Афганистон

Операция проходила спокойно. Порой вдалеке вспыхивала стрельба, но не надолго, и, похоже, без всякого серьезного повода. По рации шли обычные переговоры между командирами групп и батальонным начальством. Серега ушёл раскумариться с Костей, и так у него и застрял. Все было тихо. Солнце, повернувшее уже к закату, нагрело броню. Дубин задремал в своей машине. Сзади давно уже спали Дима и Пашин. Всех разбудили близкие короткие очереди. Дубин прильнул к прицелу: на поле, разделявшем дома и оцепление, скакала появившаяся неизвестно откуда стреноженная белая лошадь. Вокруг нее взлетали серой пылью фонтанчики впивавшихся в землю пуль. Кто-то с шумом взобрался на броню — сверху появилась голова Боровского:

— А ну вылазь. Дай и я поприкалываюсь.

Когда Дубин, еще не совсем пришедший в себя, оказался снаружи, лошадь, подгоняемая огнем, который отрезал ей отход к кишлаку и в стороны, заставлял ее метаться, но все же идти на пулеметы, приблизилась к цепи уже метров на пятьдесят. На крупе появились первые пулевые раны, она затрясла головой, заржала, и кинулась назад, к кишлаку, попав прямо под очередь. Тогда, она отскочила опять к цепи машин, уже вся обливаясь кровью. Дубин больше не мог и не хотел на это смотреть, и, не зная куда податься, просто отвернулся. Расстрел продолжался еще минут десять. Почти всё это время лошадь издавала какие-то звуки, не ржанье, какие-то все затихавшие хрипы и стоны.

Приказ сворачиваться поступил перед сумерками. Серёга давал задний ход, а Дубин никак не мог оторвать взгляда от лежащей в грязи туши — никаких признаков белой масти на ней не осталось. Тело было буквально разрублено из нескольких ПКТ и стало бурым, с редким вкраплением алого.

Эпизод тринадцатый: 20 000 афгани

— Слушай, все чисто. Мы сами складировали эти консервы. Тебе главное нас не заметить. А недостачи не заметит никто.

— Я не знаю, да и мне это надо?

— Тебе отвалим 20 000 афгани, на дембель обеспечим.

— Какой дембель? До него еще… Куда я всё это дену. Здесь и сейчас? — НАХРЕНА МНЕ ЭТИ ДЕНЬГИ!

— Деньги, завсегда пригодятся, дорогой.

«Вот это, бред», — подумал Дубин, — «Куда мне здесь эти убогие деньги? Разве на героин? Так он мне и не нужен. Разве на дембель? Так он через год, если не позже. Деньги ничего не значат. Афгани? Вообще не деньги, не понимаю. Плавки, сигареты, гашиш и косметический набор для бабы какой, нету такой у меня. Из караванов всё. Которые сжигаем».

— Не, товарищ прапорщик, не знаю.

— Да ты подумай, — прапор покрылся пятнами на лице, и явно хотел стукнуть этого придурка по кумполу, — 20 000 афгани — это почти 200 долларов!

Дубин вспомнил Инглика: 1 $=3 р. 200 $ = 600 р. Почти.

Позднее Инглик, чемпион Европы по биатлону и единственный знакомый валютчик — тогда, расстрелял турков в Берлине, восемь, сел в немецкую тюрьму, где и был убит.

Позднее. Уже в девяностых. Воспоминание из будущего.

— Товарищ прапорщик, я не знаю. Обращайтесь позже, и не ко мне. Я не знаю.

— Короче, договорились. Ты, главное не ссы. Всем надо жить. Вот этот полезет, — он указал на стоящего поодаль солдата.

Прапор из хозвзвода развернулся и пошёл к себе. Уверенный в себе, он себе уже всё решил.

Только что кончился развод на караул, Дубин и Ташик Рамшанов были назначены на ночной пост охраны склада с продовольствием (два срока по четыре часа на каждого). Прапор выбрал Дубина. Ташик и чурка узбекская, да и дембель уже. Не стал связываться.

В четыре часа ночи в караулку влетел Рамшанов. Без автомата. Он трясся, весь в слезах, как девица и не смог говорить по-русски.

— Там, там, — он тыкал пальцем в сторону поста, — там!!!!!

— Что там?! — начальником караула был ротный, старший лейтенант Контио, — Что ты лепечешь, Ташик?!

— Там, там, — я думал, душман — он чёрный!

— Так, Хрунов, убери его. Караул в ружье.

Зам. начальника караула Хрунов схватил Рамшанова за шкирку, и потащил в спальное помещение: «Караул! В ружье!»

Дубин поднял голову с топчана и увидел Ташика, который повалился у него в ногах в спазмах от слез. Сон слетел, он не хотел верить, неужели?! Вот придурок этот прапор!

Возле склада валялась приставная лестница, и лежало тело расстрелянного солдатика. Ташик постарался, очередь разрубила тело. Почти в упор.

Прапор не знал, что Рамшанов решил стоять вторым, и попросил Дубина об обмене.

Надо было доложить. Не доложил.

Еще одна смерть на моей совести…

_______________________________________________________

Убит был в тот день рядовой Данилов:

Рядовой Данилов — спешились на операции, кажется на зимних «Бараках», в один из очередных бестолковых дней операции. С нами пулеметчики были, их БТРД не брали, шуму много. Посчитались, мне Витя Осетров докладывает:

— Нет Данилова.

Заглядываем за БТР — лежит родимый без сознания. Припал к глушителю и надышался угарных газов. Оставили его «на броне». Подходим к «зеленке». Выстрел, у меня Саша Немзоров — пулеметчик падает, пуля прямо в лоб, снайпер. «Оторвались» на духах, около десятка пленных взяли.

Группа Костенко, замкомбата, попалась по пути, он всегда один «работал», я доложил ему обстановку. Он «посоветовал», и показал как надо «работать» с пленными. После его самостоятельных «рейдов» не одна сотня мирных дехкан пополнила ряды «духов» с соответствующим к нам отношением.

Взвод вызывает меня на комсомольское собрание после операции. Решение — рядового Данилова за трусость в хозвзвод перевести, мы ему не доверяем. Никуда не деться, перевели.

Через несколько месяцев его часовой восьмерки убил. Ночью. Когда он грабил продовольственный склад батальона.

А до этого, тем же днём, колонна проходила на Гардез. И у меня «молодой» Болдов в сад за яблоками за дорогу полез, на противопехотке подорвался, ступню оторвало: увидел комбата и деру в сторону сопки. Мы его на БМДшке доставали с минного поля.

Утром на построении комбат начал с хозвзвода. Сначала письмо какого-то бойца зачитал, батальон стоял «ржал»: «Лежу на трупе убитого друга и пишу любимая тебе письмо…. и т. д.». Потом приказал из санчасти вынести Данилова: «Вот товарищи бойцы, воровать у своих же нехорошо, а это….. воровало, был бы Союз, часовой 10 суток отпуска получил. Я вам говорил, что в сад за яблоками ходить не надо? А вот это…. ходило, выведите Болдова».

Вертушки были уже на подходе, вскоре их обоих увезли. — Прим. Александра Тумаха, командира третьего взвода 7-й Десантно-штурмовой роты.

Второе: ко мне подходил с разговором таки не прапорщик, а сверхсрочник хозвзвода. Но, чтоб соединить два сюжета: этот, и следующего рассказа (Тревога), вывел двух разных человек в одном образе. — Прим. автора.

Эпизод четырнадцатый: Тревога

Рота была поднята по тревоге внезапно.

Сказано глупо.

Просто внезапность объяснялась не войной, что было бы понятно, а чем-то иным. Весь личный состав вернули с различных работ, механиков-водителей из техпарка; даже наряд по роте стоял в строю у входа в казарму, включая дневального с тумбочки, без оружия. То есть рота была построена целиком, во главе с командиром, который и сам стоял недовольный и в недоумении. Построение объявил замполит батальона, чмо, которое позволить себе такое вообще-то не могло.

И что это?

Из мрака казармы, с другого ее конца вдруг появились неясные фигуры офицеров и штатских: это были — этот самый замполит батальона, с ним какой-то незнакомый полковник — невидаль какая в батальоне, где командиром был майор, советник губернатора Логара из Мухамед-Ага (офицер наш, но одетый в афганскую форму), один знакомый всем ХАДовец, который зыркал на строй, и всячески пытался дать нам понять, и мимикой лица, и руками — как-то, что он здесь совершенно ни при делах, трое штатских афганцев — бабаёв и несколько основательно вооруженных солдат. Солдаты были не из батальона. В батальоне оставалось человек двести всего, так что все, уж друг друга знали в лицо. Эти сытые морды явились из другого мира, наверное, с полковником, который встал на ступенях казармы, между гильз, изображавших урны. Потом он обернулся, и что-то тихо приказал мордам, те снова растворились во тьме казармы.