Расстановка

— Мне интересно с вами беседовать — заметил под конец Шкуродеров.

— Мне тоже — протянул Янек. — Только вот…

— Стены смущают? — подсказал полковник.

Янек хотел было ответить знаменитой фразой: "стена, да гнилая — ткни и развалится". Но подумав, решил не идти на открытую ссору — нужды в том не было. Он лишь буркнул:

— Угу.

— Ну, большой беды в этом нет. — глухим басом произнес полковник — Думаю, что эта беседа у нас не последняя… Мы, вероятно, встретимся еще не раз…

Пребывать в подвешенном состоянии Янеку до смерти надоело, и он открыто спросил::

— Означает ли это, что на меня заведено дело, и это дело ведется?

— Нет, что вы! — усмехнулся Шкуродеров — Это не допрос, а всего лишь беседа.

— Но какова же будет цель таких бесед? — еще более откровенно спросил Янек, желая расставить все точки над "и". — Неужели вы желаете меня вынудить доносить на инакомыслящих, сдавать вам своих друзей?

— Ни в коем случае. — веско произнес полковник — Не надо никого сдавать. Скорее вот что… Вы разумный человек, и если рядом с вами окажутся люди излишне горячие, то… Надо бы как-то корректировать их поведение. Удерживать в рамках разумного… Это позволит избежать многих трагедий.

Янек лихорадочно обдумывал сказанное. Неожиданно Шкуродеров произнес:

— Ну, ладно… До свидания. — вслед за чем покинул кабинет.

В разговор вступил лейтенант Подлейшин.

— Ну, каково впечатление от беседы?

— Неплохое впечатление. — удивленно пожав плечами, ответил Янек.

Беседа действительно была умной — если отвлечься от обстоятельств ее проведения и страшного стресса, ими порожденного. Студент не назвал имен друзей, не обсуждалось ничего конкретного. Речь шла лишь об истории и философии.

Лейтенант, будто уловив мысли Батурониса, задумчиво произнес:

— Да… Все мы здесь немного историки, немного философы… А как вы считаете, можно ли добиться прогресса с помощью мирной эволюции?

— Ну, эволюция… революция… Они ведь сменяют друг друга объективно, их порождают обстоятельства. Решительные изменения происходили до сих пор в ходе революций… Это ведь не я придумал. Это законы истории. В странах, где раньше произошла революция — сегодня стабильнее, меньше напряжений…

— Я так понял, что ваши взгляды политически левые, прогрессивные. А можно их назвать радикальными?

"Хороший вопрос" — подумал Янек — "Если я сейчас скажу "нельзя", это будет явной ложью — у них ведь мои письма к друзьям, где я излагаю свои взгляды подробно, возмущаюсь безобразиями. Кроме того, такой ответ будет зацепкой — если я против радикализма, то по их логике я должен помочь РСБ в борьбе с ним. С другой стороны, ответ "да" — не воспримется ли, как наглость? Но ведь это правда… Причем известная им правда. Осталось ее лишь подтвердить."

И сквозь зубы, глухо, но решительно, Янек ответил:

— Да.

— Выходит, — быстро подхватил Подлейшин — теорию об исключительно эволюционном пути вы отрицаете?

Разговор приобретал странный оборот. Янек не удержался от иронии:

— Неужели вы желаете ЗДЕСЬ агитировать меня за идеи социальной эволюции?

— Нет, конечно. — рассмеялся лейтенант — Я уважаю ваши убеждения.

— Я тоже терпим к чужим убеждениям. — миролюбиво ответил Янек — Иначе дискуссия невозможна…

— Но я ведь историк по образованию — произнес РСБшник — Я читал обширную литературу по этой проблематике, однако пришел к другим выводам.

Что здесь можно было сказать? Как всегда — если речь не касается имен и действий других людей — чистую правду. Янек вздохнул:

— Значит, мы сделали разные выводы из истории.

— Ну что же… Пройдемте…

Янек был уверен, что вся эта милая беседа окончится его отправкой в тюремную камеру. И когда лейтенант вывел его на улицу, изумлению студента не было предела.

Увидев уличную суету, ощутив кожей тепло летнего дня, Янек почувствовал себя воскресшим. Откуда было ему знать, что самые серьезные испытания лишь предстоят?

Покинув здание РСБ, студент и лейтенант направились к близлежащему скверу…

Сидя на уличной лавке, Алеша продолжал расспрашивать брата о своем постояльце (дорого бы дал агент за этот рассказ!):

— Какое же впечатление он на тебя произвел? Наверное, повторяет догмы, которые двести лет назад сформулировал Марел Карс? Наш гость — фанатичный догматик? Мне так показалось, когда я разглядывал его лицо: тонкие губы, замкнутость, аскетизм..

Развалившись на скамье, расстегнув ворот рубашки и оттерев пот со лба, писатель раздумчиво ответил:

— Нет, Алеша… Он не догматик. Мне с ним беседовать интересно. Его мышление достаточно гибко. Я для себя сделал вывод, что в Союзе Повстанцев идет теоретическая работа, бурлит живая мысль. Они пересмотрели ряд старых догм… Ведь условия жизни и вправду изменились за два столетия…

— В чем же он видит изменения? — допытывался Алеша — Какие новшества в теорию внесли лидеры повстанцев?

— Ну, как тебе сказать… — протянул писатель, разглядывая клумбы — Начнем с того, что любой мыслитель, изобретатель, новатор — берется за перо, чтобы улучшить жизнь. Чтобы изменить мир в сторону наибольшего счастья наибольшего числа людей. Ради этого работал и древний философ Марел Карс. Ту же цель ставят и теоретики повстанцев. Ученый, прежде всего, должен представлять идеальный конечный результат, которого он добивается…

Тут Чершевский осекся и отшатнулся: рядом с ним на скамью упало нечто странное: жужжащее, крылатое, многоногое. Николай пригляделся: оса и стрекоза, сцепившись в смертельной схватке, катались по доске. Огромная стрекоза, казалось, брала верх — но быстрый укол осиного жала прикончил ее. В рабсийском обществе царила та же конкуренция, что и среди насекомых — далеко было до идеальной гармонии. Вздохнув, писатель продолжил свою мысль:

— Надо, надо представлять идеал. Видеть звезды, даже стоя в болоте. Однако, этого недостаточно. Мечтатель, если он не изучает реальные законы развития — не ученый, а выдумщик, фантаст. Марел Карс был ученым, а не утопистом. Он изучил, как работает рынок, как из неоплаченного труда работников капиталисты извлекают прибыль, какие противоречия есть в системе производства и обмена, как эти противоречия ведут к кризисам и войнам… Он сделал вывод, что вся история — это история борьбы угнетенных классов против угнетателей. Но тут есть заковыка…

Последние слова Николай проговорил медленно. Он запрокинул голову: в небе, прорезал сияющий след военный турбоплан. Николай не знал, что перед войной с Картвелией военно-воздушные силы переведены на усиленный режим патрулирования — просто любовался картиной синего неба, сияющим Слунсом, и столь же ярким реактивным следом турбоплана.

— Заковыка? — брат отвлек его от небесной картины, легонько ткнув в плечо — Какая же? Вроде бы, все логично. Разве в обществе нет классов? Есть ведь наниматели, а есть их работники. Раньше были рабы и рабовладельцы, феодалы и крепостные. Интересы у этих классов разные, частыми были восстания угнетенных против господ… По-моему, древний ученый прав в своих выводах.

Начинался плодотворный теоретический спор, из тех, что писатель так любил. Он живо откликнулся:

— Алексей, "класс" — это понятие экономическое. Скажем, все, кто нанимается на работу, живет на зарплату, производит прибыль для капиталиста — это класс наемных работников, пролетариев. Бесспорно, этот класс существует и производит. Иначе как бы заводы работали? Из экономики рабочий класс не исчез. А вот из политики устранился.

— Я сам вижу его пассивность…. Но как такое может быть? — недоуменно вопросил Алексей — У рабочего класса есть ведь политические интересы, почему же он их не отстаивает?

Доктор отмахнулся от надоедливой осы, и оглядел улицу. Вдалеке показалась колонна марширующих солдат — их гнали на картвельскую войну. Боевые действия начались утром: в спорные южные районы одновременно вторглись картвельские и рабсийские части. Этого братья не знали: вторжение готовилась в глубокой тайне. Писатель, вслед за братом, недоуменно повернул голову в направлении колонны, пожал плечами. Его охватила тревога. Отвлекшись от неприятного чувства, Николай вернулся к спору.