Страница 111 из 114
— Это ты, Мирон? — спросил кто-то.
— Угу, — промычал Егоров и включил фонарь.
Токмаков из-за спины майора ударил веером из ППШ.
— Оружие, руки! — крикнул Грязновский и бросился на полураздетого человека, рванувшегося к столу. Они покатились по полу. Стол упал, и что-то больно ударило Грязновского по руке, но он, не обращая внимания на боль, продолжал выкручивать руку противнику и заломил ее так, что человек закричал от боли хрипло и натужно. В комнате стреляли, со звоном летело оконное стекло, кто-то стонал тонко и жалобно. Но майор не видел и не слышал ничего. Только хрип противника, только его сильное горячее тело.
Наконец вспыхнул свет фонаря.
— Товарищ майор, — звал Токмаков.
— Я здесь, посвети.
— Взяли? У нас двое раненых.
— А бандиты?
— Трех на месте. Одного взяли.
— Помоги связать. Так, — Грязновский встал. — Подыми его. Посвети-ка.
— Это Музыка, — сказал из темноты Егоров, — отгулял атаман.
Грязновский, обходя трупы, вышел на крыльцо. Где-то, километрах в пяти, ударил и замолк пулемет. Там начиналась войсковая операция.
Олег ТУМАНОВ
...Как по маслу
Генка Стоценко прыгнул с трапа, не дождавшись команды «пошел!», чтобы медленно, солидно, как и полагается водолазу первого класса, опуститься под воду, утверждая необычность и чрезвычайность своей профессии.
Сильный, большой и, вероятно, оттого важный, он двигался по земле, как и под водой, точно в замедленной киносъемке. Ну, под водой это понятно — не побежишь. А на земле? Будто боялся опрокинуть или разбить окружающие его дорогие вещи. Всегда и во всем он был неторопливо деловит. Он никогда ничего не делал с ходу. В нем была та природная русская сметка, выраженная в пословице: «Семь раз отмерь, один отрежь». На Генку можно было положиться как на... Сравнений водолазы не любят.
Сомнений быть не могло, Генка, как, впрочем, и весь наш отряд, «заболел». Заболел «золотой лихорадкой»!
Прошло всего несколько минут, как под водой скрылся медный шлем Геннадия, а уже в наушниках сидящего на телефоне водолаза рокотал его октавный бас:
— Я на грунте, чувствую себя хорошо. — А еще через пару минут: — Включайте грунтосос и пипку.
Мотористы бросились по местам, никто не ожидал от Стоценко такой прыти. Заработал компрессор, подавая воздух. Шланг задергался, всхлипывая и задыхаясь, выплевывая на поверхность комки ила и грязи, которые мутным облаком расползались в прозрачной воде. Генка начал проходку туннеля.
Подъем «Ташкента» было решено осуществлять понтонным способом. Для этого под днищем корабля необходимо промыть пять туннелей. Продернуть через них стальные тросы (стропы). Затопить с каждого борта такое же количество понтонов, похожих на огромные бочки, подъемной силой в 500 тонн каждый. Принайтовать (прикрепить) к тросам, продуть их воздухом, они всплывут и... поднимут вместе с собой эсминец.
Но до этого маленького «и...» с многоточием несколько месяцев такого изнурительного водолазного труда, от которого глаза на лоб лезут,
Работ по промывке туннелей водолазы не любят. Клянут на чем свет стоит и принимают как жизненную необходимость или как больной лекарство.
Под воду опускают грунтосос, или, как его величают водолазы всего мира, «самовар». Его металлический кожух и впрямь чем-то напоминает самовар, особенно во время работы. По медным трубкам, их несколько десятков, загнутых концами во чрево этого чудовища, подается воздух, который с ревом, подобно сказочному джинну, выпущенному из бутылки, несется вверх, всасывая за собой грунт и увлекая его по шлангу на поверхность, чтобы отбросить на несколько десятков метров от места подъема.
Во время работы грунтососа водолаз сидит на нем верхом, обжав ногами и навалившись грудью, напоминая ковбоя, оседлавшего дикого, взбешенного быка на играх в родео. С одной только разницей, на родео всадник должен продержаться на быке несколько секунд, да и то, обеими руками схватившись за подпругу. У водолаза же в руках пипка, что-то вроде пожарного брандспойта, через которую бьет струя воды в двенадцать атмосфер, размывая грунт. И в этом положении водолаз еще пытается острить, напевая неизменную: «На самоваре я и моя Маша вприкуску чай пить будем до утра». Грунтосос рвется из-под него, каждую минуту готовый сбросить со своей спины, трясясь словно в лихорадке, пипка с силой в двенадцать атмосфер, ударяя в грудь, пытается выбить из «седла», а водолаз: «На самоваре я и моя Маша...»
И такой бешеной скачки с препятствиями — четыре часа, какой уж тут чай, а водолаз...
Тут маму родную забудешь.
— Ну ты, «на самоваре я и моя Маша», как дела? — беря телефон, спрашиваю я.
— Все в порядке, старшина, грунт мягкий, иду как по маслу-у-у-у, — отвечает Стоценко, и октава его голоса от тряски грунтососа на конце разливается тирольским фальцетом,
— Гляди в оба.
— Есть смотреть в оба-а-а-а!
«Гляди в оба», — ловлю я себя на мысли, — куда глядеть-то?» — мне смешно и грустно.
В туннеле водолаз находится в абсолютной темноте, как, впрочем, в любом месте на судоподъеме. Чтобы не сбиться с курса, он определяет направление своей ходки по швам обшивки корабля. Через-каждые 10—15 минут руки сами почти механически ощупывают днище, предварительно устроив пипку между колен и прижав ее грудью к грунтососу, иначе улепетнет. Прекрасный снимок для шестнадцатой полосы «Литературной газеты» к рубрике «Что бы это значило?», только такой снимок тогда, да, я думаю, и теперь, почти невозможно сделать.
Так вот, если шов обшивки на днище сместился влево или вправо, водолаз соответственно выправляет ход туннеля.
Промывка туннелей подходила к концу, день-два и вира: концы, пипки, грунтососы. Покедова, адью, прощевайте!
И вот тут-то и пошло — кто скорее промоет туннель?.. Ну а раз так, дело принципа, престижа каждой станции и, разумеется, каждого водолаза в отдельности.
Чего только не передумаешь, когда твой товарищ на грунте. И про наше житье-бытье, и кто он и что...
Думаешь, как о человеке, ушедшем в иной мир.
А Генка — человек, водолаз что надо, сибиряк, несмотря на хохлатскую фамилию.
— Как это у тебя с фамилией получается? — спрашивали ребята.
— А черт его знает. Рассказывали, прапрадед головорезом был, вот в Сибирь и сбежал.
— Да как же так? Тогда вроде все на Дон бежали да на Сечь?
— То-то и оно, а он, говорят, такой дядько был, что с Сечи в Сибирь тиканул. Женился там на кержачке, отсюда наш род и пошел.
— Что же, он такой же, как и ты, медведь был?
— Да нет, я в деда, помельче.
Глядя на двухметрового Генку, можно было себе представить, что же у него был за прадед.
— Дед мне всегда говорил: «Генка, спеши медленно. В жизни все надо делать с расчетом, после-то не воротишь. Жизнь надо по солнцу отмерять. Ты погляди, как оно свое дело делает: и весна тебе, и лето, и зима, и осень, а все не спеша, потому с понятием, так и человек должен». Вот я и спешу с тех пор медленно.
Мудрый дед был у Геннадия.
— Как Стоценко? — спрашиваю я у водолаза на телефоне.
— Нормально, — отвечает он, — поет.
Когда водолаз поет под водой, это хорошо, значит, у него душевное равновесие. Пошел четвертый час, как Генка на грунте, небось напрудонил в рубаху.
Грунтосос пытается вытряхнуть из Геннадия водолазный завтрак. Струя, бьющая из пипки, пласт за пластом отваливает из-под днища грунт. Слышно, как с шумом втягивает его в себя «самовар». Вибрирует и извивается под ногами шланг. Ноги от неудобного положения затекли, руки немеют, и все время хочется мочиться. «Это из-за большой теплоотдачи», — думает Генка и вспоминает, что в этом случае говорит доктор: «Водолаз за час работы под водой теряет три тысячи калорий тепла».