Страница 13 из 52
— ах! Ах! АХ! — и Оленька уже не играла, играть ей уже не было никакой необходимости — она действительно любила Рора Петровича господина Фортепьянова всем телом, любила всем сердцем и всей душой. И Ророчка тоже любил ее, любил сильно, властно, и так ей хотелось, чтобы еще и преданно любил, и навсегда!
Изголодавшийся Основной Диспетчер, словно жокей — благо врожденная комплекция вполне позволяла — оседлал белую, белоснежной масти в розовых яблоках проступающего наслаждения Оленьку, взнуздал ее и понесся на ней вскачь, во весь опор, рысью, потом галопом, потом резво поменял аллюр, еще более ускорился, перешел на иноходь, хотел первым пересечь финишную черту, но Оленька изогнулась, схватила его снизу — нежнейшим, самым проникновеннейшим образом! — за финики, позванивавшие, словно серебряные колокольца, и на одно-единственное мгновение его опередила. Кончили они одновременно, поскольку Оленька делала это дольше, гораздо дольше, и уже Рор Петрович стал выходить из нее, и уже вышел полностью, а она все пятилась, все раскрывалась, все выворачивалась изнутри…
Господин Фортепьянов оказался молодцом. Едва очухавшись, он сказал:
— Мне никогда еще не было так хорошо! Как же я счастлив, как безумно я счастлив, любимая моя Оленька!
Так что же, господа, есть счастье, что же есть безумное счастье?! Спросить бы у душки Рора Петровича — ведь он точно знал, что же это такое, в то блаженное, восхитительное мгновение. Может, действительно, не в деньгах счастье? Не в больших деньгах, и не в малых деньгах, а в Ланчиковой, какой бы продажной шкурой она ни была?… Но Оленька Ланчикова как раз и любит только деньги и ничего больше на дух не признает — вот загадка, вот заковыка…
8.
Едва раздвижной самобранный испанский диван на 18-ом этаже Небесного офиса подвез изменницу-блондинку Оленьку Ланчикову в презент господину Фортепьянову, обманутый Венедикт Васильевич вдруг почувствовал первый по-настоящему болезненный укол в сердце.
Еще минуту назад он тупо рассматривал международный автосалон, коим является стоянка перед Тузпромом, и, чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей, подсчитывал вокруг себя фигурки золотых и серебряных ягуаров на удлиненных капотах одноименных автомобилей. Скуки ради он все пытался угадать — что же проносят областные тузопросители в суверенный сияющий небоскреб? Курские, воронежские, тульские, калужские и иже с ними областные ходатаи, выходя из “Волг” с соответствующими номерными знаками, все несли и несли к проходной туго набитые пакеты и сумки.
“Что в них, в этих объемистых сумках? Ведь в Тузпроме есть абсолютно все — и супермаркеты, и рыбные рестораны, и туристические, и билетные агентства, и аптеки, и салоны красоты, — все имеется в Тузпроме и даже с избытком”, — размышлял Венедикт Васильевич.
А неугомонные тузопросители все вынимали из багажников пакеты и свертки и все несли, и несли их мимо Пыльцова.
“Налик! Зеленый налик!” — догадался наконец Пыльцов, вышел из “Ауди”, задрал голову и в невыносимой тоске стал смотреть вверх, пытаясь различить на гладком зеркале феноменального покрытия единственную маленькую форточку, открытую в кабинете господина Фортепьянова.
“Эх, как бы хорошо сейчас туда гранату швырнуть!… Нет, не добросить… Из пушки что ли туда пульнуть? Но где взять пушку?… Птичку бумажную или еще лучше шмеля запустить! Чтобы залетел шмель в форточку и прямо в глаз вонючке Фортепьянову впился!…” — ревнивые, почти пушкинские мечты терзали Венедикта Васильевича…
Тут, однако, он очень вовремя заметил, что между “Ягуаров” пробираются к Тузпрому знакомые костромские шустряки, которые не раз попадались ему в приемной Гендиректора Новокостромского химкомбината господина Лапидевского-Гаврилова, и они тоже несли в обеих руках обмотанные широким скотчем объемные пакеты.
Венедикт Васильевич нырнул обратно в “Ауди”, захлопнул дверь и лег на сидение. Костромичи прошмыгнули мимо. Получается, что он совсем не зря тут высиживает и прохлаждается, а собирает информацию для будущих внутриобластных интриг.
Но тут сердце Венедикта Васильевича сильно, непереносимо сжалось, и такая боль прозрения пронзила все его ревнивое существо, что все эти праздные подсчеты и полезные наблюдения оказались вовсе ни к чему. Он сел за руль и мгновенно утратил интерес ко всему прохиндейскому возлетузмпромовскому шустрению. От горя и безысходности ревнивец в голос завыл — он теперь знал, знал точно и наверняка, что их с Оленькой Ланчиковой бесконечная погоня за легкими деньгами привела к измене! Пыльцов не только представлял — он наяву увидел, как угодливо и подобострастно выгибает свою точеную талию обнаженная Оленька, и услышал, как страстно она повизгивает, добиваясь благорасположения проклятого Фортепьянова! Пыльцов нажал изо всех сил на мощнейший клаксон фашистской дюралюминиевой тачки и загудел, но вовсе не так боязливо и кратко, как он это делал всего несколько минут назад. На всем земном шаре за последние полгода так невыносимо, так отчаянно и грустно гудел лишь капитан “Хо-Ши-Мина”, когда его очищенный от бронетанкового металлолома, опустошенный сухогруз с открытыми кингстонами уже погружался в темные воды Индийского океана. Через всю шикарную автостоянку к взбесившемуся “Ауди” с электрошоковой дубинкой в руке заспешил широкоплечий белобрысый охранник, бычара по кличке Гон, который еще час назад скинул всю необходимую информацию о происходящем возле и внутри Тузпрома своему законнику Живчику. А подбиравшиеся, подкрадывавшиеся сзади к тому же “Ауди” с костромским кидалой внутри господа Детский и Мутрук с тремя наиболее физически развитыми атомными ремонтниками из РСУ-61, которые уже держали наготове бельевые веревки с петлями на концах, наоборот на секунду замешкались и приостановились буквально в метрах пятнадцати от уже обреченного на тяжкие коммерческие пытки вексельного афериста.
Венедикт же Васильевич в невыносимой тоске повернул ключ зажигания и, продолжая отчаянно, душераздирающе гудеть, с сумасшедшей перегазовкой, помчался к выезду с шикарной автостоянки, каждую секунду рискуя врезаться в стотысячадолларовые лимузины. Но безнадежно влюбленных Бог бережет — Венедикт Васильевич вылетел из Тузпромовского аппендикса на Калужское шоссе и погнал в Москву. На этот раз он решил отомстить негоднице Оленьке, и жестоко отомстить. Обманутый любовник намеревался купить возле метро “Теплый стан” рекламный листочек “эмкашки”, вернуться в гостиницу “Украина” и тут же позвонить по двенадцати объявлениям о “досуге” — и подгадать таким образом, чтобы когда эта продажная самка Ланчикова — чем она лучше досужниц с комсомельских рекламок? она хуже, в тысячу раз хуже! потому что не в безвыходном она сейчас положении и все у нее есть — и пожрать, и выпить, и одеться есть во что, да и украситься — на каждом пальчике по брильянтику — тоже есть! — когда она вернется в номер с Агентским соглашением по энергозачетам в испачканных фортепьяновской спермой грязных руках, она бы застала его среди кучи голых, пьяных и хихикающих проституток!
Но каким бы негодованием ни был бы охвачен Венедикт Васильевич, он был водителем с многолетним стажем и, выехав на магистральное шоссе, сбавил скорость и поехал в общем потоке машин. Вскоре он увидел на левой стороне приземистую придорожную ресторацию, но мысль о еде вызвала тошноту. Пыльцов сплюнул себе под ноги прямо на резиновый коврик, посмотрел на правую обочину и увидел милицейский рейд, проверяющий грузовики еще до подъезда к московской кольцевой автодороге. Неожиданно коренастый мент с большими майорскими звездами на каждом погоне сделал шаг навстречу и повелительно махнул ему жезлом. “Этого еще мне только не хватало!” — огорчился Венедикт Васильевич и затормозил.
— Почему у тебя номер в грязи и где твой талон предупреждений? — сразу с “тыканья” начал мент, даже мельком не удосужившись глянуть на предъявленные водительские документы.
В другой раз Венедикт Васильевич не стал бы огрызаться, а сразу бы сунул в мусорскую харю стольник-другой и поехал бы дальше. Но, находясь в расстроенных чувствах, обманутый любовник неосторожно пробурчал себе под нос: “Кровососы…”