Гастролер

Он легко взмахнул руками и через несколько секунд понял, что руки уже машут в воздухе. И тут две сильные руки подхватили его под мышки и потянули вверх, к воздуху, к жизни. Он жадно глотал воздух широко открытым ртом. С лодки смотрел на него его верный товарищ по кличке Серый.

Потом, когда уже перебинтованный, согретый чаем и водкой Медведь лежал под одеялом в номере городской гостиницы ВЦСПС, Серый взахлеб рассказывал ему, как, почувствовав неладное, в сумерках отправил Витьку Шило на разведку к дому Бульки. И тот успел как раз вовремя — услыхал шум борьбы, хрипы и крики, стрельбу, потом — как со звоном разлетелось оконное стекло, как его повели к берегу, как туда потащили тела убитых. Он бросился за Серым, и они, схватив на пристани бесхозную моторную лодку, бросились вдогонку за уходящим в море баркасом. И поспели как раз вовремя.

Медведь вернулся в Москву с созревшим решением. Все сразу стало ясно: сходу и ему лично объявлена война. Что ж, он был готов принять вызов.

Глава 17

Собрав в столице с десяток наиболее опытных и проверенных пацанов, продумав как следует всю ситуацию, Медведь уже через две недели вместе со своими бойцами снова выдвинулся в Новороссийск. Чтобы не светиться и не вызывать подозрений у приморской купленной Решетом братвы и у прикормленных им мусоров, Медведь один прибыл скорым поездом в Краснодар, а его бригада выдвинулась к Новороссийску загодя, отдельно от своего предводителя, обходными маршрутами, через Керчь, Ростов, Сочи.

На вокзале Медведя встречал его старый знакомый вор, татарин по кличке Ланик, недавно назначенный решением большого схода смотрящим по Краснодару. Информацию эту сход пока хранил в тайне и всей братве собирался донести после разборки с Решетом.

— Ну, как тут у вас дела? — спросил Медведь, усаживаясь в подъехавшую прямо к перрону темно-зеленую «Победу». — Не воюете?

— Да нет, вроде тишина! — ответил Ланик, еще не зная толком, по какому поводу к ним в гости пожаловал сам Медведь.

Ланик был из крымских татар, приземистый, чернявый, с проседью в волосах крепышок. В юности он промышлял карманником на рынках черноморского побережья, был знатным «хирургом», в своей работе использовал скальпель для резки карманов и иногда как орудие самозащиты, потому и прозвал его кто-то из образованных Ланцетом. Позднее от его погоняла только и осталась частица — Ланик, но никого уже давно и не интересовало, что оно обозначает. За Лаником прочно закрепилась слава бессребреника и кристально честного уркагана, который не мог стащить, точно подлая крыса, копейку из кармана ближнего своего.

— Это хорошо, — сказал Медведь добродушно. И будто бы невзначай уточнил: — А как Решето… поживает?

— Лютует, гад! — коротко ответил Ланик, враз уразумев, куда клонит опытный московский вор. Он достал похожий на старинную табакерку тяжелый золотой портсигар, открыл крышку и, выудив из него большую щепоть табака, с наслаждением сунул себе под язык.

— Будешь? — предложил он Медведю.

— Нет! Спасибо! — усмехнулся гость. — Не употребляю. Я лучше папироску закурю.

— Могу предложить восточный дурман! — не унимался Ланик, услужливо доставая другой портсигар — тоже золотой, еще богаче первого. Татарину страшно хотелось добиться расположения Медведя, краснодарский вор почувствовал: назревает что-то серьезное.

— Дурь? Ну так и быть, немного, за компанию, чтобы не обидеть встречавшего! — добродушно ответил Медведь, и они вместе закурили самокрутки, набитые лучшей краснодарской коноплей.

Медведь расслабился и, кайфуя, откинулся на мягкую спинку. «Победа» резво бежала по грунтовой дороге среди цветущих виноградников, и от пейзажа за окном ему стало покойно и даже весело, хотя он и понимал, что это легкое мимолетное опьянение ему подарила незатейливая сушеная конопляная смолка.

…На следующий день, погуляв и отдохнув в Краснодаре, Медведь вместе с Лаником выехал в Новороссийск в новеньком синем «Москвиче», который по тем временам считался престижной редкостью даже в этих благодатных краях.

Медведь и Ланик сидели рядом на заднем сиденье и впервые за время встречи говорили о делах всерьез.

— …Так вот я и говорю, — продолжал Ланик о своих взаимоотношениях с Петром Решетовым, — что он захапал себе все! Казалось бы, наш Краснодар, столица края, и какой-то сраный Новороссийск — не сравнить! Но вся беда в том, что там порт и курортное побережье, а он нас отсекает от этого лакомого кусочка, под себя подмял все вплоть до Сочи. Ну а там, сам знаешь, своих ртов хватает…

Ланик говорил торопливо, словно пытаясь вывалить на Медведя все свои обиды на Решето до приезда в Новороссийск.

— Надо созывать сход! — возмущался он, еле сдерживая себя, чтобы не перейти на сквернословие. — Пусть люди нас и рассудят!

Медведь сидел и не перебивал Ланика, внимательно слушая.

— Он, считай, и всю Кубань под себя уже подмял. Вся наркота в порту идет только через него. Турки на него Аллаху молятся, как на своего… бабаем его зовут. Ты представляешь: был Решето и вдруг стал Решет-бей! — зло засмеялся Ланик и тут же посуровел. — Обидно! Мне, татарину, обидно, что мои земляки из Крыма и Турции этого шакала за своего считают…

Слушая Ланика вполуха, Медведь вспомнил подробности своей разборки с Решетом, которая для него едва не закончилась трагическим исходом, и настроение у него сразу переменилось. Захлестнула его опять такая лютая злоба, что сил не было терпеть. Чтобы успокоиться и привести мысли в порядок, Медведь стал вспоминать все, что знал о Решете. С первых шагов Петрок начинал плохо — у него, видно, народу было написано: выйдет из непутевого парня беспредельщик первостатейный. Первая же его ходка была за попытку убийства. Допек пятнадцатилетнего кубанского пацана пожилой участковый за тунеядство, за нежелание учиться и работать, и хлопец, накрутив себя до предела, разрядил в мусорка украденное накануне ружье. А че?! Достал старый пек-ь своими нотациями! Вот и получил заряд в свою рожу поганую. И тут у него пошло все не как надо. Слепая ярость помешала рассмотреть в сумерках, что попался ему на дороге совсем другой старшина. А оплошность тоже сослужила свою службу — хоть и попал дуплетом прямо в голову, но рана оказалась несмертельная, чудом выжил старшина: этот помоложе, покрепче был. А Решето, тогда еще Петя Решетов, получил свою первую десятку.

Выйдя на волю, Петрок там долго не задержался и вновь залетел за хулиганство. До нынешнего, пятьдесят седьмого, года Решето совершил еще пять коротких ходок, так что из своих почти сорока лет жизни половину провел за решеткой.

В общем-то в зоне к нему претензий особых не было. Своей вотчиной он правил сурово, но по-честному. А слухи?.. Мало ли завистников. Из серьезных обвинений до поры до времени ничего не всплывало. Так, говорили, что часть грева прикарманивает себе, что любит чрезмерно комфорт, дорогие цацки, но это все мелочи. Несколько лет назад вышел Петрок Решето на волю, вернулся в Новороссийск и прописался в поселке Таманском. Как авторитетный вор, хотя и не коронованный, поддерживал связи с другими авторитетными ворами Кавказа и Крыма — Дато Ташкентским, Гиви Резаным, Костей Яблочком. Московские воры в законе определили княжить его в Новороссийске, что он с рвением и делал, руководя сборами в воровской общак.

А потом стали замечать, что он не чурается и дел, совсем не свойственных вору: стал заниматься перепродажей машин, связался с местной властью, стал набирать вес и в мирском обществе. Добрым его приятелем заделался заместитель УВД Новороссийской области полковник Неприходько, с которым его часто видели на загородной даче заместителя прокурора области, тоже с некоторых пор закадычного дружка Решета. Оба могли по просьбе друга позвонить начальнику РОВД, к которому был приписан Петрок и по-приятельски попросить не шибко давить на их общего знакомца. После чего добропорядочному гражданину Решетову отменяли любой административный надзор, закрывали глаза на многие темные дела, не давали хода назревавшим уголовным делам, жалобам, рапортам. В общем, у Решета в Новороссийске все было схвачено по серьезному. Перемещался по городу Петрок всегда в сопровождении двух-трех охранников. Жил в доме, который тщательно охранялся. Так что подступиться к новороссийскому приморскому пахану было непросто.