Только о людях

— Что с тобой, Пушка? Что с тобой, милый?

Пушка смотрел на хозяйку всё тем же стеклянным, ничего не понимающим взглядом. Нос его был горячий, дыхание неровное, какое-то порывистое. Слабо шевельнув хвостом, он снова пытался подняться со своего ложа и снова грохнулся на пол, — ноги его не держали.

— Он умирает! Пушка наш умирает! закричала Лебедева. Нужно что-то сделать, спасти его… Сережа, беги за соседом, позвони ветеринару… Господи, что же ты стоишь?…

Пришел сосед, посмотрел издали на больного пса, сдвинул на затылок свою соломенную шляпу и сказал, что дело, кажется, дрянь. В прошлом году был такой случай на деревне у Аткинсонов, — тех самых, у которых недавно женился сын… Так вот, была у них отличная собака, сторож и всё, а по глупости съела в поле какую-то падаль, помучилась день-другой и околела.

— Пушка не ест падали, с негодованием ответила Лебедева.

— А вы почем знаете? Ну, если не падаль, то кусок сыра с крысиным ядом, или что-нибудь в этом роде. Вы тут ничем не поможете, — раз у собаки глаза уже стали стеклянные. Жаль только, что мучается зря. Я на месте мистера Лебедева вывел бы Пушку во двор и пристрелил бы, — всё равно, один конец, а так скорее.

Будь у Лебедевой в эту минуту под рукой револьвер, она скорей пристрелила бы соседа, чем Пушку. А бедный пес дышал всё тяжелее и порывистее. С каждой минутой ему становилось хуже. Теперь по телу проходила непрерывная судорога и он жалобно стонал. Из раскрытой пасти вывалился наружу язык, с которого стекала белая пена. Когда началась рвота, Лебедев не выдержал, схватил собаку на руки и бросился к машине.

— Куда ты, Сережа?

— В город, конечно. К ветеринару. Не дадим же мы собаке мучиться, сказал он, не глядя на жену. Там и лекарства есть, и клиника для животных.

— Я с тобой поеду, решила Лебедева.

Пушку удобно устроили на заднем сиденьи и помчались на машине в город. На этот раз бедняга не высовывал свою морду наружу, навстречу ветру, и даже не пытался приподняться.

К ветеринару его внесли со всеми предосторожностями, как больного ребенка.

— Вот, доктор, наш пес. Зовут его Пушка. Мы не знаем, что с ним случилось. Три часа тому назад он был совершенно здоров. Может быть — отравление, или полио? Мы не знаем бывает ли полио у собак, но налицо — все признаки. Смотрите: он на ногах не стоит, нос горячий, и какое дыхание!

Неизвестно, понял ли больной, что говорил его хозяин ветеринару, но в этот момент он собрал последние силы, встал на лапы, сделал, покачиваясь, два-три неровных шага, и тут же грохнулся на пол. Лег сначала на живот, потом повернулся на бок и начал судорожно водить задней лапой. .

— Кончается! всхлипнула Лебедева.

Ветеринар надел очки, взял в руки стетоскоп и, приложив его к груди пса, выслушал сердце.

— Сердце работает, конечно, с перебоями и слишком ускоренно, но… погодите минуту…

Ветеринар вдруг нагнулся, приблизил нос к Пушке и быстро от него отпрянул.

— Послушайте, почему от вашей собаки так разит спиртом? Понюхайте сами.

Лебедевы понюхали. Из пасти Пушки, действительно, разило алкоголем, при чем запах показался Лебедевой довольно знакомым.

Ветеринар попытался еще раз поставить Пушку на ноги, и весело сказал:

— Ваша собачка интоксикирована алкоголем. Выражаясь повседневным языком, она попросту смертельно пьяна.

— Пушка пьян? — изумились Лебедевы. — Да разве собаки пьют?

— А как же? Четвероногие, в общем, обладают почти всеми человеческими пороками. Любят они и выпить. Мне однажды пришлось иметь дело с пьяной обезьяной. Так она до того нализалась, что перебила в доме всю посуду и, в конце концов, ее пришлось связать по рукам и по ногам.

— Каким же образом Пушка мог напиться? Пушка, ты что, — действительно — выпил малость?!

Пушка в ответ завизжал и махнул хвостом, а затем снова завалился на бок.

Ветеринар дал выпить пропойце лекарство, после которого Пушка немедленно успокоился и заснул. Спал он почти сутки и когда пришел в себя, жадно набросился на воду, — его мучила жажда. Видимо, он очень страдал с похмелья и всё еще некрепко держался на ногах. В этот день Пушка забился в угол, избегал хозяев и был мрачен.

Только позже, войдя в кладовую, где хранились различные припасы, Лебедева нашла на полу разбитую бутылку крепкой домашней вишневки. Содержимое бутылки, разлившееся по полу, и вылакал дочиста Пушка. Бутылка стояла на полке и упасть без посторонней помощи никак не могла. Лебедевы так никогда и не узнали, сбросил ли Пушка бутылку случайно, прыгнув на полку, или потому, что после отъезда хозяев в город ему с горя захотелось выпить?

Во всяком случае, после описанного случая, Пушка быстро поправился и, очевидно, дал зарок не пить: в кладовую никогда не заглядывал, а когда хозяин, шутки ради, подносил к его носу рюмку со спиртным, громко чихал, поджимал хвост и с виноватым видом отходил в сторону.

КРЫМСКИЕ РАССКАЗЫ

Карадаг

Подъем на Карадаг начали мы под вечер и шли не торопясь: хотели добраться до могилы святого, похороненного в древние времена на вершине горы, и там встретить восход солнца.

С моря Карадаг кажется суровым, неприступным. Отвесно поднимаются из воды темные, вулканического происхождения скалы, о которые глухо и равномерно разбивается прибой и клочьями белой пены ложится у входа в Разбойничью Пещеру. Но со стороны Коктебеля подъем сравнительно легкий, по горным тропинкам. Над обрывами растет что то сухое и корявое, куриная слепота да пыльный репейник, медленно умирающий от невыносимого зноя. Но чем выше, тем меньше камней и вулканического пепла «пуццоланы» и больше зелени. На смену известковым плешинам и желтой ковыли идут пастбища, потом кизильник, а дальше начинается лиственный и хвойный лес, до самой вершины.

На закате мы сделали первый привал и устроились под соснами, каким то чудом выросшими в расщелине скал. Жара уже спала, из леса тянуло предвечерней прохладой, и тени тополей начали непомерно удлиняться. С Карадага была видна вся лазурная коктебельская бухта, на поверхности которой морские течения и ветер прокладывали темные дорожки. Море из-за этого казалось разноцветным, и только где-то далеко, на горизонте, оно сливалось с небом в одну серо-молочную пелену. Белые домики внизу были совсем игрушечные. В окнах башни Максимилиана Волошина, на самом берегу, медленно догорало солнце.

— Всё здесь голое, унылое, выжженное, одни солончаки да лысые горы, сказал мой спутник. А как перевалим по ту сторону Карадага, начнется уже южный берег Крыма. Там лежат зеленые отузские виноградники, бесконечные татарские баштаны и фруктовые сады, «роскошная судацкая долина», о которой писал Грибоедов… Вот побываем у могилы святого, а потом спустимся в эту долину и пойдем берегом в Судак, древний Сурож. Есть там скала Кыз Куле, а на ней — развалины генуэзской крепости, с которой связана какая-то легенда о девушке, бросившейся со скалы в воду. Кто она была, эта девушка? Не то татарка, которую сбросили по приказу богатого мурзы за неверность, не то русская невольница, привезенная для продажи на салдайский рынок и которая загубила себя от тоски.

Мы молчали, пили холодную воду из фляг, обшитых солдатским сукном, и, должно быть, каждый думал о судьбе девушки, разбившейся на смерть на скалах Кыз Куле. А тем временем, внезапно, совсем неожиданно, наступила южная, теплая ночь. Замерцали огни в Коктебеле, а потом и на вершине Карадага как то особенно ярко загорелись костры.

— Кто то нас опередил, сказал я.

— Это татары раскладывают костры вокруг могилы своего святого. Всю ночь будут молиться, думать о святости, ответил мой спутник, отлично знавший эту часть Крыма.

И мы снова двинулись в путь по горной тропинке, опираясь на палки с железными наконечниками. Ночью идти было легче, бодрил горный воздух. Над головами низко и испуганно метались, описывая широкие круги, летучие мыши.