Расстановка

Тому, кто на миг убрал бы буйный зеленый покров, предстала бы удивительная картина огромного муравейника, кишевшего разумными муравьями — солдатами, и носильщиками, связными и торговцами.

Неприхотливые воины товарища Нгуен Вена называли себя Красными Вьентами. Они обходились чашкой риса в день, собирали орехи и бананы, ловили рыбу и лягушек в лесных ручьях, подстерегали змей и пекли их на углях в пальмовых листьях. Они избегали собираться большими группами, опасаясь попасть под бомбы. Ходили по трое — первый нес гранатомет, второй тащил боезапас, третий волок на себе мешок с рисом и медикаментами. Подорвав армариканский блок-пост или склад горючего, обстреляв из зарослей автомобильную колонну, тройка возвращались на базу, получить новое задание. Другие тройки охраняли небо от Каймонга от воздушных налетов: их вооружением служили новейшие переносные ракетные комплексы "Спица", поступившие с баз Северного Вьентама. Боевые расчеты ежедневно меняли свое местоположение, передвигаясь на велосипедах, с велосипедных рам и вели огонь. Были и отвлекающие группы — в случае высадки вражеских войск, они принимали огонь на себя, давая зенитчикам время скрыться.

Джунгли скрывали двести тысяч выносливых носильщиков, для которых бездорожье не было помехой — по тайным тропам, с севера на юг они тащили на собственных спинах боеприпасы и оружие, снаряжение и технику. Другие группы шли в район Каймонг с юга на север, минуя рисовые поля и банановые рощицы — из оккупированных районов Южного Вьентама, от сочувствующих крестьян, они поставляли рис и вяленое мясо, сведения тайных агентов и образцы вражеской техники — и уносили подпольщикам листовки и газеты, средства тайнописи и сильнодействующий яд, магнитные мины и оружие скрытого ношения.

Был и другой поток носильщиков, переодетых торговцами и крестьянами — засекреченный, не числящийся в партизанских реестрах. Поток шел с запада, из Тамбоджи. В домотканных мешках, в бамбуковых носилках, на лодках и гужевых повозках, доставлялась в партизанский лагерь смертельная трава коматай. Гибельный экстракт, продукт партизанской лаборатории, потоком шел на юг, в окрестности вражеских авиабаз и пехотных частей. Командование строго следило за тем, чтобы коматаин не употребляли местные жители, они и сами не имели к тому склонности. Но если армариканскому летчику, офицеру, морскому пехотинцу требовалась ампула наркотика, он мог достать ее повсеместно — в любой крестьянской хижине, на восточном базаре и в ресторане, у гостиничных слуг и швейцаров, паромщиков и лавочников. Наркомания среди армариканских войск приняла устрашающие размеры — за два года число преступлений, связанных с наркотиками, выросло в семь раз, прием наркотиков — в пятнадцать. Вражеское командование не знало, как относиться к наркоманам — если считать их преступниками, пришлось бы пересажать четверть армии. Было решено считать их больными — безнадежных отправляли на лечение. Несмотря на все запретительные и лечебные меры, наркомания превратилась в повальный мор. Обратно, с армариканских баз, шла выручка в сотни тысяч штатовских таллеров, оседавшая на счету генерала Казаркина, в отделении Чинайского банка. Случаи присвоения денег торговцами и переносчиками были крайне редки — за это грозила смерть. В то же время, партизанские патрули курсировали вдоль границы с Тамбоджей, вылавливая и расстреливая на месте "диких" торговцев с их "нехорошими" караванами, о чем печатались сообщения в прессе Красных Вьентов. Оттуда же, из Тамбоджи, шел еще один поток — с чинайскими гранатометами, обмундированием и рисом.

Все эти группы и колонны, тройки и пятерки, были тысячами стеклышек гигантского калейдоскопа, внешне не взаимосвязанных. Но калейдоскоп вращала одна рука — рука офицера ГРО Харнакина. Его резиденцией был хребет Ладайрунг, высившийся посреди непролазной топи. В бесчисленных карстовых пещерах Ладайрунга были устроены склады оружия, боеприпасов и продовольствия, размещались оружейные и швейные мастерские, казармы, госпитали и даже школы. Подземные переходы внутри горы достигали полутора тысяч верст в длину, охраняемые тайные лазы имели выход в джунгли. Вся жизнь партизан, исключая моменты атак, протекала под землей. В недрах горы было налажено водоснабжение, от подземного водопада работал электрогенератор. Штаб представлял собой огромный сводчатый зал: колонны из сталагмитов, ноздреватые стены. На огромном столе из бамбука лежала карта, с тысячами красных жетонов — треугольники, круги, ромбы, квадраты. Над этим игровым полем Игорь корпел уже второй год. Сначала было трудно, затем пошла череда успехов. Его единственными собеседниками все это время были вьентамцы, он даже думать начал по-вьентамски. Впоследствии ему приходилось слышать, как Савейский союз называли "империей" — но имперского сознания он был лишен напрочь. Империи грабят своих подвластных, а савейская помощь предоставлялась бескорыстно, из идейных соображений. Именно здесь, среди вьентамских товарищей, Харнакин стал настоящим интернационалистом не только по взглядам, но и по чувству. Нгуен Вен, Хао Тунь, Куан Ким и Чи Бао стали для него братьями. Только здесь, плечом к плечу организуя партизанскую войну, он стал из патриота страны фанатиком идеи, воином Мировой Революции. Его "красный космополитизм" не знал рас и границ, наций и стран. Друга от врага он отличал не по языку и цвету кожи, а по взглядам и действиям, по отношению к идее социализма.

В душе Харнакина за годы войны произошли и другие перемены — он ожесточился, стал непримиримым. На зверства армариканских вояк приходилось отвечать жестокостью, а слова крестьян о сожженных деревнях перестали быть абстракцией. Игорь видел в госпиталях муки раненых, обожженных напалмом. Он прочувствовал все варварство капитализма, все лицемерие его моральных проповедей. Речь Туи Зиапа о морали стала его внутренним кредо. Цель оправдана, если она служит революции, служит социализму! Допрашивая похищенных подпольем оккупационных чиновников, Харнакин был беспощаден.

Вот и сейчас ему предстоял допрос. Боевая группа товарища Чанга похитила из приморского городка армариканского полковника и его секретаря. Полковник тряся от страха, корчась в углу, а пожилой секретарь с крысиным лицом холодно и прямо смотрел в глаза Харнакину. "Начну с секретаря" — подумал Игорь — "Обойдусь с ним сурово, это произведет впечатление на его хозяина".

— Ваша фамилия, звание, личный номер — насупившись, спросил Харнакин на армариканском диалекте.

Допрашиваемый нагло взглянул в глаза Харнакина, и ответил на чистейшем рабсийском языке:

— Хватит комедию ломать, начальник. Ничего я тебе не скажу.

— Вы… наш соотечественник? — изумился Харнакин

— Мы таких соотечественников живьем в землю зарывали — рассмеялся ему в лицо пленный. — Скрывать мне нечего, если я к вам попал, то обратной дороги нет, я обречен. Эмигрант я. Всю жизнь против вас воевал, красноперый. И во время Антифашистской войны шел с Хитлером, под трехцветным флагом антисовейской армии генерала Власоглава.

Харнакин изумленно оглядел наглеца. Никем не прерываемый, тот продолжал:

— Я ваши повадки знаю, и меня все равно шлепнут, если я попал к вам в руки. Но вашу юго-западную тропу вам все равно не спасти — сейчас там добивают ваших партизан, она перекрыта. Я подсказал эту операцию! Армариканцы разве ж догадаются… Я давно слежу за тем, как наносят удары Красные Вьенты. У меня в отеле, откуда вы меня выкрали, лежит такая же карта с фишками, как у тебя. Я твои хитрости просек, еще с Антифашистской войны насмотрелся на такое. Тогда против нас воевали савейские партизаны. Мы разгромили тогда отряд в лесах, и маневры его были один в один… Так же школа. Я давно понял, что за спиной вьентов стоит савейский планировщик. А савейских партизан мы тогда саперными лопатками забивали… в висок — мутные глаза бывшего фашистского пособника блеснули звериной злобой — И многих в землю зарыли, еще живыми. Это я тебе в лицо говорю, давно мечтал плюнуть в лицо красным выползням… Перед смертью…