Гастролер

Это и впрямь было жизнеописание патриарха советского криминального мира. Текст состоял из отдельных, иногда мало связанных между собой отрывков, причем некоторые из них были похожи на законченные рассказы, написанные от первого лица. Видимо, дядя Сема задумал сделать из своей рукописи как бы мемуары законного вора.

Варяг прилег на кушетку и углубился в чтение…

Часть I

Глава 1

Каменно-стеклянная глыба Центрального телеграфа мрачным треугольником нависла над улицей Горького. Вдоль обеих стен его углового фасада, прикрывая огромные окна третьего этажа, красовался длинный иконостас рисованных лиц членов Политбюро ЦК КПСС с главной иконой в центре — портретом Юрия Владимировича Андропова, видного мужчины в интеллигентских очках и со смутной полуулыбкой Джоконды на тонко очерченных губах. В этот предпраздничный майский день Москва, как всегда, рапортовала стране о славных трудовых успехах и деловито готовилась отметить очередной День Победы. По главной магистрали советской столицы сплошным потоком двигались легковушки, автобусы и троллейбусы. Праздные иностранные туристы, обвешанные фотоаппаратами, маленькими стайками двигались по тротуарам, избегая спешащих по улице приезжих из ближних и дальних городов и из всех союзных республик. Вооруженные объемистыми сумками и чемоданами, гости столицы торопились к «Елисеевскому» гастроному купить сырокопченой колбаски, а те, кто уже отоварился этой самой сырокопченой, спешили обратным курсом прямехонько к ЦУМу в надежде не пропустить там свою очередь — номер триста восьмой, написанный на ладони чернильным карандашом, — за югославскими зимними сапогами на «манной каше».

В основном люди роились только на одной стороне улицы, где вереницей выстроились крупные магазины от «Подарков» до «Елисеевского». На противоположной же стороне, где находились иного рода заведения, начиная от помпезного особняка Мосгорисполкома и до приземистой гостиницы «Националь», суровые патрульные милиционеры пристальным взглядом просеивали людской поток и ненавязчиво, но упрямо предлагали иногородним мешочникам перейти на другую сторону и не марать своим затрапезным видом блестящий московский фасад.

На этом маленьком отрезке улицы Горького, а точнее, на пяточке, зажатом между гостиницами «Националь», «Интурист», «Москва» и «Метрополь», издавна, еще с двадцатых годов, возник заповедник несоветской жизни — с лоснящимися лимузинами, щеголеватыми джентльменами и чопорными леди, окутанными дурманом дорогих параномии и пьянящим ароматом заморских сигарет… Вроде как выдрали где-нибудь на Елисейских Полях или на Оксфордстрит краюшечку сытой красивой жизни, да и присобачили в самом центре серой Москвы — под надзор зорких милиционеров да сумрачных пешеходов в штатском. И простой озабоченный народец с потертыми портфелями и туго набитыми авоськами, торопливо минуя этот островок чужеземного лоска и богатства, бросал удивленные в ид яды на статных красавцев и красоток, вальяжно выходящих из дверей гостиниц, дивился невиданным нарядам п запахам и воровато бежал дальше. И лишь только вездесущие пацанята, от которых, как ни старались, не могли избавиться ретивые «мильтоны», крутились возле дверей гостиниц, предлагая иноземным туристам то значки с Лениным, то солдатские погоны и офицерские фуражки н жадно выпрашивая джинсы или «грины», а то и просто навязчиво клянча: «Дядь, дай жвачку! Гив ми чуинг-гам! Пли-из!» Швейцары гоняли их, норовя ухватить за длинные волосищи, но те убегали, а потом, немного погодя, возвращались и снова лезли к выпрыгивающим из туристического «Икаруса» «штатникам» или англичанам…

Из стеклянных дверей «Интуриста» вышел невысокий седой мужчина лет семидесяти с лишком. Его сопровождали три высоких мускулистых парня, с виду годящиеся ему во внуки. Троица охранников молча шагала следом за седым господином, который неторопливой походкой двинулся по лестнице к тротуару.

— Быстро убрать всех мальцов! — бросил он глухо, почти шепотом, через плечо.

Сопровождающие тут же выдвинулись далеко вперед и незлобно, но быстрыми и точными взмахами крепких рук разогнали стайку юных фарцовщиков. Правда, один из попрошаек все же прошмыгнул между ними и, присев перед седым на корточки, так чтобы охрана не сразу сумела его ухватить за локоть и убрать с дороги, затянул привычную песню:

— Сэр, дай жувачку! Дай, чуинг-гам, бабл-гам! «Риглиз»-пеперминт чуинг-гам…

Кто-то из охранников нагнулся было отшвырнуть мальчонку с дороги, но седой сделал предупредительный жест, и охранник отступил.

— Какой я тебе сэр, малыш…

— О! Да он по-нашему говорит! — ничуть не испугавшись ни охранников, ни щеголевато одетого дядьки, изумился подросток. — А я думал, интурист…

— Попрошайничаешь? — благодушно осведомился седой господин, в то же время постреливая по сторонам внимательными глазами.

— Фарцую! — обиженно огрызнулся малец.

— А я в твои годы не стоял на паперти с протянутой рукой, хоть и была голодуха, — продолжал седой, и его благодушное настроение вмиг улетучилось. Поймав себя на мысли, что не ему читать сейчас этому щенку мораль и осекшись на слове «голодуха», он все же усмехнулся про себя: «А может, из тебя еще тот лихач вырастет — вон какой нахрапистый».

Он глянул на охранника:

— Дай ему руль — пусть купит себе конфет.

Малец презрительно усмехнулся:

— Тогда уж дай три, чтобы и моим друганам хватило.

Седого даже развеселила такая наглость.

— Дай ему червончик, — сказал он охраннику и, повернувшись к пацану, почти в приказном тоне добавил: — И чтоб тебя и твоих друганов здесь не было. Чтоб целый час сюда нос не казали. Понял?

— Так точно, товарищ турист! — вытянулся с самодовольной улыбочкой мальчуган и радостно кивнул головой.

Седой господин тут же забыл о мальце. Он бросил из-под густых бровей хмурый взгляд на стоянку такси у обочины тротуара и увидел, как из багажника только что подъехавшей «Волги» пассажир выгружает довольно объемистый чемодан. Чуть в стороне два мента-сержанта отгоняли свору коротконогих цыганок, пытающихся погадать на счастье какому-нибудь иностранцу.

Он пошел до края площадки под навесом, окинул еще раз цепким взглядом улицу, мимоходом встретился глазами с невзрачным мужичком у Театра Ермоловой, бросил быстрый взгляд на цыганок, которые будто по немой команде прекратили перебранку с милиционерами и рассеялись в толпе, и шагнул вперед. При этом он быстро сунул руку и карман пиджака и нащупал там что-то.

В это время пассажир «Волги», выгрузив из багажника шорой чемодан, резко развернулся и, не целясь, с двух рук произвел но три выстрела в грудь седому господину. Занеся ногу над последней ступенькой, тот выгнулся назад, сквозь клочья расстегнутого пиджака брызнула кровь, белоснежная рубашка тотчас окрасилась багрянцем, и обмякшее голо повалилось на красную ковровую дорожку, бегущую от стеклянных дверей гостиницы. Раздался громкий женский визг.

Все произошло в какие-то две-три секунды.

Убийца, не разворачиваясь, спиной ввалился в багажник такси, и «Волга», визгнув протекторами по асфальту, рванула с места наперерез встречному потоку машин, развернулась перед затормозившим троллейбусом и, виляя, понеслась в сторону Советской площади.

Троица, сопровождавшая седого господина, среагировала на стрельбу мгновенно — один из охранников ринулся было за впрыгнувшим в багажник убийцей и почти ухватил его за штанину, но в последний момент споткнулся об упавший ему под ноги чемодан. Растерявшиеся патрульные, на чьих глазах произошло чрезвычайное происшествие, не понимая, что им делать, зачем-то бросились вслед за удаляющейся машиной. Из распахнутого багажника «Волги» хлопнули два выстрела, но пули прошли явно мимо, хотя и заставили обоих сержантов прекратить бесполезную погоню и вернуться к лежащей на ступеньках «Интуриста» жертве.

Такси, беспрерывно сигналя, на полной скорости свернуло перед памятником Юрию Долгорукому направо, возле ресторана «Арагви» и чуть не столкнулось с отъезжающей со стоянки белой «Волгой», из которой выскочил чернявый коротышка и начал материться, но такси объехало живую преграду и, проскочив в Столешников переулок, юркнуло в проходной дворик, где водитель и пассажир бросили машину и со всех ног припустили подворотнями в сторону Большого театра.