Страница 27 из 34
Греки же, основываясь на своей активной роли в «крещении», заложили традицию говорить об изначальной и определяющей роли Византии в распространении христианства среди восточных славян. Но даже для того, чтобы сыграть свою активную роль в массовом «крещении Руси», греки нуждались в болгарской помощи» Летопись рассказывает, как князь и его люди начали ставить по городам церкви и попов, «приводить людей на крещение по всем городам и селам», детей собирать «и отдавать их в обучение книжное» [73, 280]. Понятно, что для успеха кампании религиозного просветительства требовались славянские по языку книги и учителя, способные по ним обучать.
Достигнув желаемого результата, утвердив новые церковные принципы, навязав свою духовную диктатуру, византийцы постарались, чтобы история знала только об их официальном вкладе в религиозную жизнь Руси X в. Все остальное, что было как-то связано с распространением христианства, но проникло на Русь тихо и мирно в процессе длительных неофициальных сношений с Болгарией, предавалось забвению. Однако историческая память оказалась сильнее «корсунской легенды», придавшей обстоятельствам «крещения Руси» исключительно византийскую окраску. Киевский князь и корсунские греки не могли добиться желаемой цели без помощи Болгарии, которая своими книгами и попами, умевшим изъясняться с коренным населением, все равно проникала в русскую жизнь.
Сам Константинополь не был в состоянии поставить Руси ни богослужебных книг на церковнославянском язык ни достаточного числа сведующих в местном наречи священников. Он мог осуществлять лишь общую стратеги повального «крещения земли русской». И то, что летописные источники воздерживаются от прямого упоминания об участии Болгарии в столь крупном событии каким было введение христианства, лишний раз наводит на мысль, что подлинная история этого явления преднамеренно заслонена «корсунской легендой», что болгарские корн христианства на Руси – отнюдь не домыслы. Даже сам факт оформления в Киевском государстве иерархи византийского типа только во второй половине XII обязывает серьезно отнестись к возможности того, что на раннем этапе действовала организация другого образца [4^ 16].
Итак, ко времени княжения Владимира на Руси скорее всего уже имелась некоторая христианская культовая практика. Киевскому князю не было необходимость креститься в Корсуни. Для этого имелись условия на мест В Киеве функционировала церковь святого Илии, которую по всей вероятности, обслуживали болгарские священник пользовавшиеся, конечно же, церковнославянским языков Однако после рассказа о корсунском походе и массово крещении киевлян в летописи под 989 г. сообщается о то «что русский князь, живя в христианском законе, «задумал создать церковь». Когда здание было закончено, о «поручил ее Анастасу Корсунянину и поставил служить ней корсунских священников, дав ей все, что взял пере этим в Корсуни: иконы, сосуды и кресты» [73, 282]. Судя по всему, летописное сообщение отражает ход событий связанных с разрывом Владимиром давних церковных связей с Болгарией и установлением таковых с греками.
Болгарская церковь, немало сделавшая в распространении христианства на Руси, по всей видимости, не могла справиться с задачей решительного «крещения Руси не могла побороть сильные языческие настроения на русской земле, ей не хватало прочной организации Владимир же нуждался в силе, способной активно помогать ему в проведении политики централизации Киевского государства, готовой к бескомпромиссной борьбе с языческим многобожием, мешавшим упрочению верховной киевской власти.
Греческая церковь, имевшая огромный опыт преодоления «варварских суеверий», охотно согласилась помочь Владимиру. Не случайно летописная традиция подчеркивает большую роль в «крещении Руси» корсунского духовенства. Взявшись за «христианизацию» восточных славян, корсуняне самым решительным образом принялись искоренять язычество и насаждать свой церковный порядок. Именно они стали духовной опорой русского князя в его стремлении порвать с языческим наследием.
Начальная летопись дает красочное описание того, как в 988 г. вводилась новая вера. С той же рьяностью, с какой водворял ранее языческих богов, действовал Владимир и теперь при официальном принятии христианства. В Киеве он распорядился убрать идол Перуна и спустить его вниз по Днепру к порогам со строгим наказом не давать низвергнутому кумиру прибиваться к берегу. Зная настроения киевлян, понимая, что в каждом сословии есть противники введения новой религии, он со всей решительностью и непримиримостью объявил: «Если не придет завтра кто на реку – будь то богатый или бедный, или нищий, или раб – да будет мне враг» [73, 279]. На другое утро, сопровождаемый царицыными и корсунскими попами, появился князь у Днепра. Собравшиеся киевляне «вошли в воду» и приняли днепровское крещение, «попы же совершали молитвы, стоя на месте» [73, 280] [5].
В силу классовых черт христианство, несмотря на довольно продолжительную историю своего проникновения в восточнославянскую среду, долго не могло основательно закрепиться в ней, пока на Руси не созрели классовые отношения. Но и тогда, когда такие отношения в древнерусском обществе сложились, по вопросу проведения религиозной реформы оно не было единым. Даже среди феодалов не все соглашались принять монотеизм. Часть из них, не желавшая укрепления политических позиций киевского князя, выступала против замены раздробленного по местностям язычества единой религией, которая содействовала усилению великокняжеской власти.
Но в целом феодальное сословие было заинтересовано в религиозной реформе, поскольку она давала идеологические средства оправдания его господства. Поэтому по отношению к феодалам, великому князю, его дружине можно говорить о добровольном принятии христианства. Что же касается зависимых слоев общества, будет уместным говорить о введении, насаждении монотеистической религии, в ряде случаев сопровождавшемся применением принудительных методов ее распространения.
В Киеве, где великокняжеская власть была наиболее прочной и где усилиями миссионеров население в какой-то мере было уже приучено к новой вере, сопротивление реформе носило ограниченный характер. Но даже среди киевлян, как отмечают богословы, «крестились не все, и не все крестившиеся сделали это сознательно и охотно» [57, 15]. В землях же, удаленных от Киева, от сношений с Болгарией и Византией, борьба против религиозных начинаний Владимира порой становилась ожесточенной. Соединяясь с антифеодальными настроениями, она приводила к народным восстаниям. Именно так случилось в Новгороде, где киевский князь поручил низвергнуть языческие изваяния тому самому Добрыне, который ранее водворил Перуна.
Совершенно очевидно, что процесс введения христианства был отнюдь не простым. Однако приверженцы старых верований, как сообщает младший современник Владимира митрополит Иларион, в конце концов покорились, – «если кто и не по любви, то из страха к повелевшему: так как благоверие в нем соединено было со властию» [79, 204]. Исполнители княжеского замысла, в особенности тысяцкий Путята, решительно подавляли мятежных язычников.
Тем не менее на Руси еще долго сохранялись объективные предпосылки приверженности народа догосудар-ственным представлениям о мире. Нежелание части древнерусского общества расставаться с язычеством, первоначальная незрелость церковной организации, трудности процесса внедрения христианской религии вынуждали сторонников православия идти на компромиссы: переделывать языческие мифологемы на христианский манер. Церкви было трудно найти иной выход, ведь живучесть, сила догосударственных традиций и представлений стимулировались архаическими способами хозяйственной деятельности, спецификой природной среды обитания, а также пережитками родоплеменного быта. Хотя в прежних богов не верили, земледельческие, бытовые, нравственные нормы славянского язычества продолжали жить как часть народного мировосприятия. И церковное православие, само ставшее выразителем феодальной идеологии [91], вынуждено было мириться с некоторыми проявлениями языческого наследия.