Расстановка

Что ж, дело движется, взялись ответственно…

Ключ от наружной двери именно этой бойлерной Дареславец вчера заложил в тайник, вблизи от жилища Игоря Харнакина. Копаться в железном ящике, с черепом и костями на дверце, никому не хотелось. Меж тем, щиток был обесточен и служил контейнером для подпольщиков. Там и покоился ключ.

Валерий искоса поглядывал на Муравьева — классический черный костюм сидел на инженере чуть мешковато, лицо оставалось бесстрастным. В черных глазах финансиста "группы действия" притаилась настороженность, а еще глубже, под нею, лежали скорбь и месть.

Сдержанный, скрытный Муравьев знал, что с Валерием они расстаются надолго, возможно навсегда. У заводских ворот, получив последние инструкции: брать дальнейшие указания в медовой лавке связника Фалькова; регулярно в назначенное время появляться в цветочном магазине с ивовой корзинкой в руках — Ярослав крепко пожал руку повстанческому вербовщику, зашептал ему на ухо страстно и убежденно:

— Все получится, Валера. Без сучка и задоринки. Если ОПОНовцы, вроде тех зверей, что изуродовали Наташу при погроме, не получат наших гостинцев — значит, на свете нет справедливости… Жить тогда незачем…

Под маской холодности, в душе инженера бурлили сильные страсти. Дареславец поежился: "А что если с моей Еленой вот как бы… Я ведь тоже от горя места бы себе не находил… "

— Но справедливость есть, все-таки есть. — хрипло шептал инженер — Это дело наших рук, нашей мысли и воли. Будь спокоен. Даже если предположить невероятное… Если провал… Я скорее покончу с собой, чем предам вас… Ты мне открыл глаза, Валера. Ах, каким я был идиотом…Ты прав тысячу раз, нельзя наказывать кого попало, нельзя травить крысиным ядом всех подряд. Ты прав — нужна адресность. Негодяи, только негодяи должны быть наказаны. Но уж они-то обязательно. У Наташи — шрам через все лицо, хромота… А какой она была красавицей… Удивительной… А медвежутинская нечисть ее вот так вот… Ну, ничего… Ничего… Мы им еще… покажем…

По желтому, окаменевшему от горя лицу поползла кривая дрожащая усмешка. Дареславец почувствовал озноб — он впервые видел улыбку Муравьева, она была ужасна: гримаса раненого животного, предвкушение праведной мести, ничего более. У проходной Валерий крепко пожал холодную жесткую руку инженера — и молча, без цветистых слов прощания, покинул завод.

Двухэтажный кирпичный особняк Харнакина был скромен, в сравнении с демонстративной роскошью силовиков и олигархов нового времени. Увитый живой изгородью, дом стоял на склоне горы, среди зелени садов. Окраина элитного района, старый город… Эта каменная мостовая помнила еще времена имперских цесарей.

Высокая атлетическая фигура Харнакина казалась муравьино малой с баллюстрад верхнего яруса, где частные коттеджи сменялись белоснежными многоэтажками. Генерал бодро, широким шагом, подымался в гору. В ответ на приветствия соседей он лишь сдержанно кивал. Скороспелые богачи, отгрохавшие здесь апартаменты, избегали старика: его всегдашняя суровость, шрам, военная выправка, немногословие и трезвость не вписывались в их разгульные нравы. Год назад кто-то пустил слух, что пенсионер со шрамом — бывший следователь Службы Безопасности, другие настаивали на "генеральской" версии, третьи считали его бывшим директором оборонного завода. Все уважали, никто не откровенничал.

Игорь перевел дух: до вершины горы оставалось шагов пятьсот. Обернувшись, он поглядел вниз, туда где кончались ряды пышных коттеджей. Вдали, под холмом, вилась тонкая ниточка рельсов, за ней теснились чумазые бедняцкие домики Нижней Слободки, а у горизонта вздымались портовые краны пристани.

"Если мы победим" — подумал Харнакин, утирая пятерней пот со лба, — "работяги из слободки напишут в учебниках истории, что я работал для них. Если мы проиграем, богачи из коттеджей напишут, что я рисковал шкурой ради пристройки к своему особняку пары новых этажей. Ошибутся и те и другие. Я работаю, конечно, на себя. Если забитые, обманутые бедняки прикажут мне остановится, примириться, стать покорной овцой — я рассмеюсь им в ответ и продолжу идти своим путем. Я работаю на себя. Но я — это не мой бумажник. Я — это мой взгляд на мир. На добро и зло…"

Харнакин вновь окинул взглядом мирный пейзаж. На миг ему показалась недопустимой сама мысль о том, что эту тишину разорвут звуки выстрелов, крики убитых, а виной тому будет он — Игорь Харнакин. Разумом он понимал, что порядок в обществе несправедлив и надо менять его — но ощущение мира и покоя, хрустальное безмолвие, спокойная красота природы настраивали на иной лад. Разноречие разума и чувства… Такого с ним еще не бывало.

"Нет" — тяжело вздохнул он, справившись с собой — "Под личиной гармонии в природе скрывается гибель слабейших, а в обществе — нищета и бесправие миллионов. Борьба со злом и реакцией — мой долг, в этом смысл разумного бытия. Убивать реакционных нелюдей было правильно тогда, в джунглях Вьентама… Неужто верное может стать неверным из-за победы алкоголика Дельцина и указов подлеца Медвежутина, с его поджогами домов и идейной ветошью времен самодержавия? Добро, социализм и прогресс — понятия универсальные. Для всех времен и народов. А значит, защищать их силой оружия надо всегда и везде. Конечно, моих мотивов не понять жирующим обитателям коттеджей… Но поймут ли меня бедняки из слободки? Впрочем, какой толк думать об этом сейчас…"

Горько вздохнув, он шагнул с древнего тракта в сторону, на узкую желтую тропинку, петлявшую средь буйных зарослей терновника. Миновав черный обгоревший сруб на краю оврага, Игорь прошел к заброшенному зданию: старый кирпич стен искрошился, на месте окон зияющие проемы, сквозь прогнившие доски на полу пробивается крапива и лебеда… Когда-то здесь размещалась электроподстанция. После карстового обвала оборудование перевезли, а постройка служила общественной уборной. Новые коттеджи богачей были снабжены канализацией, теперь строение не использовалось вовсе. Здесь, в обесточенном щитовом отсеке, был оборудован тайник. Игорь открыл железный ящик, извлек черную барсетку и ключ от бойлерной пивзавода. Харнакин мысленно похвалил Валеру Дареславца за исполнительность. Отставник неспешно возвратился на мостовую тракта. Он отряхнул пыль с тщательно выглаженной рубашки. Из-за ограды взахлеб лаял черный пес. Добродушно погрозив зверю пальцем, старик зашагал вверх, в город. Планировалась важная встреча.

Добраться до места предстояло на автобусе. Машину Харнакин оставил в гараже: пешими прогулками он поддерживал физическую форму. В случае нужды он чаще ездил на общественном транспорте. Соседи-толстосумы считали аскетизм старого генерала безобидным чудачеством.

Поднявшись к остановке, Харнакин увидел толпу: прохожие с тревогой взирали на гигантское электронное табло. Передавали сводки с картвельско-рабсийского фронта. Рабсийские танки, прорвав оборону картвельцев, продвигались вглубь Южной Абхатии. Несмотря на победные новости, голоса горожан звучали подавлено: в связи с войной подскочили цены на транспорт, топливо и продукты. Сложной была и мировая обстановка: лидер Оркаины пан Чущенко истерично требовал от Объединенных Штатов оказать давление на Рабсию. Все это сопровождалось бешеной скачкой биржевых котировок. Оборонные заводы выигрывали, мирные предприятия разорялись, рвались хозяйственные связи, лихорадочно заключались новые альянсы. Диктатор Медвежутин готовился к визиту в Чинайскую Республику, намереваясь заключить договор о военном союзе. Планета Мезля вступала в полосу нестабильности и потрясений.

К толпе зевак направилась тройка полицаев с дубинками:

— Расходись! Не тесниться! Расходись! — монотонно покрикивали стражи порядка.

Ворча и сокрушаясь, толпа горожан рассеялась. Полицай хотел было прикрикнуть и на Харнакина, но поспешно извинился и робко отступил — начальственный вид, хмурые брови, седина, выправка и стальной холодный взгляд генерала произвели на патрульного неотразимое действие.