Страница 7 из 210
Ну и, конечно же, чтобы не терять времени, мы отправились к медикам. Нам повезло. Мы застали там двух девушек-сандружинниц, приехавших по каким-то делам из батальона, занимающего оборону в районе села Ивановского. Одна из них, Нина Шейкина, — тоненькая письмоносица из 105-го ленинградского почтового отделения. Другая, Клавдия Бадаева, — сестра известного в Ленинграде партийного работника, цеховой диспетчер одного из городских предприятий.
— Знаете, — почти наперебой рассказывали они, — прибыли мы на станцию, здесь, недалеко, уже под вечер. А через час после того, как выгрузились из эшелона, — прямо в бой. Было очень страшно. Но еще больше хотелось преодолеть этот противный страх. Что мы, не комсомолки, что ли! Бойцы идут в атаку на деревню, в которой немец. И мы с ними. Мины рвутся, пули свистят. Уже сумерки немножко, и эти пули, задевая за ветки деревьев, при взрыве светятся. Вы еще не видели трассирующих пуль? Ну увидите. А наши, говорим, все наступают. И мы, конечно. Мы сандружинницы, наше дело — раненые, наше дело — первая медицинская помощь. Тащим сумки с перевязочными средствами.
— У моего первого раненого, — сказала Нина Шейкина, — рана была в ногу, под голенищем сапога. Но я не растерялась. Ножом голенище — раз! — и распорола. А дальше и пошло… Оттуда кричат, отсюда зовут: «Сестрица, сестрица!..» Затихло все только ночью. Посмотрела я тогда на свою сумку — в двух местах пробита. Может быть, осколками, может быть, пулями — еще не разбираюсь.
Нина — экспансивная девушка, трещотка. Клавдия Бадаева — уравновешенная, спокойная. Обычно она ходит с разведчиками, была с ними уже несколько раз. На днях в разведку отправилась большая группа ополченцев _ 63 человека. Им предстояло боем разведать огневые точки врага, расположение его оборонительных рубежей. Группа подобралась вплотную к немецким траншеям, установила пулемет и открыла огонь. Немцы было побежали. Но в ближайшем же лесу пришли в себя и ударили по нашим пулеметчикам из миномета. Кому полагалось залечь под этим огнем, укрыться от него, а ей, Клавдии, надо было бежать туда, где гремели разрывы. Там же могли быть раненые!..
Клавдия не впервые имеет дело с больными, ранеными. Еще во время финской войны она ежедневно дежурила в одном из ленинградских госпиталей.
— Не знаю, почему, по я чувствовала большую радость, когда мне удавалось хоть чем-нибудь да помочь этим людям. Подушку поправишь, пить подашь. Больше-то что я могла сделать, я же не врач, даже не медицинская сестра. Так, девчонка была.
Девчонки, девчонки! Милые девчонки! Какими отважными оказались вы в трудный для народа час! Какой огромный запас женской, материнской любви принесли вы с собою сюда, на поля сражений, сколько любви, которая врачует раны, и особенно те раны, которые принято называть душевными… А их, этих душевных ран, пожалуй, еще больше сейчас, чем ран пулевых и осколочных. Милые девчонки, хорошо, что вы были пионерками, что вы комсомолки, что старшие научили вас патриотизму, осветили жизнь вашу такими идеями, от которых светло и в эту мрачную ночь, в ночь войны, в ночь страданий и крови. Не знаю, как будет дальше, по все-таки думается, после того как война окончится, вам — не вам, вы останетесь жить, вы должны жить, а вашему подвигу — поставят памятник. И памятник тот непременно будет из белого мрамора. И будете вы изображены вот в таких аккуратных гимнастерочках, в коротких юбочках, в пило-точках, кокетливо сдвинутых набок, перетянутые ремнями в ваших девчоночьих талиях, в сапожках, тесноватых в икрах, с брезентовыми санитарными сумками на боку…
Первую свою корреспонденцию из действующей армии мы с Михалевым посвятили вам, девчонки. И мы этому очень рады. Дойдет ли она до редакции? Мы переписали ее набело в двух экземплярах, и Михалев пошел на дорогу, чтобы просить кого-нибудь, кто едет в Ленинград, доставить конверты на Фонтанку, 57. Или хотя бы бросить в городе в первый попавшийся почтовый ящик.
3
Под вечер мы отправились в части. Указать нам дорогу взялся один командир, который возвращался в свой 2-й стрелковый полк, где комиссаром товарищ Гродзенчик, тот самый именинник, кому мы должны доставить торт и письмо от его жены.
За Опольем в нескольких километрах — станция Веймарн. Бомбами разбито станционное здание, раскиданы, согнуты рельсы, порваны провода. Наш провожатый объяснил, что именно здесь выгружались из эшелонов ополченцы и отсюда начинали свой боевой путь.
Последние дни июля. Вечереет, но очень тепло. Стекла в машине опущены, в них входит душистый полевой и лесной воздух. Удивительно мирно. Вокруг стоят пшеничные нивы. Их надо убирать, они перезревают. Трудно верится в войну. Еще и потому трудно, что уж слишком все это близко к Ленинграду, уж слишком знакомы здешние места, исхоженные пешком, ногами корреспондента, сотрудника сельскохозяйственного отдела «Ленинградской правды». Мы едем мимо усадьбы МТС, едем через колхоз, о которых совсем еще недавно приходилось писать. И если что и напоминает о войне — это тревожные, тоскливые взгляды людей у ворот, в большинстве, конечно, женщин. Мужчины, видимо, уже ушли в армию.
Переезжаем противотанковый ров по оставленной для этого узкой перемычке. Ров тянется далеко вправо и влево.
— Только вчера отсюда ушли ленинградцы, — объясняет нага спутник. — А то все дни копали, под солнцем. Немцы налетали, обстреливали из пулеметов. Разбегутся по кустам. А потом снова за лопаты. Теперь отправились к Алексеевке. Копают там.
Въехали в лес, полный людей и автомашин. Люди ходят от палатки к палатке, от землянки к землянке. У всех какие-то дела: они спешат, они озабочены. Выясняется, что это тылы 2-й ДНО. Тут склады продовольствия и боеприпасов, всяческие канцелярии, интендантства, заправочные и обменные пункты.
Отсюда у нас новый провожатый. Едем дальше. Смеркается. Совсем невдалеке слышны выстрелы и разрывы. Для нас это первые выстрелы и первые разрывы этой войны. Я еще но отличаю, из чего стреляют — из орудий, из минометов? А провожатый, хотя он тоже солдат очень недавний — недели три назад был затяжчиком на фабрике «Скороход», — солидно объясняет:
— Из минометов кроет по переднему краю. Что-то заметил, гад.
Значит, где-то неподалеку уже и «передний край» — загадочный, таинственный, героический «передний край», побывать на котором, как представляется нам, само по себе немалое геройство.
Машину нашу загоняют в кусты, где и еще стоят машины. Серафим Петрович Бойко остается при ней в обществе других шоферов, а мы идем мелколесьем дальше. И когда стемнело окончательно, добираемся до входа в землянку. Это землянка командного пункта 2-го стрелкового полка, или, как здесь говорят, 2-го СП.
Внутри землянка неожиданно оказалась обширной. Может быть, оттого, что освещалась тусклой керосиновой лампой, и поэтому углы ее уходили во мрак. Среди пе-скольких командиров мы нашли там и Гродзенчика. Он был комиссаром полка, но звание носил не слишком крупное, не то что газетный полковой комиссар, — всего лишь старший политрук, одна «шпала» на петлицах. Это общая черта ополченцев: малые и до крайности пестрые звания. Откуда же они их могли набрать, эти мирные ленинградцы? Они с жаром певали: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути». Они совершенствовались как специалисты своих мирных профессий, они шли от ударничества к стахановскому движению, они учились работать по-коммунистически, но звания-то воинские у них стояли на запасных путях. И командир полка оказался только майором. И начальник штаба — капитан. И вот комиссар — старший политрук.
Торт, конечно, тотчас был поставлен на стол и разрезай. Появился чай. Начались расспросы: как там, в Ленинграде? Потом была вытащена и разостлана на столе карта. Нам показывали по пей участок, занятый 2-й ДНО, и в частности 2-м СП. Слева от 2-й ДПО, в районе селений Извоз, Слепино, Сабек, оборону держат, оказывается, курсанты пехотного училища имени С. М. Кирова, а справа, вплоть до Кингисеппа, заняла фронт кадровая 191-я стрелковая дивизия.