Приключения-75

— Тогда цена была мала. А теперь взлетела до небес. И мне, значит, четвертушку выделишь...

— Да я и больше!

— Молодец... Научился на посулы не скупиться. Обещанки, что цацки — детям в забаву. А если серьезно — шалая щедрость обесценивает даяние. Шкуру с радостью с себя спустишь, а ближний за твоей душой потянется. А если ноготь с плачем отстрижешь, по гроб жизни обязаны будут людишки. Зенки-то не опускай. За дело хвалю. Ты моими глазами на мир смотришь. И я не грабить тебя посылаю. Коли от много взять немножко, это не воровство, а просто дележка.

— Сколько ж это, папаня, деньжат-то?

— Не сколько, а за сколько. За месяц, так лет на пять безбедного житья, — прикрыв один и вытаращив другой, крупный, чуть навыкате, глаз, негромко молвил старик.

Гришуня даже сробел от удивления.

— И оборони тебя, Гришуня, без моего ведома рисковать. Узнаю — сам донесу. А узнать-то я обязательно узнаю.

— Что вы, папаня!

— Ты молчи, молчи. И дело делай.

Так и поступил Гришуня. Правда, после долгой и кропотливой разведки, которую, не выходя за пределы города, провел старик. В прошлом году начал Гришуня. Перед выходом в тайгу он знал, что особо опасаться людей в округе Хребтовой ему не надо. В том районе промхоз не промышлял. Всего одна охотничья бригада действовала вблизи.

Однако по первому году встретился он ненароком с Комоловым. Того от бригады поодаль поставили, чтоб самостоятельно присмотрелся парень к тайге. Ну а у Гришуни свободного времени пруд пруди, помог он Антошке панты добыть, сварить их и мяса навялить. Осчастливил парня. Комолов посчитал Гришуню за старшего братана.

Чего ж еще надо было Шалашову? Он, не выспрашивая особо, но из разговора с Антоном всегда знал, что собирались предпринять охотники, куда путь намерены держать. У Комолова хватило сметки не распространяться о встречах со своим благодетелем, тем более Гришуня и сам намекал, что большого желания общаться с кем бы то ни было у него нет.

— Но почему? — удивился Комолов.

— Служба у меня особая, Антон, — положив парню руку на плечо, сказал Гришуня. — До поры до времени никто не должен знать, что в ручьях и речках в окрестностях Хребтовой выпущены выдры. На много тысяч рублей зверья выпущено.

— У нас народ сознательный, промхозный, — чуть обиделся Антон.

— Знаю, знаю. Ваши — да. А пришлые, коли слух пойдет?

— Пришлые... мы посты организуем, кордоны.

— О чем говорить, Антоша! — расплылся в широкой улыбке глазастый душа-малый Гришуня. — О чем говорить, если через месяц я сам пойду в промхоз, доложу. А там годик-два, и лицензии продавать начнут.

— Ух! — выдохнул Антон.

А Гришуня погрустнел:

— Разболтался я... Ни слова обо мне. Никому.

Комолов впервые обратился к Шалашову по имени и отчеству.

— Григорий Прохорович! — торжественно произнес Антон. — Неужели вы не верите мне? Да я жизни за вас не пожалею...

...Еще утром Гришуня увидел в бинокль человека в милицейской форме, который, судя по всему, направлялся к Хребтовой. Ясно, что милиция понапрасну ходить в этакую даль не станет. К тому же проследил Гришуня, как милиционер слишком внимательно разглядывал склоны Хребтовой в бинокль. В один момент Гришуне показалось, что взгляды их скрестились. Шалашов почувствовал: спину будто обдало горячей волной. Как и в прошлом году, он ни одного дня не пропускал и трижды за светлое время старательно и придирчиво осматривал окрестности Хребтовой. И ни разу не появился на ближних сопках дымок чужого костра, а сам он готовил еду с превеликими предосторожностями, разводя костерик у редколистого дуба, который кроной своей развеивал дым. Казалось, все предусмотрел старик Шалашов, и Гришуня ни в чем не отступил от его наставлений. И вот те на! Милиция...

«Пронюхал, выходит, кто-то обо мне. Не с бухты-барахты милиционер идет, — размышлял Шалашов. — А почему бы и не с бухты-барахты? Один! Если бы точно всё знали, то не один бы явился! Да и техники им не занимать! Нет! Меня никто не перехитрил. Настучать-то, видать, настучали, да только и всего. Вот и пошел местный милиционер проверить... Так оно, пожалуй, и есть...

Тебе-то что, легче от его разведки? Куда ж милиционера денешь? А тебе недели две нужно, чтоб с вьюком пантов добраться до верного человека. Спущусь с Хребтовой по другую сторону, в другой район — и на вертолет. Чего за милицию думать?..

Постой, не колотись, Гришуня. Именно за милицию ты и должен думать. Сумеешь разобраться в их планах — сухим из воды выйдешь. Нет — получай...»

Шалашов рассудил так. Разведка так разведка. Предположим, милиционер не сомневается: в заказнике кто-то бьет зверя. Где милиционер это узнал? В тайге? Нет. В Горном кто-то стукнул. Кто? Пока неважно. Но идет милиционер один. Получается, не очень-то верит сказанному... Куда он движется? Окрест один охотник — Комолов. И придет милиционер к Антошке сегодня. Сегодня вечером. И ему, конечно, очень будет интересно знать, как охотится сам Комолов. Тогда он пойдет на сидьбу. Пойдет вечером, чтоб не прозевать чего.

«Соображай, соображай, Гришуня! — обрадовался Шалашов. — А вдруг случайный выстрел, и нет милиции! А парень... В крайнем случае можно камушки-то на голову парню ссыпать! Кто его особенно-то искать будет? Но это совсем на крайний случай. ...А вот пульку-то в милиционера из карабинчика Антона кинуть можно. Ты, Гришуня, молодец!»

Гришуня так возрадовался найденному выходу, что не заметил, как вскочил на ноги. Колючки дикого перца, оцарапавшие лицо, привели его в себя. Гришуня отер капельки крови, выступившие на заросшей щетиной щеке.

«Все, Шалашов! Решил — и не сворачивай! Твердо иди, тогда не оступишься, не заюлишь. Другой дороги тебе нет! И что Антоша в дружбе клянется, тоже хорошо. Вдруг возьмет вину на себя. ...А что... точно возьмет. Дело верное. Только разжалобить как следует нужно!..»

Гришуня вошел в Антонов балаган, уверенный в себе, чуточку ухмыляясь, а в его крупных, чуть навыкате глазах играла отчаянная удаль. Он очень нравился самому себе.

— Здорово, барсучье племя! — хохотнул Гришуня, расталкивая спящего Антошку. — Зарылся в нору! Фарт проспишь. Ишь какие панты убил! Везуч! Да нет, не везуч. Умел! Вот это да, теперь шесть отростков! Хорошо должен получить.

— Да уж отвалят, — гордо сказал Антошка, усаживаясь на подстилке. Он улыбался Гришуне, утру, удаче.

— В охоте везенье — ерунда, — ставя в угол свой карабин, старался подластиться Шалашов. — Тут в руке дело.

— Нет. Карабин хорош.

— Не в технике дело, Антон, — наставительно заметил Шалашов и взял в руки комоловский карабин. Гришуня прикинул оружие, словно на вес, прилаживая к нему руку. Потом снял предохранитель, открыл затвор и присвистнул: — Что за новости? Вот это пульки...

Покраснев от стыда до слез, Антошка стал говорить, что обойму таких, особо убойных патронов ему подарил, да, именно подарил егерь Федор Фаддеевич Зимогоров. Не смог Комолов даже Гришуне признаться, что стащил обойму из ящика стола егеря.

А Гришуня подумал:

«Такое твое счастье, товарищ милиционер, идущий сюда... Таков твой фарт. Убит ты будешь пулей егеря из карабина Комолова... А как все получилось, Антоша, царство ему небесное, из-под каменного завала не расскажет... Рано хороню парня? Тем крепче!»

— Очень хороши патроны! Как ни стукну — есть. Один раз даже обнизил, а пантач все равно лег.

Оправившись от смущения, что солгал другу, Антоша принялся одеваться, потом плеснул себе из лохани воды в лицо. Вытираясь подолом рубахи, спросил:

— Когда же ты со мной на охоту сходишь? Ведь обещал.

— Сегодня, Антоша! Сегодня! Больно у меня настроение хорошее. Пойдем в ближнюю сидьбу. Глядишь, и панты, и мясца добудем. Свежинки захотелось. Я тебе такую сидьбу покажу!

Антон смотрел на друга счастливыми глазами.

Комолов, на взгляд Гришуни, радовался всему по-щенячьи. На сухих прогалинах любовался рыжими лилиями, а у ключей — лиловыми цветами гигантской хохлатки. Он дышал полной грудью воздухом, напоенным ароматом лимонника и бархата.