Страница 21 из 118
— Ты не мешаешь...
— Нет, брат, кроме того, что я сегодня вспомнил, ничем тебе не могу помочь... Но позволь я продолжу. Если ты знаешь всю эту удивительную историю с Мурзакевичем, то, наверное, знаешь и ее финал?
— Да, припоминаю. Наполеон так и не успел расправиться со священником. Он остался жив.
— Ну, это еще не все. Забегая вперед, скажу тебе, что уже после войны Святейший синод учинил над Мурзакевичем суд и лишил его сана.
— Ну и прохиндеи! А за что?
— За то, что «встречал» императора чудотворной иконой.
— А пистолет?
— Бог с тобой! О пистолете и не вспоминали.
— Ну и ну!
— Так вот, Мурзакевича французы засадили в какое-то узилище. Ты Смоленск лучше меня знаешь.
— Не суть...
— Стражем и надзирателем в этой тюрьме был француз. Но самое удивительное — этот надзиратель оказался чрезвычайно образованным и словоохотливым человеком. Он и по-русски немного болтал. Кажется, во времена суворовских походов угодил к нашим чудо-богатырям в плен. Ну а Мурзакевич прилично знал французский. Он ведь не простой священник, изучал историю Смоленского княжества, кажется, даже написал ее.
— Написал, Гарик, написал. Тебе бы следовало почитать труды своего предка.
— Не перебивай! Так вот. Разговорились они с Мурзакевичем, благо, сидел он один, а французику, видно, скучно было. Надзиратель и спрашивает священника: «А скажите, правда, что русские эту войну начали, чтобы всю Европу захватить, как им завещал Петр I?» Ну родственничек мой, конечно, возмутился. «Не мы, — говорит, — начали, а ваш император. Это он всю Европу, кроме России, под себя подмял. Мы войны не хотели. И, кстати, Петр никакого завещания на этот счет не оставлял». Французик в амбицию. «Как так, — говорит, — ваш Петр завещания не оставлял? Оставлял. Невежды, — говорит, — вы, русские. Это завещание наш известный ученый Лезюр опубликовал. Я сам, — говорит, — читал, собственными глазами...»
— Стой, Гарик! Вот с этого и надо было начинать. Лезюр... Лезюр...
Сегодня, 20 марта 1811 года, на улицах Парижа особенно многолюдно. Но нет былого оживления. Люди часто останавливаются, прислушиваются к чему-то, потом опять бредут с озабоченными лицами, собираются небольшими группами, вяло перебрасываются словами. И снова прислушиваются. На город уже наползли синеватые сумерки, когда раздалась канонада. Париж замер. Париж считал выстрелы. Один, два, три... восемь... шестнадцать... двадцать один. Пушки смолкли. Молчали и парижане. Мрачные. Насупившиеся.
Метр Лезюр стоял у раскрытого окна и тоже считал выстрелы, зябко поеживаясь от вечерней прохлады.
— Святая мадонна! Двадцать один! Значит, мой труд не пропал даром. Императору придется воевать до тех пор, пока у него не родится наследник. Во всяком случае, он изволил так сказать в разговоре со мной.
Двадцать один выстрел означал, что родилась дочь...
Но в это время вновь грохнули пушки.
И уже никто в Париже больше не считал залпов — все знали, что пушки выпалят еще восемьдесят раз. 101 залпом столица Франции оповещала империю о рождении наследника престола — сына императора Наполеона I.
Тюильрийский дворец полыхает огнями. Свет тысячи жирандолей многократно отдается в тысячах причудливых, упоительных переливов бриллиантовых колье, брошей, браслетов, подвесок. Словно время обратилось вспять, и воскресли неповторимые костюмированные балы беззаботной Марии-Антуанетты.
Торжественно звучит кадриль. В первой паре Бертье, князь Невштальский и Ваграмский с императрицей, вторая пара — обер-гофмаршал Дюрок, герцог Фриумский с королевой Гортензией, маршалы, князья, генералы.
Лезюр был несказанно удивлен, обрадован и в тоже время напуган неожиданным приглашением на торжественный прием. Нет, ему не отведено место в кадрили, он только зритель из задних рядов. Зато ему хорошо виден император. Он тоже стоит у стены. Но куда девалась его былая живость? Хмурый, насупившийся. Каждая пара, проплывая мимо Наполеона, на мгновение замирает в глубоком поклоне, потом долго не может попасть в торжественный ритм музыки.
Лезюр давно не видел Наполеона. Император располнел, стал монументален. И холоден, как монумент. Вокруг императора — пустота, магический круг, очерченный его насупленным взором, круг, в который никто не рискует войти. Лезюр дальнозорок, поэтому он может разглядеть каждую черту лица Наполеона. Сегодня император выглядит невыспавшимся. Значит, это не только шепотливые слухи, что Наполеон потерял сон. Боже мой, а ведь так недавно в битве под Ваграмом Буонапарт вдруг передал командование Бертье, улегся на медвежью полсть и заявил, что он поспит десять минут... И это под грохот орудий, под крики! Через десять минут Наполеон проснулся и снова принял командование.
Слухи о неизбежной войне с Россией родились не во Франции. Они приползли из Зимнего дворца. Кто их привез, кто их распространял в Париже — на этот вопрос не мог бы ответить даже министр полиции, если бы Наполеон не упразднил этот пост. Но то были слухи. Наполеон же еще в конце 1810-го или самом начале 1811 года стал укрепляться в мысли о необходимости новой войны, на сей раз войны против России.
По мере того как эта убежденность крепла, росло и беспокойство. Франция еще не отдышалась от предыдущих войн. Денежные курсы, ценные бумаги пали так низко, как не падали никогда. Страна голодала, во Франции столько вдов, столько матерей, оставшихся без сыновей, что кажется — страну заселили монахини. Черный цвет платьев сейчас — самый распространенный в стране. Наполеон знал, что Франция не хочет новой войны. Но не знал, желает ли он сам воевать? Зато он прекрасно сознавал, что и внутри страны и вне ее он царствует лишь благодаря внушаемому всем страху. И когда наступит для него час действительной опасности, его все покинут. А ведь он понимал опасность, навстречу которой шел, ибо еще год назад как-то сказал Коленкуру: «Я не хочу завершения своей судьбы в песках пустыни России». Но это было в прошлом. А теперь?
Сегодня, когда во дворце гремит оркестр, император назначил аудиенцию бывшему министру полиции Фуше. Наполеон никогда не заблуждался насчет этого человека и никогда ему не доверял. Но вот еще одно противоречие — он не приказал засадить Фуше в тюрьму, хотя тот подавал к этому бесчисленное количество поводов.
Когда Фуше открыл дверь огромного кабинета, Наполеон вышел из-за стола и остался стоять. Фуше понял — император не намерен ни спорить, ни беседовать, он только выслушает своего бывшего министра.
— Государь, я вас умоляю во имя Франции, во имя вашей славы, во имя вашей и нашей безопасности, вложите меч в ножны, вспомните о Карле XII!
Наполеон словно и не заметил Фуше, уставившись неподвижным взором в вычурный рисунок паркета. Молчание становилось тягостным, но Фуше уже не смел больше произнести ни слова, ему показалось, что Наполеон даже не слышал, о чем он говорил.
— Со времени моего брака все решили, что лев задремал, — голос у императора звучал глухо, и спокойный тон так не соответствовал цветистым словам, — пусть узнают, дремлет ли он... Через шесть или восемь месяцев вы увидите, чего может достичь глубокий замысел, соединенный с силою, приведенной в действие. Мне понадобилось восемьсот тысяч человек, и я их имею, я поведу за собой всю Европу...
Наполеон замолк на полуслове.
Фуше понял: аудиенция окончена. Когда он выходил из кабинета Наполеона, ему в спину донеслось:
— Пусть войдет господин Лезюр!
Метр Лезюр ни жив ни мертв. Вот уже более получаса император молча листает пухлый, в 500 страниц памфлет: «Возрастание русского могущества с самого начала его и до XIX века». Более полутора лет кропотливого труда, поисков в архивах. Памфлет написан по заказу императора, идея тоже подсказана Наполеоном. Но за эти полтора года император ни разу не вспомнил о своем заказе.
Рождение наследника престола и вовсе повергло Лезюра в уныние. Отныне Наполеону не о чем больше мечтать, он добился всего. А ведь еще год назад Лезюр был уверен, что он правильно понял своего повелителя — Наполеону нужен труд, который бы с очевидностью, на фактах, документах доказывал бы, что Россия, именно Россия испокон веков и поныне стремилась и стремится к завоеванию не только Европы — всего мира. И пока эта полуазиатская громада не будет сокрушена, нет спокойствия и мира для Европы. А кто может совладать с этим колоссом? Только Наполеон. Только гений императора способен предначертать путь к всеобщему миру. Но путь этот трудный, долгий, это тропа войны, в конце которой откроется цветущая долина мира...