Страница 44 из 65
— Он прямо обозвал меня ведьмой, — пожаловалась Лиза. — Петруша Жемчужников… я хочу сказать, мой бывший жених тоже изредка пользовался этим словом, но выходило это у него не только не обидно, а как-то даже авантажно… И потом, получилось это у меня само собой. Я немного испугалась. И разозлилась…
— Договаривайте, раз начали: что вы с ним сделали?
— Я заставила его стоять на месте и не двигаться, когда он кинулся на меня с кинжалом…
— Только и всего? — подивилась Василиса. — Как в детской игре, приказали: «Замри!» — и он замер? Хотела бы я посмотреть в это время на князя. Не способного ни к каким дерзостям и своей невыносимой язвительности… Однако, если дело дошло до кинжала, Станислав становится опасен…
— Понимаете, Василиса Матвеевна, я никак не могу предугадать, как Станислав ответит на то или иное мое слово. Вроде все время слежу за своей речью, но он всегда старается меня раздражить, вывести из себя, и тогда получается… Что поделаешь, я тоже не ягненком уродилась… В общем, шутка, которую я себе позволила, была не слишком удачной, и Станислав разъярился. Я не знала, что делать, и в порыве отчаяния пригвоздила его к месту, как говорится…
— Неужели это все правда? — будто разговаривая сама с собой, заметила Василиса. — То, что я считала сказками: ясновидение, внушение, чтение мыслей…
— Нет, мысли читать я не умею, — призналась Лиза, — но иной раз просто чувствую, что человек хочет сделать.
— А папенька ваш умеет? — осторожно поинтересовалась экономка.
— Думаю, мысли он тоже не читает, но он может заставить человека говорить… Все как на духу, понимаете?
— Вряд ли это можно назвать колдовством.
— Я тоже так считаю. Папа знает, как это делать. но меня отчего-то никогда не учил. Говорит, боялся…
Вначале он заставляет человека смотреть на какую-то блестящую вещь, так что тот устает, внимание его рассеивается, и человек поневоле как бы для него раскрывается. Впадает в этакий полусон, в котором вопросы слышит и на них откровенно отвечает. И, знаете… однажды у меня тоже такое получилось. Нечаянно. Со Станиславом. Он признался мне, что убил свою мать…
— Что вы сказали?! — Василиса в ужасе вскочила. — Этого не может быть! Врач, который осматривал Екатерину Гавриловну, не нашел никаких следов насилия: ран, царапин, синяков. Единственное, что он заметил: такое впечатление, что княгиню чем-то напугали, от страха у нее случился разрыв сердца…
— Станислав так и сказал. Совершенно случайно княгиня увидела, как он издевается над прислугой…
— Наверное, над Агнешкой? Она долго болела, а через полгода после смерти крестной тоже умерла.
Представляю, что пережила Екатерина Гавриловна: случилось то, чего она так боялась…
Василиса осеклась на середине фразы.
— Княгиня, так же как и я, боялась, что сын у нее родится с задатками отца? — договорила за нее Лиза.
— Бедный мальчик! — прошептала Василиса. — В детстве он был как маленький ангелочек: такой ласковый, добрый, ко всем ластился. Конечно, крестная и подумать не могла, что такое случится. Я ведь ей не все рассказывала, боялась, что сердце у нее не выдержит, но, как видите, не уберегла…
— Вы жалеете княгиню, жалеете Станислава, — удивилась Лиза.
— Он достоин жалости, потому что несчастен не по своей вине. И обречен.
— Я уж было хотела попробовать… Внушить ему, что он ни в чем не виноват…
— Думаю, уже поздно, — покачала головой Василиса. — Может, я знаю не очень много, но что-то мне подсказывает, что Станиславу теперь ничем не поможешь, как ни страшно это звучит.
— Так же, наверное, обидно бывает врачам, когда они бессильны излечить болезнь, которая развивается на их глазах, — со вздохом сказала Лиза. — Но мы по-прежнему не знаем, как быть с малышом, который растет у меня под сердцем и так мал, что еще не может сам решать свою судьбу… Мне пришла в голову одна мысль: а что, если я умру?
— Что вы такое говорите, Елизавета Николаевна, — не на шутку испугалась Василиса. — Этим вы погубите сразу три души.
— Свою, неродившегося малыша, а чья душа третья?
— Моя, — тихо сказала Василиса. — Я привязалась к вам, маленькая княгиня, и, если вы уйдете, мне тоже станет незачем жить.
— А как же Игнац?
— Он и после моей смерти будет выращивать цветы. Разве что назовет какую-нибудь особенную орхидею моим именем…
Лиза в порыве благодарности обняла свою нечаянную подругу.
— Так получилось, что я невольно испытывала вас, — призналась она. — Я говорила совсем о другом — умереть для света. Поселиться в каком-нибудь маленьком домике вдали от людей, с вами и сыном.
Заняться всерьез медициной. Поучиться у вас собирать травы и потихоньку лечить тех, кто потерял уже надежду на излечение…
— Однако вы тщеславны, княгиня, — улыбнулась Василиса. — Излечивать безнадежных… Но отчего-то ваша задумка мне нравится. Вряд ли удастся ее осуществить, но отчего не помечтать… Кстати, если я не ошибаюсь, назавтра вы приглашены к Янковичам, а сами еще не разобрали сундуки, которые вам прислали из Санкт-Петербурга.
Лиза предложению Василисы обрадовалась — вряд ли что вернее отвлечет от мрачных мыслей, чем одно лицезрение ее привычных вещей.
Но когда она открыла один из сундуков, в который до сих пор не удосужилась даже заглянуть, то увидела наверху большую коробку — прежде такой в ее вещах не было. В коробке оказалось новое бархатное платье — одежду такого цвета Лиза еще никогда не носила — насыщенный цвет спелой вишни — и письмо подруги Людмилы Милорадович.
— Милочка, — растроганно пробормотала Лиза, целуя письмо, — ты вспомнила обо мне, недостойной, а я и не подумала написать тебе ни строчки!
Словно враз забыла и о нашей дружбе, и о мечтах, как мы выйдем замуж и станем ездить друг к другу с визитами, а наши мужья тоже будут дружны между собой… Не только тебе, папеньке и то написала под нажимом — Станислав за плечом стоял…
А в самом деле, почему она прекратила всяческое сношение со своей родиной? Наверное, оттого, что всегда была откровенна и честна с друзьями и близкими. Ей не хотелось писать им не правду, а правда была слишком неприглядна, чтобы выставлять ее на всеобщее обозрение.
Конечно, если бы Милочка была поблизости, она могла бы шептать ей на ушко такие странные, а на взгляд благонравной девицы — непристойные подробности ее отношений со Станиславом, но поверять подобное бумаге…
Писать же папеньке, как ей хорошо живется, она тоже не хотела, потому что он еще более других чуял фальшь в ее словах и сразу понял бы, как ей плохо, а то и примчался бы на выручку.
Нет, уж лучше промолчать, и пусть близкие считают тебя забывчивой и неблагодарной, чем жалеют и оплакивают погубленную судьбу.
«Посылаю тебе платье, сшитое по последней парижской моде, — писала Милочка. — Модистка слишком убавила его в талии, так что мне не надеть, а тебе в самый раз…»
Хитрая лисичка! Лиза всплакнула. Милочка о чем-то догадывается, хочет поддержать подругу и вот выдумала про какую-то глупую модистку. Талия, видите ли, у Лизы потоньше! От письма повеяло таким теплом, такой трогательной заботой, что Лизе пришлось прервать чтение, чтобы справиться со своим волнением.
«Сегодня из Польши вернулся Петр Жемчужников в сопровождении брата Алексея. Откуда-то все знают, что он дрался на дуэли с твоим мужем. Я ездила к нему с визитом, думала, смогу узнать что-то о тебе, но Петруша еще слишком слаб, хотя уже сидел. Да и лицом худ и бледен. А глаза грустные. Я декламировала ему Грибоедова Александра Сергеевича, мол, когда постранствуешь, воротишься домой, и дым отечества нам сладок и приятен, только тогда он все-таки улыбнулся…»
Лиза отложила письмо — оно оказалось неожиданно длинным — и решила примерить платье, чтобы потом читать весточку от подруги медленно, смакуя каждую строчку. Значит, Петруша поправляется.
Слава богу! Если у Лизы когда-нибудь родится дочка, она расскажет ей, что выходить замуж лучше за таких вот славных, добрых молодых людей, которых ежели не любишь теперь, то непременно полюбишь после… Она остановила сама себя: какая дочка, от кого?