Гастролер

Варяг услышал тоненькое пиликанье сотового телефона: наверное, у Степана мобильник прорезался… И точно, через несколько секунд в трубке загудел радостный басок Сержанта:

— Слушай, мне только что позвонил Фарид Усманов… Это еще один ценный кадр Валерьяныча… Я его утром на Шаболовке оставил на наружке. Так вот он, говорит, только что видел «Газель» Сухарева с надписью «Московская телефонная…». Только что подъехала к дому. Пока неясно, кто там в ней приехал — Усманов же нашего клиента в лицо не знает… В общем, я сейчас рву туда…

— Погоди, Степа, — тревожно оборвал его Варяг. — А ты этому бойцу Чижевского случаем не проговорился, что я…

— Ты что, Владик! За кого ты меня принимаешь? — В голосе Сержанта зазвучали металлические нотки. — Тебя же вообще не существует: ты остался за кадром! Все поиски господина Сухарева ведутся по моей личной инициативе и под моим личным контролем.

В середине семидесятых, как раз когда Медведь, по подсказке Нестеренко, начал вести линию на решительное взятие «теневых» производителей под жесткий воровской контроль, дряхлеющее государство снова пошло в контратаку, поставив себе цель выкорчевать воров в законе на корню. Закоперщиком в этой войне, как всегда, выступил КГБ. Медведь не знал, повлияла ли на это решение его едва не состоявшаяся встреча с руководителем ЦК КПСС, но то, что кремлевские обитатели были весьма напуганы возможностью захвата криминальными кругами большого сегмента экономики страны, — это он понимал.

Могучая безжалостная машина развернула работу по методичному устранению наиболее авторитетных воров в законе. Параллельно был организован широкомасштабный наезд на теневой, подпольный бизнес, или, как говорится, развязалась война с экономической преступностью. Начались громкие аресты «расхитителей социалистической собственности». На телеэкраны страны вышел популярный сериал о «знатоках», которые лихо вели следствие против всякого рода теневиков и воров. И хотя лавры телевизионных побед над экономической преступностью приписывались московскому уголовному розыску, эту телевизионную акцию лично курировал всесильный владыка Комитета государственной безопасности. Кое-какие плоды в деле борьбы с преступностью эта кампания приносила и позволяла отдельным товарищам выступать на секретных заседаниях Политбюро с победными докладами, но все равно война с ворами не спасала страну от зловредного вируса нелегального предпринимательства, потому что «цеховики» и «расхитители социалистической собственности» зачастую находились под прикрытием местных органов власти, и бравые опера из центра то и дело напарывались на непробиваемые стены, или, как стало модно выражаться, крыши. Причем самого разного толка и происхождения.

Почти через полтора года после ялтинского сходняка, осенью семьдесят пятого, приехал Медведь на большую сходку в Кисловодск, которую сам и созвал. Здесь помимо воров в законе впервые в советской истории присутствовали и многие крупные цеховики. Но вначале воры обсудили между собой свои проблемы, оставив уважаемых воротил теневой промышленности дожидаться своей очереди в баре ресторана.

На этот раз Медведь вынес на сход очередное предложение:

— … Вот что, люди, пришла пора подумать о том, что осталось нас на воле не так уж и много. Кого органы поприжали, рассовав по зонам, кто спит уже вечным сном. Вы знаете, что сейчас на воле творится полный бардак — все перегрызлись! В иных регионах смотрящие бабки в общак собрать уже не в состоянии. Ментам да комитетам это только на руку, они радуются, что мы не можем между собой найти общий язык… Я думаю, многие давно уже поняли, что чем больше мы топим друг друга, тем легче ментам с нами порознь разобраться. Почему на зоне мы все равны и делить нам там нечего? А на воле все иначе: все норовят растащить общее по своим норам? Потому что мы должны иметь что-то общее, пусть одно, но не затрагивающее интересы других — общак. Так вот пополнять общак я предлагаю так: мы будем вносить до шестидесяти процентов на пай, а остальное… — и тут Медведь посмотрел в ту сторону, где сидели несогласные, во главе с вором по кличке Дядя Вася, — а остальное в общак, то есть меньшую часть будете вносить — вы.

И Медведь еще раз выразительно зыркнул в сторону нэпмановских воров, которые по-прежнему сурово и с недоверием глядели на смотрящего.

— Я вижу, не все в восторге, — медленно продолжил Медведь, — что ж, для того чтобы прекратить все наши трения, я предлагаю сделать так: с нас в общак будут отчисляться до восьмидесяти процентов всех сборов!

По залу прошелестел удивленный шепот и раздались недоверчивые выкрики:

— А где ты все это возьмешь, Георгий Иванович? Где та корова, от которой ты хочешь выдоить молока чрез меру!

А кое-кто даже засмеялся.

— Корова есть, и не одна, а целое стадо — вон там за дверью кучкуется, — спокойно отрезал Медведь. — Но это стадо требуется правильно кормить и поить, да оберегать. Не дело это — резать стельную с потрохами, коли можно от нее получить и жирного молока, и тучный приплод…

— Не было такого, чтобы воры работали в пастухах! Может, ты нас еще и в платежках заставишь расписываться! А там, глядишь, и на работу к тебе в твой коровник заставишь устроиться… — загудел с презрением и брезгливостью старый вор Дядя Вася.

— Я уже в Ялте сказал: не хотите, чтобы был у нас большой сход и большой общак, — не надо, но нам не мешайте. Хотите рвать свои копейки — рвите! Но не там и не у тех, кого мы берем под опеку, — уже грозно продолжал Медведь. — Мы этого только и хотим — не трогайте наших, тех, кто у нас под крышей сидит, и тогда мы готовы общак на восемьдесят процентов обеспечивать. Чем не выгодная сделка, а, Дядя Вася? Как ты думаешь, Порфирий? Я к вам, крымчанам, обращаюсь. Я говорю это не для того, чтобы сказать, что кто-то кого-то здесь боится, а для того, чтобы все поняли: хоть понятия у нас сейчас стали разные, все мы из одного теста выпечены. Все мы воры, ворами и останемся! И мы должны держаться вместе, что бы ни случилось! Даже если у нас есть разногласия на отдельные вещи.

Многие нэпмановские, даже казанские сторонники Дяди Васи заметно смягчили свое отношение, обдумывая слова Медведя. А когда в зал впустили слегка робеющих, хотя и державшихся надменно, теневиков, подпольных советских «капиталистов», все вопросы о процентах отчислений с их прибыли вел Медведь, а нэпмановскце угрюмо молчали, делая вид, что не вникают в суть беседы. В итоге порешили: брать с подпольных цехов за все про все по двадцать пять процентов с прибыли за охрану от ментуры и залетных гастролеров, защиту от безмозглых отморозков и беспредельщиков, за решение вопросов с наездами властей и всяких инстанций.

Но не все согласились с решением схода. Так, смотрящие из крупных городов европейской части отнеслись к новой воровской идее с пониманием, зато воры Поволжья, а особенно «пиковые» из Закавказья и Кавказа были категорически против. Конечно же, яростнее всех выступал прошв предложений Медведя казанский смотрящий Дядя Вася, так и не простивший Медведю, что тот через своих посланцев вмешался в его казанские дела, в его городское хозяйство, проучил его людей, да так, что другим стало неповадно соваться в столицу. А после Кисловодска Дядя Вася и вообще взъелся на московских пуще прежнего. Скоро по многим зонам прошла никем не подписанная поносная малява с осуждением «скурвившихся сук» из Москвы.

Всем прочитавшим эту ксивку было ясно, что надиктовал ее озлобившийся казанский пахан, и было вполне понятно, в кого конкретно он метил.

Первыми безоговорочно поддержали Медведя московские воры — и тут отдельное спасибо надо было сказать Захару Роще.

Скорешились они с Медведем еще в Тобольском централе, незадолго до амнистии. В пятьдесят третьем там много парилось московских законников, а Захар запомнился тем, как со слезой в голосе вспоминал о своем детстве, проведенном в Марьиной Роще, в честь которой он и имел погоняло. Обычно для вора в законе зона становится домом родным — не зря же кололи себе воры на тыльных сторонах ладони лозунг «Не забуду мать родную», имея в виду при этом вовсе не кровную свою мамашу, а тюрьму. Захар не был исключением, но это не мешало ему, сидя на зоне, тосковать о своей малой родине Марьиной Роще. Был он высокий, худой, вечно сутулый. Кашлял гулко, но это был не туберкулез, а просто хронический бронхит. Впрочем, и легкие у него были обкурены достаточно. Однако, несмотря на тщедушный внешний вид, был он крепок на удивление. А иначе бы просто не выдержал годы, проведенные по самым жутким советским зонам. Освободился Захар в середине шестидесятых, когда Медведь после убийства Женьки Калистратова уже отсиживался в Ленинграде. Вернувшись в свою родимую Марьину Рощу, Захар стал собирать вокруг себя молодняк да учить зеленых юнцов «уму-разуму». Крестников у старого вора было человек двадцать, — за что он в Москве почитался среди воров за «папу». Авторитетнее его вора не было. Но вот вернулся в столицу Медведь и начал агитировать уркачей за новый воровской закон да за новые идеи. И Захар был тем, кто его в этих новых начинаниях сразу и крепко поддержал. Потом Захар внезапно исчез на несколько месяцев из Москвы, вроде как его повязали в Южном порту, продержали в КПЗ, да у него адвокат оказался башковитый, вытянул клиента из-под руда и очередного срока. И так же внезапно он вдруг объявился в начале семьдесят пятого, позвонил в Кусково. Медведь обрадовался звонку старого приятеля, позвал к себе: друганам было о чем побазарить — да не просто языком почесать, а за дело потолковать.