Царевна Лизанька

— А что-ж вы порешили, затейницы? — все больше и больше оживлялся государь Петр Алексеевич, заразившись невольно настроением своей веселой дочурки.

Хоть и ходили слухи, что любит больше царь старшую царевну, серьезную молчаливую Анну, похожую на него чертами лица, но то были лишь пустые вздорные слухи: мудрому царю одинаково дороги были обе дочери.

Узнав «тайну» Лизаньки, Петр весело рассмеялся:

— Ай да, Лизута! Изрядно придумано. Надоело быть царевной, хочу быть простой рыбачкой, — так что ли и в песне поется? Ин, будь по-твоему. Поезжайте с Богом в ялике. Лискине Андреевне я сам накажу, чтобы с гребцами ждала поблизости, а к самым хороводам за вами не увязывалась… Уж коли ты меня своей ученостью, дочка, нынче потешила, — и я перед тобой в долгу не останусь!

И поцеловав прильнувшую к нему обрадованную Лизаньку, Петр спустил ее с колен, милостиво кивнул француженке и пошел отдать приказание по поводу завтрашней прогулки.

А осчастливленная отцом Лизанька, запрыгала и вьюном завертелась по комнате.

ГЛАВА III

Царевна-крестьяночка

Быстро и плавно скользить старый ялик по сонной поверхности красавицы-реки. Еще недавно река эта молчаливо струилась между глухими и дикими берегами сурового финского края… Но вот появился, как могучий витязь из сказки, великий царь, и на месте вязких финских болот вырос большой торговый город Петербург, молодая столица русского государства. Оживились берега суровой сонной реки, разукрасились домами и церквами.

Вдоль её берегов и скользил теперь ялик, не привлекая ничьих любопытных взоров и быстро-быстро подвигаясь вперед под дружными взмахами весел гребцов. Два дюжих дворцовых гайдука из царевниной свиты, переодетые в простое рыбацкое платье, дружно налегали на весла. На корме спокойно устроилась добрая и покладистая мамка Лискина Андреевна, уже дремавшая, кстати сказать, от мерного покачивания лодки. А сама царевна Лизанька, сидя на лавочке подле своей неизменной Мавруты, глаз не могла оторвать от реки. Любо ей в этот чудный майский вечер… Золотыми стрелами солнечных лучей позлащены её хрустальные воды… Прохладный ветерок рябит поверхность красавицы-Невы… А там, впереди, огромный огненный шар солнца любуется своим изображением в её глубокой пучине.

— Хорошо как нынче, Маврута! — искренним восторгом вырывается из груди царевны.

— И то хорошо, — важно соглашается та, и любующимся взглядом окидывает свою маленькую госпожу. И есть на что полюбоваться ей, маленькой «фрейлине». На диво хороша нынче царевна. Ничто, как этот простой сарафан, да белая расшитая рубаха и бирюзового цвета кокошник не может так идти к маленькой русской красавице… Даже роскошное голландское платье, в которое иной раз по желанию матери-императрицы наряжаются её дочери к ассамблеям, и то не может так хорошо подойти, как этот простой и скромный костюм.

— Ну, чего ты? Ишь, ведь, смотрит, точно узоры на мне написаны, — невольно рассмеялась царевна Лизанька, встречая поминутно восхищенные взоры маленькой фрейлины.

— И впрямь, ровно узоры. Уж очень ты из себя пригожа, царевна! — искренно вырвалось у Мавруты.

Царевна Лизанька рукой махнула в ответ на эти слова.

— Ты в комплиментах-то не усердствуй, Мавра. Мы, ведь, не на ассамблее здесь и не в батюшкиных палатах, так льстить тебе и не приходится. Впрочем, знаю, что не льстишь, — видя как обидчиво вытянулось лицо её спутницы, поспешила успокоить ее царевна. — Знаю, что любишь ты меня. Спасибо, Маврута… А вот и деревня рыбацкая… Это и есть та слобода? — оживилась она при виде небольшого поселка, к которому теперь подплывал их ялик.

— Эта самая и есть… Видишь, царевна, вон и толпа на лужайке. Гляди, гляди, в хороводы уже становятся… Слава Богу, не опоздали мы! — волновалась бойкая Маврута.

Между тем, несколькими взмахами весел, гайдуки-гребцы причалили к берегу, где находилась крошечная, самой природой созданная бухта, чудесно укрытая под сенью двух старых развесистых ракит.

— Ну, вы здесь нас и ждите… К закату вернемся… Мамушка Андреевна, а мамушка?.. Ты не опасайся, мы тут близехонько будем! — тормошила царевна успевшую уже основательно вздремнуть Лискину Андреевну.

Та с трудом раскрыла отяжелевшие веки.

— Ступайте со Христом, мои голубушки, а только в случае чего тотчас же назад. Не приведи Господь, ежели обидит кто… или согрубит… Ишь, ведь, разве тебя нынче узнаешь, золотая ты наша царевна! — окончательно приходя в себя и напутствуя вверенную её попечениям царскую дочь, тревожилась мамка.

— И-и… кто меня обидит! Гляди, чтобы я кого не обидела! — весело и звонко рассмеялась царевна и козочкой выпрыгнула из лодки, прежде чем гайдуки успели подсобить своей юной госпоже.

Очутившись на берегу реки, обе девочки взялись за руки и быстро-быстро, что было прыти, побежали в ту сторону, откуда до них уже доносилось протяжное хороводное пение, то и дело прерываемое веселым звонким смехом.

— Помни же, Маврута, я не царевна нынче, а просто Лизанька. Так меня и зови, безо всякого прибавления «ваше высочество», а не то мне все дело испортишь. Лизанька, сестрица твоя, Плотникова дочка. Слышишь? — наказывала царевна дорогой своей верной подруге.

— Да, как же так, царевна, да нешто я посмею? — смутилась та.

— Должно быть, посмеешь, ежели я тебе это наказываю.

— Ой! Дико мне, ваше высочество…

— Фу, ты какая… Опять «высочество»? Что я сказала сейчас…

— Ладно, ладно, не буду уж… Не всякое лыко в строку, царевна.

— Опять — царевна. Эк ты какая…

— Не буду, не буду, ваше высо…

— Что?..

— Не буду, Лизанька… Ой, прости ты меня, ради Бога, дерзкую, непутевую, — искренно испугалась Маврута.

Царевна только весело рассмеялась и махнула рукой.

— Нет уж, ты лучше там со мной и вовсе не разговаривай, а то опять спутаешь. И тогда прощай вся наша затея. Будут на меня смотреть, как воронье на пугало, а то еще хуже — стесняться да церемониться меня… А я повеселиться хочу, как следует от души повеселиться, Мавруша, безо всяких церемоний, — искренно созналась царевна и, все еще не выпуская руки своей спутницы, умерила шаги и уже степенно и спокойно направилась вместе с нею к пестрому хороводу.

ГЛАВА IV

Первый блин комом. — Насмешники

— Здравствуйте, девушки, здравствуйте, парни! — нежданно-негаданно прозвучал нежный, серебристый голосок-колокольчик позади собравшихся в хоровод слобожан.

Те только что на минуту оборвали одну песню, чтобы затянуть другую, как услышали за своими плечами это приветствие, произнесенное звонким приятным голоском.

Перед слободскими девушками и парнями стояли тетерь две молоденькие чисто по-крестьянски одетые девушки.

— Милости прошу к нашему шалашу, — окинув их внимательно-зорким взглядом, произнесла хороводная запевала, совсем еще юная кареглазая, темноволосая, миловидная девица, стоявшая посреди круга.

— Это и есть Танюша Онуфриева, с которой я уговаривалась намедни, — успела шепнуть царевне Лизаньке Маврута.

Таня в свою очередь узнала забегавшую к ней накануне девочку и весело закивала ей головою.

— Никак дворцового плотника дочка? — окликнула она ее.

— Она самая, — нимало не смущаясь, ответила Маврута Шепелева.

— Как видишь, сама пришла и сестренку привела с собою, — указала она глазами на царевну Лизаньку.

— Ишь, какая красавица-то у тебя сестренка, — усмехнулась Таня, не менее Мавруты, бойкая девушка.

— Ну, ступайте к нам в хоровод, коли пришли, гостями будьте! И, указав обеим девушкам их место, она махнула рукою и затянула высоким голосом песню.

Хоровод поддержал свою запевалу, и вот красивые, звонкие молодые голоса понеслись по берегу Невы многоводной, по хрустально-голубоватой тихой поверхности вод, в чащу зеленых финских лесов, поверх глубоких болотных топей.

Царевна Лизанька, крепко любившая с детства родные русские песни, с восторгом прислушивалась к ним.