Страница 7 из 19
— И он стал вам не интересен.
— Да, но не только поэтому: последнее время он много пил, впадал в буйство, и жена не вытерпела — сдала его в дом престарелых… Я полагала, что вы проделали такой путь совсем для другого. У нас есть дневник одного из членов диверсионной группы Шаповала.
— Вы сказали Шаповала, я не ослышался?
— Нет, не ослышались. А вы его тоже знаете?
— Я знаком с деятельностью группы Шаповала, но не знал, что он ваш земляк, поскольку в его биографии значится, что он родился и призывался в армию из Сталинграда.
— Так-то оно так, но после войны он почему-то не прижился в Белоруссии и с женой-белоруской приехал сюда. Здесь и он, и она нашли свою вторую родину. К сожалению, его уже нет с нами.
— И как выглядит этот дневник? — спросил я, представляя себе несколько листочков, похожих на те, что мне передал Терский.
— Я знала, что вы заинтересуетесь этим, — сказала Нина Петровна и открыла ящик стола. — Сам дневник в экспозиции, а это его ксерокопия.
И она протянула мне то, что по-белорусски называется сшитком, а по — русски тетрадью.
«Ни хрена себе, — подумал я, — коэльевщина какая-то. Надо было сорваться и проехать семь тысяч километров, чтобы найти то, что я безуспешно разыскивал в Белоруссии. Да… это тебе не из Испании в Египет перебраться, здесь расстояние раз в пять больше».
— Мне вам её вернуть?
— Нет, можете взять с собой и распорядиться, как вам будет угодно.
После всего этого бывшая заведующая сказала:
— Что-то мы все про Коловратова и Коловратова… Расскажите, как там у вас, в Белоруссии? — Гришка, Гришка, — тряс его за плечо Мордашев, сорокалетний мужик, у которого были ранения в обе руки, — расскажи, как тебя дочка генерала принимала.
Мордашев самый старший в палате и считает, что может обращаться с более молодыми без церемоний.
— Я уже рассказывал, — говорит Коловратов.
— Ну, ещё расскажи…
— Отстань, — отбивается Коловратов, но только для проформы: делать в госпитале нечего, и он опять рассказывает в лицах, как его вызвал какой — то капитан и передал приглашение от генерала, фамилию которого он называть не хочет. Коловратов поехал с капитаном, а потом оказалось, что это был вовсе не генерал, а генералова дочка. Она увидела Коловратова в госпитале и воспылала к нему любовью.
Отсутствие Коловратова в госпитале начальство «не заметило», а ребятам в палате он рассказал историю о любовной связи с дочерью генерала. Он думал, что этим и ограничится, но его стали просить рассказать об этом ещё и ещё. И, как ни странно, Коловратов, который и матом-то ругался потому, что не мог связать трёх слов, вдруг почувствовал себя совсем другим человеком, человеком, к которому судьба относится не так, как к другим.
В госпитале он стал достопримечательностью, на него ходили смотреть из других палат. Одно было плохо — левая рука так и не восстановилась. Уже зимой его перевели в один из уральских госпиталей, а потом и совсем уволили из армии по ранению.
По выписке Коловратов уехал в Горную Шорию и целый год прожил в деревне деда. Старые таёжники парили ему руку в настое конских яблок, заставляли играть на гармошке. Точнее не играть, а нажимать на басы. В конце концов, всё это дало результат: он стал чувствовать пальцы и почти восстановил подвижность руки в суставах. В те времена такая инвалидность была счастьем: вон сколько вернулось с фронта и одноногих, и одноруких, а то и без рук и ног, «самоваров», как называли их тогда.
Я вышел из музея и направился в отделение УФСБ, с радостью воспринимая то, что я сам ориентируюсь хотя и в небольшом, но районном центре, где я никогда до этого не работал.
Петрович проводил совещание со своими подчинёнными. Он познакомил меня с сотрудниками.
Затем мы с Петровичем уединились в его кабинете.
— Ну, — спросил я его, сгорая от нетерпения.
— Она не могла быть ни связной, ни радисткой.
— Почему?
— Она 36 года рождения и в сорок четвёртом ей было восемь лет.
— Да-а.
— Что будете делать?
— Ехать обратно, но в Белогорск я всё же заеду.
— Дело ваше.
— Петрович, а сколько сейчас в Москве?
— Минус шесть, — ответил Петрович.
— Значит утро.
— Угу.
— Один звонок в Белокаменную?
— Ну, если только один.
Я набрал номер Анатолия. Соединение прошло безукоризненно. Слышимость была тоже хорошая, правда, параллельно с голосом было какое-то завывание. — Привет, начальник, — обратился я к своему однокашнику, — моя просьба?
— Выполнил, но порадовать ничем не могу. Коловратов Григорий Иванович, рождения 20 года, уроженец Сталинска, в кадрах «Смерша» не значится.
— А может, он был прикомандирован?
— Нет, такие тоже учитывались.
— Спасибо, отбивайся. На обратном пути я к тебе заскочу…
— Ну, что? — спросил Петрович.
— По учётам не проходит.
— Что будем делать?
— Простимся с Крючковым и в путь.
— Прямо сейчас?
— Нет, думаю, завтра.
Однако проститься с Крючковым не удалось. Он был занят и сказал, что может встретиться со мной только утром. Вечер я провёл в компании коллег в квартире начальника отделения. Во время товарищеского ужина показал им свой последний фильм, затем пошёл в гостиницу.
Утром я встал пораньше и заглянул в кабинет к Крючкову.
— Готовитесь убыть? — спросил меня он вместо приветствия.
— Да, — сказал я, — поэтому хочу проститься и, если позволите, задать несколько вопросов.
— К вашим услугам, — не без иронии ответил он.
— Как вы сами познакомились с Коловратовым?
— Я, как и Терский, служил когда-то в погранкомендатуре, а это — мужской коллектив, мужские интересы.
— И в чём заключались интересы вашей комендатуры?
— В охоте, в чём же ещё.
— И в этом вам помогал…
— И в этом мы не могли обойтись без помощи местных…
— Охотников-любителей?
— Ошибаетесь, — сказал он, — профессионалов. Коловратов когда-то был профессиональным охотником и даже инструктором по охоте и туризму. В одно время появился у нас зам по воспитательной работе, фамилию его называть не буду, назову по-старому, как привычней и вам, и мне, — замполит. Имел он большую страсть к охоте, хотя охотник был слабый. Так вот, он сколотил маленькую группу из подчинённых, чтобы не быть одному, и привлёк к этому делу в качестве проводника и знатока здешних мест Коловратова.
— И чего же охотничья братия не заступилась за него, когда жена сдала его в дом престарелых?
— Не дело братии вмешиваться в дела семейные — это во-первых, а во — вторых, к этому времени братия уже распалась…
— Почему?
— Времена наступили для меня малопонятные.
— В смысле?
— Во-первых, стали приезжать совсем молодые офицеры, а это поколение даже я не совсем понимал…
— А во-вторых?
— Во-вторых, сам Коловратов перестал быть понятен. И когда он начинал говорить о войне, над ним стали потихоньку посмеиваться. Правда, делали это не в глаза, но он, видимо, чувствовал это. Однажды тот же замполит сказал ему, что о войне невозможно узнать правду, пока живы ветераны войны.
— Да, — согласился он. Но Коловратов не подумал, что в эту фразу замполит вкладывал совершенно другой смысл.
— И какой же?
— «А ветеранов с каждым годом становится всё больше и больше», — сказал тогда замполит.
— И Коловратов обиделся?
— Да, но тогда он виду не показал, а отомстил замполиту по-своему. В сорок шестом перебрался Коловратов в Сталинск и стал инструктором по спорту и туризму. В сорок восьмом отменили карточки, жизнь стала лучше, появились люди с деньгами. Они жаждали развлечений. Коловратов стал водить группы в тайгу. Работа — не бей лежачего. Неделя — на маршруте, две недели — дома. На маршруте даже интересней. Разный попадался в группах народ, но опять же, что нравилось Коловратову, он для всех в тайге — царь и бог. Он один всё знал и умел. Иногда у костра как-то неожиданно, сам по себе заходил разговор о войне, и Коловратов мог рассказать туристам о рейдах в немецкий тыл. Но когда особо любопытные пытались выяснять детали, многозначительно умолкал. И слушатели правильно понимали: время деталей ещё не наступило.