо.

— Тимофей Сергеевич! — заорал Сатана на всю улицу, видя, как тот рвет договор на мелкие кусочки.