Обочина

Там, в сером мире гадко улыбался зубастым ртом жабий человек, громко заглатывал пиво прямо из горла однорукий бармен и внимательно, с почти экстатическим выражением на лице наблюдал за агонией обреченного Шляпа.

Но ведь это должно быть так просто - вспомнить цвет. Какие бывают цвета... цветы? Розы красные... тюльпаны, кажется, тоже... эти, как их, нарциссы, да?.. колокольчики...

Колокольчик...

Синий, стеклянный колокольчик, острые грани вспыхивают на солнце, и в густо-синей глубине искрятся золотые пылинки. Язычок - хрустальная бусина на нитке, сверкающий многогранник.

Он всматривается в глубину стекла и, кажется, угадывает там намеченные крохотными искрами силуэты: парусник, башенка, вставший на дыбы конь, балерина...

Пальцем осторожно трогает гладкую поверхность, чуть-чуть толкает игрушку. Та отзывается неожиданно звонким тоном, что отдается где-то внутри организма, точно вибрируют самые кости.

Он смущается, отдергивает руку.

Девчонка продавщица - рыжая челка из-под красно-синей шапки, красные на морозце щеки, шарф весь в помпонах - улыбается ему во весь рот, видна щербинка между передними зубами:

– Чего испугались? Качните еще - с него не убудет. Я сама иногда звоню...

Над прилавком на капроновом шнуре болталось добрых два десятка стеклянных колокольчиков - красных, зеленых, желтых: родниково-чистых, в бликах солнечных лучей. А ему больше всего глянулся этот, темно-синий, в золотых искрах, и он снова, уже смелее качнул его, чтобы в морозном воздухе опять поплыл густой высокий звук... как несмело взятая на флейте нота...

Он тогда даже не спросил о цене. Колокольчик должен был стоить дорого, очень дорого, но вовсе не запредельно, он вполне мог позволить себе такую покупку.

Вот только... это была бесполезная вещь. Не необходимая. Нерациональная. Не вписывающаяся в его мир строгих линий, строгого учета расходов, твердых планов и функциональных предметов.

Серый мир.

Монохромный.

Нет!

Он захрипел, страшно перекосился лицом, удерживая - на самой грани воспоминаний, на краю мысли - синий, невыносимо яркий колокольчик, солнечные брызги в глубине стекла. Он не слышал, как зло и бессильно ругается гнилозубый в черной шляпе, как бармен колотит единственным кулаком по липкой стойке, и как сам по себе мечется по зеленому оргалиту стола теннисный шарик.

Он не видел, как мгновенным отблеском торжества сверкнули глаза девчонки в рваном чулке.

Он уже ничего не видел, кроме золотых капель в глубине синего стекла.

– Мужчина! Да лежите же вы!

Андрей захлопал сразу глазами и ртом, словно вынырнув из проруби в последнем невозможном усилии. Задохнулся от боли, пронизавшей, казалось, всю левую половину тела, закашлялся, замычал - все сразу. Снова поплыл было в невесомую серь и испуганно задергался, поймал мутным взглядом немолодое, помятое женское лицо.

– Лежи, кому говорю!

Блеклые волосы, бледное, одутловатое лицо, какая-то белая тряпка - воротник?.. серое, мутное болтается вокруг... он застонал, хватаясь пальцами за неясные холодные трубки; и тут в глаза прыгнул ярко-синий круг, сверкнули желтые искры. Такие яркие, цветные, такие... теплые...

И вцепившись взглядом в синий огонек, он враз успокоился, шумно задышал холодным сухим воздухом, пережидая острую, как цвет, боль.

Качались серые тени, медленно уползал холод, хлопали какие-то двери, мир рывками качался, окутанный болезненной дремотой.

– Что, Марь Федоровна, опять по улицам потенциальных больных подбираем? - ерническим тенорком спросила темнота. - Тех, что на своих ногах приходят, мало нам?

Что-то недовольно проворчала женщина, и вселенная прекратила движение, съежившись в узкую и очень холодную кушетку.

– Ну, что сказать. Перелом, конечно, нехороший... гадкий перелом. Но жить будет, куда он денется.

– Да ну его, чокнутый совсем, - устало заметил женский голос. - Представляешь, часы у него перед носом держала всю дорогу. Уберу - орет и вскакивает... здоровый, зараза. Так и смотрел на них до самой больницы.

Часы? В этом было что-то ужасно смешное - часы. Качаясь, всплыл перед глазами светящийся циферблат с золотыми искрами стрелок, вспыхнул острыми гранями стеклянный колокольчик глубокой синевы... расцвеченная солнцем медовая доска прилавка... оранжевый чулок с нелепой дырой...

Мир был цветным. Мир был настоящим, и в этом чудесном новом мире его ждала яркая, стремительная, невероятная жизнь. Счастье. Любовь. Работа, черт возьми!

"Оранжевые тюльпаны, - вспомнил он в последний миг перед тем, как окончательно провалиться в забытье. - Ленкины любимые цветы - оранжевые тюльпаны. И как я мог забыть?"