Страница 11 из 13
Девушка. У меня сестра умерла от дизентерии…
Попутчик. Она была похожа на вас?
Девушка. Не знаю. Она так и не выросла.
Таксист. Зачем вы на родителей нападаете? Чего мертвецов обвинять?..
Попутчик. Они живы.
Таксист. Все равно.
Попутчик. До пятидесяти одного года они меня довели.
Девушка. Вам никогда не дашь ваших лет.
Попутчик. А мне их и нет. Каждый человек останавливается в каком-то возрасте и пребывает в нем всю жизнь. Лично я остановился в двенадцать.
Пауза.
Пассажир. В двенадцать лет мне приснился странный сон. В тот день, когда мы с мамой вернулись из деревни, где каждый год отдыхали у маминого брата. Поезд там стоял две минуты, за это время надо было уговорить проводника, чтобы он нас пустил, потому что билетов на этой станции не было никогда. Называлось Зерново. Ехали мы с мамой обычно на одной полке. Я как ребенок, потому что в свои двенадцать я выглядел на семь… И вот после жуткой посадки и бессонной ночи мы приезжаем на Киевский вокзал, и мама от полного истощения берет такси. Большую такую машину, кажется, ЗИМ называлась… Таких уже не выпускали. Видно, старик шофер где-то на свалке ее откопал, отремонтировал до блеска и на ней халтурил. В машине мне стало плохо. На высоких бархатных сиденьях мягко качало, мотор работал почти бесшумно — мы не ехали, а плыли. Меня и укачало. Закружилась голова, поташнивало. Я еле доехал. И как только вошел в дом, плюхнулся на диван и заснул каменным сном. И снится мне, что я еду в автомобиле, но не в таком, в котором ехал только что, а в каком-то невероятном, каких не бывает. Салон большой, как комната, все пассажиры, взрослые люди, сидят на стульях. Но это — машина, такси. Мы едем, разговариваем, смеемся… И я, уже взрослый, сижу там с ними. Водителя нет, машина едет сама по себе. А по бокам машины, вот как она едет, стоят люди — близко к стеклам, очень близко. Мы, собственно, продираемся сквозь плотную толпу. Но притом едем с большой скоростью, мотор ревет, как в самолете. И вдруг я вижу, прямо перед машиной стоит мама. Беременная. Большой живот. Причем я понимаю, что это я, что мама беременна мной. Я кричу, чтобы затормозили, остановили. Но крика не получается. Да и если бы меня услышали… у машины нет ни руля, ни тормозов, ничего… Мама очень спокойно и внимательно смотрит через стекло на меня. И вот мама близко, близко… Я вижу мелкие цветочки на ситце, обтягивающем ее живот… Вдруг что-то происходит, какая-то мгновенная и легкая перемена. То есть все остается по-прежнему, но эти меленькие синенькие цветочки я теперь вижу изнутри. Ситец прорывается, — и я слепну от хлынувшего на меня света. Это мама зажгла лампу около дивана, где я спал. На улице уже наступил вечер, духота, майка прилипла к телу… На маме был тот самый синий сарафан. «Ты смеялся во сне», — сказала она, и я заплакал. Мне было двенадцать лет.
Таксист. Из вашего рассказа я понял одно — меня в той машине не было.
Пассажир. Был.
Таксист. Сами сказали — ни руля, ни тормозов…
Пассажир. Но ты там был. Сидел за рулем. Которого не было. Может, я и родился из-за того, что ты не мог остановить машину.
Таксист встает со своего бревна, подходит к машине и садится за руль. Дверца остается открытой.
Жена. Ситец опять входит в моду…
Девушка. У меня уже одно такое платьишко есть.
Жена. Если бы моему мужу снились такие сны…
Попутчик. Сны вообще женское дело. Мужчины не любят вспоминать, что им снилось.
Жена. И зря…
Девушка (Пассажиру). Учтите, пассажир.
Пассажир. Мне уже давно ничего не снится.
Жена. Жаль.
Девушка (Пассажиру). А сегодня?.. Сегодня тоже?
Пауза.
Я всегда была стервой. А когда увидела себя в однокомнатной квартире, чистенькой, уютной, когда обнаружила, что могу шить, умею готовить, и когда поняла, что стерву тоже могут любить, — тут я очень удивилась. До сих пор я выжигала в себе все, что видела в других людях, чтобы не быть на них похожей. То есть все, за что можно любить девушку. Если мне нравился парень, я старалась переспать с его другом. Родителей обижала по-всякому, а бабушку, которая была мне самым близким человеком, так пугала до смерти. Лягу и зову, она бежит, а я ей говорю, выпила двадцать таблеток димедрола, говорю, и пустую упаковку показываю, бабка ревет, причитает, да так, что и я начинала верить, что умру, и мне становилось себя жалко, не бабку — себя. И вот только когда бабка умерла по-настоящему, я поняла, что к жизни была прилеплена через нее. Это она изгнала из меня стерву, и я смогла стать почти нормальным человеком.
Попутчик. Почти?..
Девушка. Оболочка все-таки осталась моей.
Жена. Не такая уж плохая оболочечка…
Девушка. О, вы не видели мою бабушку!
Пауза.
Пассажире сторону Таксиста, сидящего в машине). А ты чего молчишь? Смотри, все разговорились…
Таксист. Ненавидите меня?
Жена. Ты о чем?
Пассажир. Что я, не вижу…
Сидящие на скамейках встают и подходят к машине.
Попутчик. Старик, ты чего?..
Таксист. Ненави-и-и-дите.
Жена. Так хорошо катались…
Девушка. И сидели. Деревья высокие… Ветер шумит в листьях… Я свою дорогую бабушку вспомнила.
Таксист. Издева-а-а-етесь.
Жена. Это почему же?
Таксист. Съесть меня готовы.
Пассажир. Успокойся, парень, да.
Попутчик. У нас автомобильная прогулка или что?
Таксист (стучит по рулю). Зачем я сижу в этой железной коробке на колесах?!.. Зачем вожу туда, сюда?..
Пассажир. За деньги.
Таксист. Какие деньги!.. Два часа вас катаю, никто еще ни копейки не заплатил.
Попутчик. Хочешь сказать — ни цента.
Таксист (захлопывая дверцу машины). Все! Концерт окончен. Роман прочитан. Оказалось сплошное дерьмо! Блевотина!..
Девушка. Не ори!.. Ты чистенький, да? Чистенький?
Пассажир. Надоел!.. Вместе со своим Есениным.
Таксист. Отойдите от машины! (Включает зажигание.)
Попутчик. Остынь.
Пассажир. Нас четверо. Сейчас раскурочим твою тачку ко всем чертям.
Таксист. Вы мне угрожаете?
Пассажир. Да кто ты такой есть? Водила… (Поднимает с земли палку.)
Таксист. Ответить, да? Ответить?.. (Достает из-под сиденья монтировку.)
Попутчик. Бросьте свои палки.
Таксист. Я отвечу!..
Пассажир. Получишь по рогам!..
Жена. Тихо! Всем молчать! Тишина. Все замолкают.
Слышно, как в высоте раздался тугой звук — это невидимый самолет преодолел звуковой барьер.
Вот так. (Таксисту.) Успокойся, милый. Посидим, остынем.
Возвращаются к скамейкам, таксист вылезает из машины, медленно подходит к своему бревну.
Девушка. Посмотрите, прямо над нами плывет облако. Как большое крыло.
Жена. Может быть, это наш ангел…
Пассажир. Где?
Девушка. Да вот же! Над той березой.
Попутчик. Нет. Это уже борода Льва Толстого.
Левушка. Расплылось… Надо было раньше смотреть.
Большая пауза.
Таксист. У меня отец, пенсионер, незаметный человек, всю жизнь прожил с матерью, как она говорила, воды не замутив. Всю жизнь любил мать и другой женщины не знал. Однажды мать пошла в больницу, проверься, пришла, села к столу и заплакала. Я ее плачущей никогда не видел, первый раз. А потом ей сделали операцию и сказали: все в порядке. Отец на радостях посадил у нашего дома дерево, тополь. Стал за ним ухаживать, прививки от болезней делать, как яблоне. Тополек быстро вырос. Мать опять стала веселой. А через семь лет после операции она умерла. Я уже был здоровым парнем, работал на тракторе, отец вышел на пенсию — короче, было кому деньги в дом приносить и кому ходить по хозяйству. И мы понемножку наладили жизнь. Вечерами отец любил сидеть на своей скамеечке под тополем, сделал лавочку и сидел. Может, ему казалось, что это мать шелестит над ним ласковым разговором. Ну, отец спокоен, я и рад. Уже стал подумывать, как бы свою жизнь устроить. И тут эта проклятая история… У нас сосед, через забор, очень большой садовод был, даже в каких-то там садово-овощных конкурсах участвовал, да и на базаре был первым номером. А наш тополек как вырос, положил тень на его образцово-показательную грядку. И в один прекрасный момент сосед пришел к нам требовать, чтобы мы срубили дерево. Мол, появилось оно искусственно, мол, отец сам его посадил, вот пусть сам и ликвидирует. Отец, понятно, — «нет». Да еще затрясся, стал кричать каким-то высоким, не своим голосом, и ударил соседа. Как-то исхитрился, подскочил к нему сбоку и ткнул кулачком в глаз. В глаз, к счастью, не попал. Но своим длинным ногтем на левой руке… ударил он почему-то левой рукой, хотя не левша… так вот, ноготь чиркнул соседу по щеке, и там красная полоска такая получилась. Сосед тут же успокоился и по-деловому заторопился домой. «Так, Иван», — сказал он и вышел в сени. Я сразу сообразил, что будет дальше. Оно и случилось. Сосед подал в суд. Сначала в этот же день сходил в поликлинику, зафиксировал травму, свидетелей ему не требовалось, он знал, отец отпираться не будет. И я это знал. Надо было спасать отца. Этот наш сосед был мерзкий тип, все это знали. Но я пошел к нему, отцу, конечно, ничего не сказал, но пошел. Пожалей, мол, старика, не доводи до позора. Тот ставит одно условие: «Отдай мне дерево, не то…» И показывает папку с документами, на отца собрал. Много чего там было понапихано… «Хорошо, — говорю, — получишь ты свое дерево. Только подожди немного. До первой грозы». «Ладно, — говорит, — я сам дождя жду». И вот в первую же грозу… да к тому же отца не было дома, по пенсионным делам поехал в город, сказал, у сестры заночует… я сел на трактор, молнии полыхают, ливень страшенный… захлестнул я наш тополь тросом, дернул раз-другой — и нет дерева, пало. Расчет такой: гроза, буря, мало ли что… А утром мне сосед как миленький папочку принес, я ее сжег в печке и пепел по огороду развеял. Приезжает отец, я ему так, мол, и так, гроза, молния, тополь и повалило. Он во двор к дереву и стал его прощупывать, как живое. Щупает, щупает, от корня до самой вершины ощупал. Потом поднялся, подошел ко мне и со всей силы, какая оставалась, по лицу мне врезал. «Убирайся, — сказал, — и чтоб больше я тебя не видел. Нет у меня сына».