Пророк

– Разве они плохо живут под российским скипетром?

– Князь, для разделенного народа вопросы материального благополучия отходят на второй план, – возразил я. – Немцы уже с конца девятнадцатого века ощущают себя единой нацией. Для них отсутствие единых границ – это трагедия, даже если какая-то часть народа от этого живет лучше. Создадим мы новый Дармштадтский союз или еще что-то в этом роде, немцы будут стремиться к воссозданию единой Германии. Это данность, с которой мы раньше или позже все равно будем вынуждены считаться.

Васильчиков растерянно посмотрел на Шебаршина, и тот, нахмурившись, кивнул.

– Вы что-то хотите сказать, Леонид Владимирович? – спросил его государь.

– Только то, что данные наших исследований подтверждают сказанное князем, – недовольно ответил Шебаршин. – Первый доклад на эту тему я подал на высочайшее имя еще восемь лет назад.

– Но ведь политика России с середины сороковых годов состояла в том, чтобы не допускать воссоздания единого немецкого государства, – заметил Васильчиков.

– Вот и пожинаем плоды, – развел я руками.

– Хорошо, оставим пока события в мире, – кивнул государь. – Чем чревата текущая ситуация во внутренней политике?

– Усилением инфляции, оттоком капиталов, биржевым обвалом, – сообщил Вольский. – Кроме того, если Китай, Северная Америка и Западная Европа договорятся об экономическом союзе и установят экономические барьеры, мы потеряем потенциальные рынки сбыта. Опять же спад производства и углубление кризиса.

– Чем мы можем надавить на них? – нахмурился государь.

– Ничем, – пожал плечами Вольский. – Обычно мы обыгрывали Китай технологиями, а на Европу давили угрозой повышения цен на ресурсы. Разделяй и властвуй, как говорили древние римляне. Теперь, если они объединятся, козырей у нас не будет.

– Удивительно, что они не объединились до сих пор, – буркнул Васильчиков. – Ладно еще когда Поднебесная была нашим союзником, а ЕС – американским. Но США-то уже четырнадцать лет не существует.

– Им мешала предвзятость, – сказал я. – Пекин видел в объединении с Западом угрозу своим устоям, ну а Запад смущала авторитарность Китая. Если партнеры друг другу не доверяют и друг друга не понимают, сотрудничества не будет, – ответил я.

– А теперь вдруг перестала смущать? – усмехнулся Вольский.

– Нет, теперь нашелся человек, который научил их понимать друг друга, – пояснил я. – Это Гоюн.

В зале повисла тишина.

– Вы хотите сказать, князь, что все происходящее творится по воле одного человека? – презрительно поджал губы Шебаршин.

– Нет, конечно, Гоюн лишь подтолкнул телегу, которая и так уже катилась вниз. А вообще, нам следует поблагодарить Гоюна за тщательную ревизию наших позиций: любая угроза – это прекрасная возможность увидеть свои слабости.

– Может быть, – проворчал государь. – Тогда давайте определим, как нам справиться с надвигающимся кризисом. Я, знаете ли, больше практик, чем теоретик, и хотел бы слышать практические советы.

– А много ли стоит практика без теории, ваше величество? – в свою очередь спросил я. – Я только хотел показать, что проблемы, вызвавшие кризис, куда глубже, чем деятельность одного человека. Они даже не в том, что другие государства хотят вырваться из-под опеки России. Они в слабостях самой России.

– Слабостях?! – не выдержал Нессельроде, но тут же стушевался под строгим взглядом государя.

– Хорошо, князь, в чем же вы видите слабость России, которая позволила возникнуть нынешней ситуации? – спросил император.

– В ее силе, ваше величество. Мы давно уже не являемся государством, которое борется за признание. Мы прошли стадию борьбы за мировое господство. Уже пятнадцать лет мы являемся центром однополярного мира, к которому обращены все взоры. С нас берут пример, нам завидуют, на нас рассчитывают в минуту опасности, нас боятся. И за все это нас ненавидят.

– Что же, горе прбежденному, – усмехнулся Шебаршин.

– Законы рынка неумолимы, – развел руками Вольский. – Менее эффективный проигрывает.

– Обеспечение неоспоримых преимуществ страны – одна из основных целей внешней политики, – заметил Васильчиков.

– Пусть проигравший плачет, – поддакнул Нессельроде. – Мы заслужили право встать во главе мира.

– Так жили все государства от века, – согласился государь. – Подчиняй, или будешь подчинен. Разделяй и властвуй. Чем больше силы собрано в одном кулаке, тем лучше. Уж не считаете ли вы, князь, что мы должны отказаться от своих преимуществ только потому, что это кому-то не нравится?

– Нет, конечно, ваше величество, – ответил я. – Сила еще никогда не мешала тем, кто умел ею пользоваться. Однако ни сила, ни хитроумная политика не спасли Рим от крушения. Золотая Орда только проиграла, в конечном итоге, от покорения Руси. Российская империя получила куда больше проблем, чем выгод, после присоединения Польских земель. В свое время, поняв это, Россия инициировала создание Евразийского союза, предоставив покоренным странам формальную независимость и культурную автономию. Но время прошло, ситуация изменилась, и реальное положение вещей стало очевидно всем. Россия – диктатор уже даже не в своем регионе, но в целом мире. Кому это понравится? Своей силой мы заставили более слабых противников сплотиться.

– Работать надо было лучше, – проворчал Вольский. – Холодная война не наполеоновские походы. Они проиграли в экономическом соревновании. Кто же в этом виноват?

– Возможно, – согласился я. – Но, может, стоит дать шанс новым поколениям? Или вы хотите сказать, что существующая экономическая и политическая система дает аутсайдерам много шансов подняться с колен?

– Вне ЕАС нет, конечно, – ухмыльнулся Вольский. – Там сейчас нет ни платежеспособных рынков, ни достаточных ресурсов для роста.

– Ресурсы-то там как раз есть, – возразил я. – Но мы сделали все, чтобы они не могли ими воспользоваться.

– Вряд ли США поступили бы иначе, одержи они победу над нами, – пророкотал Вольский.

– Пожалуй. Но тогда они неизбежно получили бы те проблемы, с которыми столкнулись сейчас мы.