Расстановка

Наконец, прищурив зеленовато-карие глаза и чуть наклонившись к собеседнику, Алексей задумчиво промолвил:

— Николай, во время путча Нипачета мне было двадцать лет, я ведь младше тебя… Но хорошо помню, как потрясла весь мир эта трагедия. Ты в то время работал над детективом «Третий козырь», а через два года получил международную премию, и приезжал к нам в гости из столицы. Мне запомнился твой подарок — декоративное пончо из шерсти ламы, под названием «чаманато».

— Это пончо мне подарил пресс-секретарь несчастного председателя Арьенде. Да, после окончания института востоковедения, пришлось мне поездить по миру… — взохнул Николай Чершевский — Начиная с войны во Вьентаме, куда меня отправил военным корреспондентом редактор журнала «Пламя» Генрих Боровинский.

— Не тот ли журналист, что недавно погиб в авиакатастрофе? — откликнулся Алексей

— Нет, его отец. Собирая материал для его журнала, я познакомился с вьентамским принцем Суфонгом. Там я написал и свою первую повесть — «Меня застрелили у Найчанга». Вот после Вьентама я и колесил без устали по всей планете. И везде, где бы я ни был — в Азирии, в Ервопе, в Армарике — я боролся против коричневой чумы, против фашизма, реакции, диктатуры, дремучего традиционализма, церковного мракобесия. Кто бы мог подумать, что все это дерьмо хлынет на Рабсийскую землю, что гнилая ветошь времен самодержавия станет претендовать на роль «национальной идеи»?

— А ведь какие розовые надежды мы питали, как надеялись на демократизацию нашей страны… — лицо Алексея уныло вытянулось — И кто мог предвидеть такой результат?

— Предвидеть-то было можно… — прищурился литератор — Если знать историю. О том, что Савейский Союз начнет распадаться, я говорил в кругу друзей еще в 3983 году. Огромную роль в перерождении и гибели страны сыграл диктатор Юзеф Слатин, правивший Савейским Союзом в 3930-х годах. Когда он шел к власти, то истребил больше революционеров-прогрессоров, чем Хитлер и все фашистские диктаторы, вместе взятые!

— Да, кивнул Алексей — ты часто приводил эту статистику …

— И ведь какую дрянь Слатин насаждал вместо идеалов революции! — басистый голос писателя задрожал от негодования — Вместо социального равенства — привилегии бюрократов, чины, ордена… Вместо свободного научного поиска — приказы невежественных начальников. Вместо свободы творчества — дирижерскую дубину бюрократии. Вместо раскрепощения женщины и ребенка — укрепление патриархальной семьи, запрет абортов. Вместо универсальной, открытой всему миру идеи братства всех обездоленных — замыкание от мира, «патриотизм», железный занавес, расправы с иностранными иммигрантами, репрессии против целых народов. Вместо идеи мировой революции, несущей освобождение угнетенным всего мира — геополитические комбинации имперского типа. Что из этого могло выйти, кроме краха?

— Помню, помню твои мрачные пророчества… — грустно улыбнулся Алексей — Тебе уже тогда было ясно, что беспринципные бюрократы рано или поздно захотят стать капиталистами, присвоить государственную собственность. Да и национальные республики, захваченные путем имперских комбинаций, могут отделиться… А мы все удивлялись твоему провидческому дару.

— Ну, я-то что… Вот кто был пророком — так это командир народной армии Лейк Доброцкий, друг и соратник Ильича Нелина, высланный Слатиным за рубеж, а после убитый. — Николай горестно вздохнул — В Рабсии всегда убивают лучших, умнейших… Ведь Доброцкий предсказал катастрофу еще за шестьдесят лет до того, как она обрушилась на нас. Предвидел до мельчайших деталей! За это Слатин убил и его, и всех его сторонников. Заменил их своими холопами — людишками без принципов, без идей, способными на любое преступление ради своего благополучия. А теперь удивляются, откуда столько изменников и перевертышей внутри партии оказалось! Да ведь это новобранцы 3937 года, выкормыши Слатина, сделавшие карьеру на костях революционеров, прогрессоров.

— Николай, хочу тебя предупредить: поверхностным людям это напомнит разоблачения нынешних писак, гоняющихся за сенсацией.

— Нисколько! — в глазах Николая появился высверк ярости, столь возмущен был писатель таким сравнением — Они критикуют Слатина справа, а я — слева. Им угодны слепые эмоции, а я прилежен логике. Они раздувают число жертв репрессий до сотен миллионов, я оперирую подлинными цифрами — 800 тысяч расстреляно, полтора миллиона осуждено за политические преступления. Но разве в цифрах дело? Один несправедливый арест — уже трагедия. Самое главное — против кого были устремлены репрессии, чьи интересы они охраняли. Вот тут-то и выясняется: в репрессиях тех лет виноваты не революционеры, а бюрократы. Контрреволюционные бюрократы.

— Как сейчас помню, на обложке твоего сборника «Неизданные повести» была изображена красная гвоздика революции, перерубленная топором бюрократии… — кивнул Алексей — Куда уж нагляднее..

— Верно. После репрессий в живых не осталось и трех процентов из тех прогрессоров, что вместе с Ильичем Нелиным пришли к власти… При Слатине бюрократы истребили революционеров, заняли их место. А потом проложили дорогу нынешнему беспределу и безобразию. Поэтому когда в этих репрессиях винят революцию — я не знаю, смеяться или плакать!

— Но ведь и настоящие революционеры без репрессий не обходились, — прикусил губу Алексей — пусть и не таких масштабных как при Слатине.

— Да не в масштабе же дело! — буркнул пожилой бородач. Он был немного раздражен, встретив непонимание собеседника. — Государство это машина подавления. Пока оно есть, будут и репрессии. Важно другое: кто, против кого их проводит. И самое главное: для чего, во имя какой цели! Лучше тех моральных ценностей, что дала революция, и лучше научного метода, что дал Марел Карс, ничего еще не придумано. Слатина я обличал беспощадно — помнишь мою книгу «Судилище-37»? Но идеалам революции не изменял никогда, и устами героев своих книг всегда их проповедовал. Убежден, что не напрасно. Думаю, на моих книгах воспитаны десятки и сотни нынешних…

— Ну ладно, — боясь прослушивания, перебил Алексей. Он предостерегающе поднес палец к губам и перевел он разговор в другое русло: — Николай, твои взгляды на историю мне известны до тонкости. С тех пор, как ты в 4000 году переехал из Моксвы в Урбоград, мы с тобой говорили об этом уже сотни раз.

— Переехал — усмехнулся литератор — Если можно назвать ссылку переездом. Да ладно, Алексей, не маши на меня рукой. Пусть прослушивают, им ли не знать этой истории. Давить на меня они начали еще с 3988 года, после той самой книги «Безнадежность». Приставили следить за мной какую-то дуру-секретаря, во все совавшую свой острый нос, так что я сразу прозвал ее «Пиноккио». А с той поры я пережил два инсульта — первый в 3990 году, второй — в 3993-м, после расстрела парламента. Еле выжил.

— Да, это был очень тяжелый период. Извини, что тогда не мог помочь тебе — ты в столице, а я тут еле-еле перебивался терапевтом в местной поликлинике. Сам нуждался тогда в помощи, медицина распадалась на глазах….

— Я все понимаю, Алексей, при чем здесь ты… Мне помогала любимая дочь Ольга, она и сейчас живет в Моксве. После инсульта все же выкарабкался, пришел в себя. Но, естественно, пришлось оставить прежнюю работу в газете «Строго конфиденциально». А через два года набрал материал для антивоенного романа. Тогда как раз начался конфликт на горных окраинах. И ни одно отечественное издательство не осмелилось его напечатать! Потом начал собирать материал о коррупции в окружении Дельцина, ведь она была чудовищной. Мне помог старый институтский приятель Женя Прямиков. Он тогда возглавлял крупную оппозиционную партию, впрочем весьма умеренную.

— Да, — ностальгически вздохнул Алексей — в те времена оппозиция еще имела право на существование…

— Вот пользуясь его помощью, я и накопал уйму документов о хищениях при реставрации дворца верховника, замка Гремль. О фирме «Куница», возглавляемой дочерью Дельцина… А результат? — Николай безнадежно взмахнул широкой ладонью — После того, как партия Прямикова потерпела поражение, ко мне пришли люди из РСБ и попросили покинуть Моксву. Мягко, но настойчиво. После того, как в авиакатастрофе погиб Артем Боровинский, а в моем книгохранилище сгорел архив — я понял, насколько это серъезно… И вот живу тут уже третий год.