Приключения-76

Терский торопливо переводил Хюгелю места, которые тот недопонял.

— Это подлинник? — спросил Аскар-Нияз.

— Еще бы! — Владик не скрывал торжества. — На нем значится личная подпись товарища большевичка Долматова, или не знаю уж, как там его назвать!

— Здесь штамп местной почты, — сказал Терский, рассматривая конверт. — Что ж, он совсем дурак: открытой почтой свои шифровки отправляет?

— Именно так! — Владик был в восторге. — Мадемуазель Асенька и ее достопочтенный папочка с его наследием интересуют месье Долматова так же, как меня — здоровье китайского императора. Долматов сознательно валяет дурачка и в своем стиле послал ЧК собранные сведения не таясь.

Мадам Ланжу умоляюще закатила глаза.

— Господа, господа! Миллион извинений, но это не тема для салона.

— Вполне согласен с вами, мадам, — герр Хюгель прикоснулся к ее ручке. — С появлением этого русского наше общество, к сожалению, расстроилось. Возникли: ссоры, появились ненужные и, простите за прямоту, князь, совершенно чуждые нам интересы. Для меня в Долматове важнее всего то, что он хорошо играет в теннис. А посему, — закончил герр Хюгель, — я передам это письмо на почту, где ему и надлежит быть; все мы, надеюсь, останемся довольны.

Терский подхватил Владика под мышки и с помощью герра Хюгеля доволок его до двери. Неимоверным усилием Владик оттолкнул обоих и пообещал с порога, запинаясь, но весьма решительно:

— Я вам докажу. Всем вам — неверные и невежды. Я сам пойду по следам этого оборотня, будь он трижды проклят. Вы все убедитесь, что он такой же генеральский отпрыск, как наша мадам Ланжу — орлеанская девственница...

С порога послышался голос, который всех заставил вскинуться.

— Добрый вечер, господа, — сказал Андрей Долматов. Никем не замечаемый, он уже давно стоял у двери. Правая рука его висела на свежей перевязи.

— Как... Как вам удалось... — пролепетала мадам Ланжу.

— Вас отпустили? — спросил Аскар-Нияз.

— К моему удивлению, очень быстро, — ответил Андрей. — И даже доставили сюда в казенном экипаже.

— Да хранит вас бог, — сказал Хюгель. — Но то, что вас отпустили, может обернуться для вас весьма худо. Мусульмане слепы и свирепы. — Он, словно извиняясь, посмотрел на Аскар-Нияза. — Я имею в виду — фанатичные мусульмане!

Мадам Ланжу часто-часто заморгала.

— Мне так неловко, дорогой Андре! Видит бог, как я сожалею, но уважаемый Мирахмедбай опечатал вашу комнату и запретил пускать вас в дом. Простите меня, но я всего лишь слабая женщина.

— Вы зря волнуетесь, мадам, — сказал Андрей, — Я ухожу. — Он толкнул ногой дверь.

— Я с вами, — сказал Аскар-Нияз и затянул ремень на френче.

— И я, — тихо произнесла Ася.

— Не делайте глупостей, фрейлейн. — Хюгель хотел задержать Асю, но она отстранила его.

Здоровой рукой Андрей пожал ее пальцы.

— Я же завороженный, Асенька, — сказал он так, чтобы слышала только она, решительно повернулся и попал в объятия Мирахмедбая.

— Хвала аллаху! — протрубил Мирахмедбай, вталкивая Андрея обратно в гостиную. — Возвращайтесь, садитесь и не помните зла, ибо сказано, что только шайтан живет без надежды на лучшее.

— Что случилось, почтенный? — спросил Аскар-Нияз.

— То, что должно было случиться, — ответил Мирахмедбай, садясь и отирая лицо и шею. — Мусульманский отрок Касым нашелся.

— Где мальчик? — спросил Хюгель. Он не смог скрыть изумления.

— В мечети Янги-Ай под опекой непорочного имама Азиз-ходжи. — Мирахмедбай воспользовался паузой, отдышался и сказал, доверительно наклонившись к Андрею и положив на его плечо свою руку, украшенную перстнями и кольцами: — Именно в эту святую обитель я и сам поместил бы бедного отрока, ежели бы вы, господин Долматов, так не упорствовали и не препятствовали мне. Вот за то и наказал вас аллах. Но ушедшее — как ночь. Будем жить без злобы. Вот ваши ключи.

Он торжественно протянул ключи Андрею.

— Боже! — воскликнула Ася. — Какое счастье!

— Откуда взялся мальчишка? — спросил Аскар-Нияз.

Мирахмедбай ответил не Аскар-Ниязу, а Хюгелю:

— Непорочный Азиз-ходжа направился к вечернему намазу и увидел во дворе мечети отрока Касыма, словно с небес сошедшего, живого и невредимого. Велик аллах.

Он помолчал и, глянув на Аскар-Нияза, добавил:

— Но убытки, которые я понес из-за гнилых смушек, прощать не собираюсь...

— Лучше бы напомнить мне об этом наедине, почтенный, — вспыхнул Аскар-Нияз.

Мирахмедбай молитвенно поднял руки, давая понять, что разговоры окончены, и скрылся.

Аскар-Нияз поднял покрасневшие глаза.

— Скотина, — сказал он по-узбекски, — грязная толстая скотина! — стукнул кулаком по столу и беспомощно посмотрел на Андрея. — Запутался я, — произнес он горько. — Тысяча гнилых смушек, и на каждой — мое клеймо. Облапошили меня! Как — не пойму! Я, конечно, не специалист по этому проклятому каракулю, но уж дерьмо от конфеты все-таки отличаю.

— Слушайте, поручик, — спросил Андрей, — вы не помните, при каких обстоятельствах сообщил вам Мирахмедбай об убытках?

— Да ничего особенного, — ответил Аскар-Нияз, — хотя погодите! — Лицо его из сосредоточенного едва ли не сразу стало свирепым. — Он предложил мне выход, шакал! — произнес Аскар-Нияз задыхаясь. — Предложил искупить мою вину перед исламом верной службой. Какой именно службой, не сказал, но сперва сунул мне под нос вонючую шкурку с моим клеймом. Это же шантаж! Как я сразу не понял!

— Тише! — предупредил Андрей, покосившись на мадам Ланжу. — Я не спрашиваю, чего от вас хотел добиться Мирахмедбай, меня это волнует мало. Но, несомненно, вас хотели запугать.

— Я убью его, — спокойно произнес Аскар-Нияз, — сейчас убью.

— Успеете, — Андрей остановил его, — если завтра найдут труп Мирахмедбая — это вашей чести не спасет.

Аскар-Нияз в бессильном бешенстве мотал головой. Внезапно его осенило:

— Значит, все это провокация? Значит, здоровые шкурки, принятые мной, должны сейчас лежать на пограничном складе у толстого Абдурашида? Так?

Хюгель поспешно запер гараж и прошел в дом. Шейх ожидал его в вестибюле. Он поклонился Хюгелю, сохраняя достоинство, хотя и видел, как негодует хозяин.

— Ты с ума сошел, — воскликнул Хюгель, усаживаясь в кресло. Он отстриг кончик у сигары; шейх поднес огонь. — Мальчишка в мечети. Я узнал об этом, но не от тебя узнал! Сперва ты скрыл от меня, своего друга, что этот Касым — твой младший сын. Затем — историю с похищением. Ты не дал мне знать ни о чем, хотя хорошо понимаешь, как интересует меня все, что связано с этим проклятым русским. Да и с узбеком-офицером — не меньше. Ты молчишь, Гариби, а я требую ответа, и ты хорошо знаешь, по какому праву я требую, чтобы ты был откровенен со мной, как с богом. Не бойся, не стану напоминать, что я спас тебя. Это было бы неблагородно. Я напомню тебе только, что здесь, на Востоке, я представитель фюрера и великой Германии. — Хюгель встал, с треском вытащил ящик из стола, извлек пакет, украшенный свастикой, обрезал краешек, достал плотный лист с машинописным текстом и протянул его шейху.

— Надеюсь, мои уроки не прошли даром, — произнес он небрежно, — немецкий ты разберешь? Я хочу, чтобы тебе стало стыдно: за доверие, заботу ты платишь изменой. Да-да! И не пяль на меня глаза! Сейчас ты будешь каяться. Держи!

Шейх пытался разобрать строки, напечатанные четким шрифтом.

— Что означает «ауф-эр-леген»? — с трудом прочел он по складам.

— Дай сюда! — Хюгель отобрал у него бумагу. — Я тебе сам все переведу. Слушай и вникай, ибо это голос самого фюрера. Яволь, — и он прочел торжественно и резко:

— «Герру Гельмуту Хюгелю — действительному тайному советнику рейхсканцелярии. Для секретного сообщения шейху северных курдов Гариби Второму...» Так... Это тебя не интересует. Вот! «...считать, что санкционированной фюрером, важнейшей заботой великой Германии после грядущей очистки Среднего Востока от засилья английской плутократии и тлетворного влияния русского большевизма явится освобождение северных курдов и предоставление им полной самостоятельности под знаменем шейха Гариби и под моральной эгидой «третьего рейха».