Страница 28 из 118
Смоленск, Станкевич, Россия остались позади.
— Стоп, Володя, стоп! Времени больше нет. Откуда же взялось «завещание»?
— Согласен, Игорь, теперь можно действительно распроститься с окружением кавалера д'Эона. Ведь по дороге в Париж, не помню уж где, кажется, в Австрии, он-таки «сломал ногу» и недели две отлеживался в какой-то гостинице. Вот за эти две недели французский авантюрист и сочинил свое злополучное «завещание».
— Ты уверен, что «завещание» чистейший плод литературных упражнений проходимца?
— Уверен. Заметь при этом, какой злобой дышит сия фальшивка по отношению к России. Но это понятно — в России был поставлен крест на карьере пройдохи. Знаешь, когда д'Эон прибыл в Париж и вручил «завещание» министру иностранных дел барону Бернесу, тот обозвал его сочинение химерой! Д'Эон обиделся, он, помнится, заявил, что «на мое открытие не было обращено серьезного внимания потому, конечно, что оно было сделано молодым человеком».
— Слушай, а как Людовик XV отнесся к своему неудачливому агенту?
— Как отнесся? Я бы сказал, по-королевски. Не знаю уж, что послужило предлогом, но, думаю, неудача д'Эона в России — Людовик выслал кавалера из Франции, запретив ему впредь появляться на ее территории в мужском одеянии, в женском же — пожалуйста. Ну, пока д'Эон был сравнительно молод, он посещал Францию, потом обосновался в Лондоне, где и умер в 1810 году, пережив и Людовика и Конти.
— Итак, значит, как только Европа начинала войну против России, она вспоминала о «завещании»?
— Выходит, так. Наполеон в 1812 году, Гальярден в 1853-м во время Крымской войны, немцы в 1915-м и гитлеровцы сейчас.
— Володя, закончи, пожалуйста, свою докладную, а я пойду погляжу, как мои орлы готовятся к операции.
Но Платонов решил дать себе маленький отдых и вышел из избы. После бессонной ночи и задымленной комнаты даже декабрьское, красное, без лучей, словно оно их отморозило, солнце и слепит, и режет глаза. А может быть, это снег, выпавший за ночь? Такого белого, такого сахарно-искрящегося, такого чистого Платонов и не помнит
Подполковник Богданов давно убежал, захватив листы, исписанные Платоновым. На прощание буркнул:
— Опаздываем, скоро музыка начнется, ни черта не перекричишь!
Платонов завершил свои записки, «ночь полководца» кончилась. И лейтенант знал, что победил, победил в единоборстве с теми, кто хочет влить яд в душу, посеять страх, ненависть к народу великой страны.
...Платонов зашел в Особый отдел. Какой-то незнакомый капитан, видимо дежурный, сказал, что подполковника Воронова нет и он не отдавал никаких распоряжений относительно лейтенанта. Платонов оставил дежурному свои записи. Что ж, пора и честь знать, иными словами, в часть возвращаться. Сюда его доставили на машине, отсюда надо искать попутный транспорт.
Платонову повезло — его подобрала полковая полуторка. Водитель гнал, справедливо опасаясь немецкой авиации, которая не пропустит такого ясного утра. Они уже подъезжали к фронту, когда до них донеслась бешеная артиллерийская и минометная канонада. Причем стреляли явно из противотанковых пушек, а минометы были всех калибров.
Платонов беспокойно высунулся из кабины.
— Чего это они всполошились?
— Так, товарищ лейтенант, немцы небось стреляют по граммофону. Я сегодня утром, когда в штаб ездил, видел, как он в ту сторону подался. Не первый раз. Как только наши начинают фрицам мозги вправлять, те словно психи — лупят по граммофону из всех видов оружия!
— Это что ж за граммофон такой?
— Да передвижной радиофургон. Мы его граммофоном прозвали за здоровенную трубу — рупор. Эта машина, значит, даже на нейтральную выезжала, и ну чесать по-немецки!
«Значит, это тот самый фургон, который виден был из избушки, где прошла сегодняшняя ночь. И вполне возможно, что сейчас из его рупоров долетает до фашистских окопов правда о геббельсовской лжи. Может быть, Гарик тоже там? Но как стреляют, как стреляют!»
Через много лет после окончания Отечественной войны профессор Владимир Алексеевич Платонов побывал в Париже. Разыскал он и памфлет Лезюра и сочинение Гальярдена, нашел карту, изданную военным писателем Корреадором с «завещанием» вместо пояснений. Обнаружил он и иллюстрированное издание по польской истории Леонарда Ходзько, где тоже приводится эта пресловутая фальшивка.
А в газете «Русское слово» от 12 мая 1915 года нашел заметку: «Завещание Петра Великого». Русский журналист писал: «Под таким заголовком в одной из персидских газет было напечатано очередное немецкое измышление. Оно свидетельствует о немецкой фантазии и упорстве. В борьбе с нами наши враги воспользовались даже легендой о «завещании Петра Великого». И смастерили документ, вполне годный для воздействия на пылкое воображение персов...»
Ничего не помогло немецким фальсификаторам. Но Платонов и по сей день считает, что не следует забывать о «завещании». Кто знает, может быть, иные фальсификаторы истории еще вспомнят о нем.
Н. КОРОТЕЕВ
Крыло тайфуна[1]
I
В ночи на солонцовой поляне искрилась грязь, а круг нее серебристые под луной листья, словно чеканка, очерчивали купины кустов. Прямые стволы поодаль отбивались жестким светом, будто одним ударом.
Тягуче пахло черемухой. Ее заросли маячили впереди, на той стороне распадка. Место, где росла черемуха, Антон Комолов помнил точно, как и то, что слева от поляны поднимался стройный кедр. Лунные лучи, если присмотреться, обозначали все до единой хвоинки. Только нельзя приглядываться. Надо беречь глаза, надо лежать тихо, и лучше на время смежить веки. Да не уснуть ненароком, поддавшись омутной тишине. «Зенки устают скорее, чем уши... — еще прошлой осенью поучал Антона человек, знающий охотничье дело, — Гришуня. — И еще: когда смотришь, голову-то надо держать. Так шея задубеет. И тогда уж терпежу никакого не хватит — хоть как-никак шевельнешься. Отдых шее дашь. А нельзя! Так ты по-собачьи лежи, будто растаял весь. Чтоб всякая жилка в тебе свободной себя чуяла. А умом ты на взводе. Чтоб раз — и готов: стреляй, бей!»
Лежать вот так, по-собачьи, было действительно очень покойно, даже на деревянной платформе, прочно поставленной меж ветвей крепкого маньчжурского ореха, метрах в пяти над землей. И этот лабаз, как говорят охотники, построил и подарил ему Гришуня. Так и сказал: дарю. Нашлось у него несколько дней, свободных от научных занятий в промхозовском заказнике.
Если открыть глаза, то не сразу разберешься, где поблескивают листья кустов и где посверкивает грязь. Вроде бы они поменялись местами. Странно, но оно так.
Четвертая ночь настала. Но вот придет ли сегодня сюда, на этот солонец, изюбр? В самую первую полночь явилась полакомиться солью телка с теленком. Раз, ну два хрупнули ветки у нее под копытами. А вторая ночь пришла неходовой темной словно ватой заткнула уши, такой глухой была тьма, теплой и влажной. В третью тоже не пофартило.
Под ветровым потягом чуть слышно забились листья над головой Антона. Он не спеша разомкнул веки и увидел переливчатые очертания кустов и легкую рябь на солонцовых лужах. Защемило от холода кончики ушей. Резко вскрикнула косуля. Совсем неподалеку. Ей откликнулась откуда-то снизу другая, столь же нежданно, будто кто кольнул животное.
«Идет?» — Антон задержал дыхание.
Но солонец был пуст.
Истошно, по-кошачьи, прокричал филин. Еж, топоча лапами по слежавшейся прошлогодней листве, пробрался куда-то.
«От не спится полуночнику...» — вздохнул Антон. Он прикрыл веки и снова начал напряженно вслушиваться. Молодой охотник уже обтерпелся за недельное пребывание в тайге. Сердце его не замирало при любом шорохе, и он уже мог различить, шаркает ли однообразно ветка о ветку или зверь пробирается в непролазной чаще. И даже когда он заслышит или вдруг увидит зверя, то и тогда не трепыхнется его сердце вспугнутой птицей: станет отчетливее его стук, но карабин не дергался от его ударов.
1
Сокращенный вариант.