«Золотой охотник»

Адриан КОНАН ДОЙЛ, Джон ДИКСОН КАРР

«Золотой охотник»

— Мистер Холмс, это была смерть от сошествия Всевышнего!

В нашей квартире на Бейкер-стрит делалось много необычных заявлений, однако немногие из них были такими удивительными, как это — преподобного Джеймса Эппли!

Зная методы и заранее предугадав требования моего друга, я уже держал в руках справочник по священнослужителям. Я обнаружил, что этот священник руководил небольшим приходом в графстве Сомерсет и что он был автором монографии по византийской медицине.

— Странные занятия для сельского священника! — заметил Холмс. — Но вот, наверное, и он сам.

И в самом деле, от входной двери донесся настойчивый звонок, и прежде чем миссис Хадсон успела его представить, наш гость ворвался в комнату. Он был высок и худ, его одежда, настолько же крестьянская, насколько и церковная, не скрывала высокие округлые плечи. Его добродушное лицо украшали величественные бакенбарды.

— Дорогие господа, — воскликнул он, вглядываясь в нас через овальные очки своими близорукими глазами, — прошу вас поверить, что только под давлением обстоятельств я вынужден вторгнуться в вашу частную жизнь!

Священник сел, и тогда-то он и произнес ту загадочную фразу, которую я привел в начале моего рассказа.

— Смерть от сошествия Всевышнего? — повторил Шерлок Холмс, и его размеренный голос, как мне показалось, все-таки слегка дрогнул. — В этом случае, дорогой мистер, дело, скорее, относится к вашей епархии, нежели к моей.

— Мистер Холмс, это было злодеяние — продуманное, хладнокровное злодеяние!

— Поверьте, мистер, я весь внимание.

— Мистер Джон Трелони… Сквайр Трелони, как мы его зовем… Он был самым богатым землевладельцем в округе. Четыре дня назад, за три месяца до своего семидесятилетия, он умер в своей постели.

— Хм! Это не так уж и необычно.

— Это так, мистер Холмс. Но послушайте меня, — взволнованно произнес пастор, подняв указательный палец, странным образом чем-то измазанный на конце. — Джон Трелони был крепким и бодрым стариком, у которого не было никаких болезней и который должен был прожить еще добрую дюжину лет в земном кругу. Доктор Пол Гриффин, наш местный врач, приходящийся мне племянником, отказался выдать свидетельство о смерти. И тогда произвели ту ужасную процедуру, которая называется вскрытием.

Облаченный в своей халат мышиного цвета, Холмс лениво развалился в кресле. Глаза его были наполовину прикрыты.

— Вскрытие! — повторил пастор.

— Которое выполнил ваш племянник? — спросил Холмс.

Мистер Эппли мгновение колебался.

— Нет, мистер Холмс. Его произвел сэр Леопольд Харпер, наш первейший из ныне живущих авторитетов в области судебной медицины. Я могу вам сразу сказать, что бедный Трелони умер не естественной смертью. В дело уже вмешалась полиция, Скотленд-Ярд.

— А-а!

— С другой стороны, — продолжал взволнованный Мистер Эппли, — Трелони не был убит. Впрочем, он и не мог быть убит. Высшие возможности медицинской науки были задействованы, чтобы прийти к заключению, что он умер вообще без всякой причины.

В течение нескольких мгновений в нашей маленькой гостиной, где шторы были наполовину задернуты, чтобы защитить нас от летнего солнца, повисла тяжелая тишина.

— Мой дорогой Уотсон, — нарушил ее Холмс, сердечно обратившись ко мне, — будьте добры передать мне глиняную трубку с пирамиды — из тех, которые стоят над диваном. Спасибо. Мне кажется, что глиняная трубка — хороший стимулятор для размышлений. Могу я вам предложить сигару?

— Крас ингенс итерабимус эквор[1], - ответил пастор, тронув своими забавно измазанными пальцами бакенбарды. — Но сейчас, спасибо, нет. Я не могу курить. Я не осмеливаюсь курить! Это меня собьет с мыслей. Я знаю, что должен изложить вам исчерпывающие подробности возможно более точно. Однако мне это непросто. Вы заметили, что у меня несколько рассеянный вид?

— И в самом деле.

— Так вот, мистер. Когда я был молод, то прежде чем посвятить себя служению Богу, я хотел изучать медицину.

— Хорошо, — нетерпеливо перебил пастора Холмс. — Но сегодня утром вы были взволнованы…

Он бросил на нашего клиента свой острый взгляд.

— И… и наверное, поэтому сегодня утром, прежде чем сесть в поезд и отправиться в Лондон, вы пролистали несколько книжек в своем кабинете?

— Да, мистер. Медицинские книги.

— А вам не кажется неудобным, что в вашем кабинете книжные полки повешены слишком высоко?

— Честное слово, нет. Да и могут ли книжные полки быть слишком велики или слишком высоки для книг?

Не договорив, пастор осекся и разинул рот. От этого его продолговатое лицо показалось еще длиннее.

— …А сейчас, я уверен… Я совершенно уверен, — заговорил он. И даже настаиваю на том, что я вам ничего не сообщал ни о моих книгах, ни о высоте моих книжных полок. Откуда вы все это смогли узнать?

— Ну, это пустячное дело! Откуда я, например, знаю, что вы холостяк или вдовец, и что у вас довольно небрежная служанка?

— В самом деле, Холмс, — воскликнул я, — тут, кроме мистера Эппли, есть еще кое-кто, кому хотелось бы знать, как вы обо всем этом догадались?

— Пыль, Уотсон!

— Какая пыль?

— Посмотрите на указательный палец правой руки мистера Эппли. На его кончике вы заметите пятнышки той темно-серой пыли, которая накапливается на книгах.

— Замечательно! — восхитился я.

— Детские забавы, — ответил он. — И я приношу извинения нашему гостю за то, что прервал его рассказ.

— Смерть Трелони оказалась, таким образом, совершенно необъяснимой! — продолжал наш посетитель. — Но вы пока еще не слышали самого худшего. Я начну с того, что у Трелони в живых осталась только одна родственница — его племянница. Девушке двадцать один год. Ее зовут Долорес Дэйл, мисс Долорес Дэйл. Это дочь покойной мадам Коппли Дэйл из Гластонбери. Уже несколько лет эта девушка вела дом Трелони и жила в его большом белом особняке, который именуется «Покой славного человека». Всегда подразумевалось, что Долорес, которая помолвлена со славным молодым человеком по имени Джеффри Эйнсуорт, унаследует состояние своего дядюшки. Когда я вам скажу, что не было и нет на свете более милого и нежного создания, что волосы ее чернее того моря, о котором Гомер говорил, будто оно темно, как вино, что порой она может позволить себе загореться всем пылом своей южной крови…

— Я поверю вам! — продолжил Холмс, снова прикрыв глаза. — Но вы сказали, что я еще не знаю самого худшего.

— Увы, это так. Вот факты. Незадолго до своей смерти Трелони изменил завещание. Посчитав свою племянницу слишком легкомысленной, он лишил ее наследства в пользу моего племянника, доктора Пола Гриффина. Мистер, это был скандал на всю округу! Две недели спустя Трелони умирает в своей постели, а моего несчастного племянника теперь подозревают в том, что именно он его убил.

— Прошу вас, изложите поточнее подробности, — сказал Холмс.

— Прежде всего, — продолжил пастор, — я бы назвал покойного сквайра Трелони человеком чрезвычайно суровых нравов и устойчивых привычек. До сих пор у меня перед глазами его высокая и хорошо сложенная фигура, крупная голова и борода, отливающая серебром, — на фоне рыжеватых полей или перед высокими зелеными деревьями. Каждый вечер перед сном он непременно читал главу из Библии. После этого заводил свои часы, завод которых к этому времени уже почти полностью израсходовался. Затем ровно в десять часов он ложился в постель и вставал — как зимой, так и летом — в пять часов утра.

— Минуточку! — обратился к пастору Холмс. — Скажите, эти привычки менялись когда-нибудь?

— Если только он увлекался какой-нибудь главой из Библии. Тогда он мог читать до гораздо более позднего часа. Но поскольку такое с ним случалось настолько редко, мистер Холмс, что этим исключением вы можете пренебречь.

— Спасибо. Я понял.

— В то же время мне очень горько рассказывать вам о том, что Трелони никогда не ладил со своей племянницей.

1

Cras ingens iterabimus aequor (лат.) — «Завтра опять в беспредельное море!», перевод Г. Ф. Церетели — цитата из «Од» Горация (I, 7). Здесь: «завтра». — прим. верстальщика.