Страница 18 из 19
Несмотря на численное превосходство носителей, английский язык был армией без военачальников и стратегии; английские слова пелись на полях и изредка попадали в рукописи, но не могли соперничать с французскими. Казалась, что ситуация безнадежна, что рано или поздно насильственно насаждаемый французский неизбежно поглотит английский язык, и все больше носителей будут вынуждены отвергнуть его, ведь он не был языком развития, власти, торговли или хотя бы языком культурного общения для образованных людей.
Поражение на поле битвы, при этом в самой Франции, в 1204 году стало первым, по-настоящему обнадеживающим предзнаменованием того, что не все еще потеряно. Иоанн, король Нормандии, Англии и герцог Аквитании, потерял земли Нормандии в войне с гораздо меньшим королевством Франции. Норманнские герцогства, родовые земли Вильгельма Завоевателя, его культурная и языковая родина стали частью другой империи. Норманнские бароны в Англии предстали перед выбором вассальной зависимости: король Франции Филипп II не потерпел бы двойного подданства. Пришлось выбирать. Симон де Монфор, например, принял все английские землевладения брата и отдал ему взамен свои земли в Нормандии.
И, самое главное, французы теперь воспринимались как чужеземцы. Едва ли можно переоценить этот факт. Когда позднее в XIII веке Генрих III значительно усилил французское присутствие при дворе, имели место серьезные антифранцузские настроения и жалобы на то, что Лондон заполонили чужеземцы. Одно поражение стало угрозой языку; другое, 128 лет спустя, принесло надежду. Норманны в Англии были вынуждены начать считать себя антинорманнами.
Первый шаг был сделан, но дорога предстояла дальняя. Англия стала родиной, поскольку мало у кого был выбор, но перенимать английский язык не спешили. Когда бароны пошли против короля Иоанна и выдвинули свои требования в Великой хартии вольностей, самом знаменитом за всю историю Англии документе, эти требования были сформулированы на латыни. Латынь была языком Бога, языком давних традиций, языком общения западного цивилизованного мира, священным языком. В 1258 году, после очередного восстания, на этот раз против Генриха III, бароны вновь писали королю на латыни. Но помимо этого они разослали по графствам другое письмо, в котором объясняли народу, чего добиваются, и это письмо было составлено уже по-английски. К королевским особам тогда не было принято обращаться на языке земли, которой они правили, так что склонить английских королей публично признать английский язык оказалось делом непростым, и этому событию суждено было стать первой из необходимых побед, прежде чем язык отвоевал место, которое занимал при Альфреде Великом и Гарольде Годвинсоне.
Существовала еще и пятая колонна: английские женщины. Есть достоверные свидетельства, что смешанные браки заключались с самого начала завоевания, и хотя англичанки в результате замужества оказывались в семьях, где доминировал французский, который они были вынуждены освоить, но вряд ли оставляли родной язык за порогом дома. С ними английский язык проникал в самые неприступные замки путями, о которых английские бунтовщики и помыслить не могли. К тому же они приводили в дом собственных слуг, кормилиц и нянек. Не раз говорилось, что рука, качающая колыбель, правит миром, и в некоторых семействах Дети росли двуязычными, с легкостью переходя с одного языка на другой, с одной нормы на другую, подобно тому как это делают современные дети, переключаясь со своих диалектов, говоров и речи, принятой в семье, на нормативный язык, принятый на школьном или государственном уровне.
Сохранились некоторые тексты песен того периода. Вот один из них, и его, вероятно, пели как колыбельную многим малолетним норманнским лордам:
И на древнеанглийском:
Письменные источники свидетельствуют, что даже после середины XIII века французские слова продолжают потоком вливаться в английский язык. Озадачивает то, что, согласно подсчетам, после 1250 года заимствованных слов появилось еще больше, чем раньше. Несмотря на то, что Англия и Франция сделались врагами, французские слова нашли брешь и текли через Ла-Манш непрерывным потоком. Вот некоторые из них: abbey (abbaïe, аббатство), attire (atirer; наряд), censer (censier; кадило), defend (idefendre, защищать), leper (lepre, прокаженный), malady (maladie, болезнь), music (musik, музыка), parson (persone, священник), plead (plaidier; ходатайствовать), sacrifice (sacrifice, жертвовать), scarlet (escarlate, алый), spy (espier; шпионить), stable (stable, устойчивый), virtue (vertue, добродетель), park (parc, парк), reign (regne, править), beauty (bealte, красота), clergy (clergie, духовенство), cloak (cloke, плащ), country (cuntrée, страна), fool (fol, глупец).
Каждое из упомянутых слов может на несколько абзацев стать предметом повествования о том, что оно принесло с собой в Англию. К примеру, слово virtue (добродетель), часть понятия рыцарства, прочно вошедшего в образ мышления, принесло мирское толкование нравственного достижения в страну, где до того все слова и представления о нравственности поставляла церковь. Слово затем набрало обороты, видоизменилось и вобрало в себя несколько дополнительных значений. Оно вступило в союз с честью и отвагой, украсив оба этих понятия. Оно стало предметом гордости. Оно стало слабостью, которую высмеивали. Оно перестало быть редким и аристократическим и превратилось в общеупотребительное и искреннее. Слово стало осознанным мерилом ценностей. Оно вошло в формулировку by virtue of the power vested in me (в соответствии с полномочиями, предоставленными мне) и постепенно скрылось за горизонтом широко используемых слов. Вскоре оно, возможно, устареет, но пока этого не произошло, за 800 лет одна добродетель, только одно это слово открыло нам глаза на самих себя; оно обогатило наше представление о себе, раскрыв еще одну загадку человеческой природы, вечно стремящейся постигнуть саму себя. Это не просто слово: это история нашего мышления и поведения в миниатюре. Возможно, добродетель сама по себе награда. Так или иначе, она стала наградой для нас.
Поскольку французский в то время был международным языком торговли, он действовал как проводник, иногда посредством латыни, для слов, приходящих с рынков Востока. Вот, например, арабские слова, которые он затем передал английскому языку: saffron (safran, шафран), mattress (materas, матрас), hazard (hasard, опасность, азарт), camphor (camphre, камфора), alchemy (alquimie, алхимия), lute (lut, лютня), amber (ambre, янтарь), syrup (sirop, сироп). Слово checkmate (нанести полное поражение, шах и мат) пришло через французское eschec mat из арабского Shah mat, что значит «король мертв». И опять, как в случае с virtue и сотнями уже упомянутых слов, мы видим, что слово — это окно. Пожалуй, для английского языка свет представлял не меньшую угрозу, чем тьма, а опасность ослепнуть от новых откровений была не меньшей, чем риск оказаться погребенным под их тяжестью.