Страница 2 из 210
Гатчина… За железнодорожными путями лежит летное поле знаменитого аэродрома, стоят его ангары и бензохранилища. Над этим полем совершал свои «петли» русский летчик Петр Нестеров, повторял и умножал их позже Валерий Чкалов. Здесь же летом 1934 года летчик Евдокимов, не раскрывая парашюта, падал с рекордной в ту пору высоты — почти в восемь тысяч метров. Здесь выросли сотни орлов и соколов советского Воздушного Флота.
А если обогнуть поле аэродрома по дороге слева, выйдешь к усадьбе Красногвардейской МТС, той МТС, где молоденьким агрономом провел я несколько труднейших лет начала коллективизации в ленинградских пригородах. Между домами Мариенбурга, где я жил тогда, и усадьбой МТС лежал вот этот аэродром, и, огибая его дважды в день, я постоянно видел и слышал в небе над собой непрерывную работу и молодых летчиков и их учителей.
Очень важный для меня отрезок жизни связан с МТС в Красногвардейске. Сколько исхожено дорог в изодранных ботинках, сколько встречено людей, узнано историй и судеб, составлено планов посевных, прополочных, уборочных кампаний… Все здесь вокруг безмерно знакомо, близко, свое. Но сегодня в него вошло вот это, тревожное, суетливое — с тюками, с испуганными глазами, с грохотом машин, с чужими паровозами и с голубым, но страшным небом, из которого в любой час могут ударить бомбы; они уже падали тут несколько дней назад, их следы — разбитые стрелки, согнутые семафоры, раскиданные рельсы и тщательно засыпанные воронки.
Я подошел к одной из мотоколонн, выбрал среди множества лиц лицо посимпатичней, показал редакционное удостоверение и спросил, куда идут эти войска. Симпатичный майор оглянулся по сторонам и сказал вполголоса:
— На Остров. У гансов там, говорят, осечка вышла. Даем отпор. Теперь уж недолго…
Что недолго? До чего? До того ли часа, когда майор вступит в бой? Или до окончания войны?
Сроки войны волнуют всех. Мы вырастали в полной уверенности, что война рано или поздно придет, но продлится она считанные дни; за эти дни мы сомнем врага малой кровью и на его же земле. А вот идет третья неделя, крови пролилось реки, нашей земли вытоптаны тысячи тысяч километров, но враг все еще не остановлен, он рвется и рвется вперед. Где там чужая земля! Фронт, еще несколько дней назад казавшийся бесконечно далеким, придвинулся вдруг к границам нашей Ленинградской области. Остров… Псков… Неужели возможно, что и Гатчина, моя МТС, этот старейший аэродром России, все эти так знакомые Спворицы, Колпаны, Черницы, Ды-лицы?.. Чушь, конечно; не может, не может этого быть…
Но люди бегут. Толпы их с тюками и вспухшими чемоданами, выгруженные из поездов, примчавшихся со стороны Пскова, Таллина, ждут отправки дальше. Почему дальше? И куда?
Среди двух десятков разноцветных, явно иностранного происхождения чемоданов, расположившись на одном из них, сидит сухая, строгая женщина. На каждой руке у нее но две пары часов с металлическими (надо полагать, золотыми) и кожаными браслетками. Часы еще и на шее, на тонкой цепочке. Часы в виде брошек пришпилены к ткани жакета. У девушки, которая стоит возле этой женщины и с интересом смотрит на все, что происходит вокруг, тоже несколько часов. И у главы семейства, плотного, розовощекого пузанчика в серой, чуть полосатень-кой тройке, часовые цепочки из всех карманов.
Я подошел, заговорил. Англичане. Бегут из Таллина.
Он прилично говорит по-русски. Еще задолго до того, как Эстония вновь стала советской, англичанин был прислан в Таллин в качестве коммерческого представителя какой-то фирмы, прижился там, и только угроза немецкого вторжения сняла его с места.
И он, он тоже задает всеобщий сегодня вопрос:
— Как вы думаете, это надолго?
— А вы как думаете?
— У меня есть предписание ваших властей ехать на Волгу, в Саратов. А когда отправляют так далеко, на скорое возвращение не рассчитывают.
Английская семья сидит на чемоданах в Гатчине вторые сутки. Погрузить в вагоны для отправки дальше их обещают только завтра. Они ждут терпеливо, спокойно. Ночь провели на чемоданах, готовятся провести и вторую.
— Квартира теплая, — говорит мама, подымая взор к июльскому небу, — сухая. Только очень шумная. — Жест в сторону ревущих машин. — И ванны нет.
У нас с главой семьи завязывается серьезный разговор. Он говорит о том, как это хорошо, что его Англия решила помогать Советской России, а Советская Россия поможет Англии. Я говорю о том, что наши люди не очень-то верят английскому премьеру господину Черчиллю, который немало сделал на своем веку для того, чтобы удушить молодую Страну Советов.
— Люди меняются, — говорил англичанин. — К тому же я помню и другие примеры из истории взаимоотношений наших стран. Помню, как Советской стране помогали английские рабочие. Вы учтите, что я не капиталист, я мелкий служащий, который за более или менее приличное жалованье был вынужден уехать из родного дома в Англии на далекую чужбину. Я гораздо ближе к тем рабочим, друзьям вашей страны, чем к нашему премьеру. Уж хотя бы потому, что я лейборист, а он тори, консерватор. Англия — совсем не он один. Имейте это, пожалуйста, в виду.
Потом я рассказал англичанину кое-что из прошлого Гатчины, указал ему на ту часть дворца, где в апартаментах с низкими потолками, в двух десятках комнат устроил когда-то себе мещанскую квартирку русский царь Александр III, прятавшийся от народа; рассказал о круглой комнате в башне, в которой хранятся ботфорты, камзол и всякие иные предметы обихода Павла I, поело его убийства перевезенные сюда из Инженерного замка; о богатейшей коллекции старинного оружия в одной из галерей дворца; о чудесном дворцовом парке, разбитом полтора века назад в пейзажном английском стиле.
Англичанин рванулся было пойти посмотреть хотя бы парк. Но взглянул на гору чемоданов и остался.
Подошел мой поезд, я пожелал англичанину счастливо добраться в конце концов до его Англии, и мы расстались. Мне надо было поскорее в редакцию: я вез корреспонденцию из села Рождествено о колхозниках-ополченцах, которых только что односельчане проводили в армию, на войну.
Война, война!.. Дымное дыхание ее мы ощущали все последние годы, ею запахло сразу же, как только к власти в Германии пришел Гитлер. Кривая, но непрерывно вращающаяся ось Берлин — Рим — Токио напоминала нам об этом ежедневно. С захватом Чехословакии и Австрии, с разгромом Франции, с оккупацией многих и многих стран Европы пожары войны все приближались и приближались к нашим границам. Еще год назад, едва окончилась война с финнами, мы с моим редакционным другом Семеном Езерским заговорили о другой, несравнимо более страшной войне. Семен почти каждый вечер провожал меня до дому, и мы всю дорогу вслух размышляли о том, что надо готовиться к суровым, тяжким испытаниям. Надо писать мужественные книги, ставить героические кинофильмы и спектакли, писать вдохновенные публицистические статьи.
А весной я начал делать вырезки из центральных газет. Первым вырезал из «Правды» сообщение от 30 апреля под заголовком «Высадка немецких войск в Финляндии». До этого были заметочки о полетах немецких самолетов над нашими границами, о передвижениях немцев в захваченной Польше. А тут вдруг Финляндия! Собкор «Правды» сообщал из Таллина: «По полученным здесь достоверным сведениям, 26 апреля в финляндский порт Або (Турку) прибыло четыре германских транспортных парохода, с которых выгрузились немецкие войска в количестве около 12 тысяч человек с вооружением, танками, артиллерией и т. д. 28 апреля эти войска начали отправляться в Тампере».
Мы, значит, 1 Мая, веселые, с песнями, шагали по Дворцовой площади в колоннах демонстрантов, а в тот же час колонны гитлеровских войск двигались по дорогам Финляндии к нашим границам — больше же им через Тампере из Турку идти было некуда.
Эти восемь с половиной газетных строк соседствовали с сообщениями о ночной бомбардировке авиационными соединениями немцев английского порта Плимут, о продвижении немецких войск в Греции, о боях в других частях Европы, о бомбежках, пожарах, смертях, эпидемиях, которые несли по земле разбойники Гитлера.