Ложка

Тетку повело, взгляд ее поплыл, на щеку выкатилась мутноватая, как самогон, слеза.

– А если положить? Ну, ложку к покойнику.

– Ой, да ложили уже, как баб Маня у Петровых померла... Грит, не та, хочу, грит, с подсолнухами. Я уж и к исповеди хотела поехать, а не могу, ну как я батюшке про такое расскажу, ты мне скажи, а?

Дождь прекратился, тучи расползлись по небу волокнистыми лохмами. Денис выскочил под робкие солнечные лучи, оставив тетку в пустой кухне - всхлипывать и пить хваленый баб-клавин самогон. Он редко сталкивался с пьяными, и сейчас от смущения горели щеки и даже уши. Но поверить в то, что по Марьину разгуливает призрак деда Евсея, Денис не мог.

Сходить на кладбище, что ль?

* * *

Денис сам был виноват, что забрел в эту жутковатую глушь. Ведь мог бы пройти по натоптанной дорожке, пусть и грязной, пусть и в глубоких лужах; а сунулся, дурак-дураком, в лес - послушать настоящей негородской тишины, полюбоваться бледными солнечными пятнами в путаной, еще по-летнему зеленой траве.

Налюбовался.

Брюки промокли до колен, в ботинках сыро хлюпало. Возвращаться глупо, идти дальше противно. Тишина и впрямь вокруг стояла неописуемая, но это была не та вкусная ожидаемая тишина; она сгустилась в почти осязаемое душное облако, разом окутав заросшие провалы окопов, черные стволы, буйно разросшийся малинник и промокшего Дениса.

Солнце спряталось в серой хмари, когда сквозь заросли орешника он вышел на поляну к футуристической конструкции, больше всего напоминавшей стрелу подъемного крана, по крышу закопавшегося в прелую листву. Почему-то всплыло в голове название "геодезическая вышка", хотя что это такое - Денис толком не знал.

На металлических поперечинах диковинными украшениями сидели нахохленные черные птицы, не меньше десятка сгорбившихся силуэтов. Казалось, каждая размерами не уступает грифу.

Было нечто зловещее в их неподвижности, и в самой железяке этой посреди мокрого леса. Словно специально поджидали Дениса и вот теперь...

– Рра! - гортанно и хрипло выкрикнула птица. Денис не просто вздрогнул - подпрыгнул, в животе что-то оборвалось и повисло на тонкой ниточке.

– Рра! Ррра!

Черный комок тяжело сорвался с перекладины, хлопнул крыльями - волосы у Дениса на голове словно порывом ветра шевельнуло - и скрылся за деревьями.

– Тьфу, черти полосатые, - впололоса проговорил Денис.

Шагнул и едва не провалился в оплывшую, поросшую земляникой траншею.

Кладбище открылось внезапно. Только что Денис выпутывался из тонких веток в ржавой листве, отлеплял от рукава мокрые, разлезающиеся на тысячу долек репьи, и вот впереди уже размытая дорожка и облупленная железная ограда.

Холмик над дедовой могилой осел, из земли торчали осенние репьи вперемешку с флоксами и отцветшими ноготками. Деревянный крест выкрасили ярко-голубой краской, а на дощечке Лешка старательно выжег имя и годы жизни.

Денис присел на низенькую скамеечку, мимолетно пожалел, что не курит. Тогда можно было бы неторопливо достать сигарету, размять, сунуть в рот, пощелкать зажигалкой, привычно ругаясь на китайских лоботрясов, что даже такую простую вещь хорошо сделать не могут. И сидеть потом, пуская дым в осеннее небо и размышляя о вечном, обманывая себя призраком действия.

А так - было холодно, мокро и бессмысленно.

Денис кладбища не любил. Глубокомысленно обращаться к мертвецам: вот, мол, пришли навестить, все у нас хорошо, а тебе - земля пухом, казалось ему напыщенным и неискренним. Тем более, что дед Евсей, говорят, бродит где-то в деревне. А здесь тогда что? Зачем Денис вообще сюда приперся?

Вдалеке каркнула ворона. Шустрая сороконожка шлепнулась с флокса и стремительно закопалась между комьями сырой земли. Денис засунул руки в карманы и сгорбился на скамейке в бездумном оцепенении.

Он тяжело очнулся, лишь когда вдалеке послышались чавкающие шаги. От дальних могил к нему шел коренастый мужик с бутылкой в руке. Телогрейка мужика выцвела до рыжего цвета, на кирзовых сапогах налипло по килограмму глины, но выглядел он трезво и сосредоточенно. Жидкости в бутылке было на четверть.

Денис выпрямился.

Мужик был как-то неровно небрит. Словно дня три назад выскоблил только одну щеку и оброс потом - где больше, где меньше.

– К Евсей Игнатичу? - осведомился он, подходя.

Денис невольно оглянулся на могильный холмик. Мужик покивал со значением.

– Евсей Игнатич, он с пониманием был человек, - неторопливо завел он. - Сурьезный. Как скажет, так и сделат, слово такое крепкое было у него. Сурьезный, а душевный, с пониманием.

Денис кивал, как болванчик.

Мужик задумчиво глянул на бутылку, побултыхал жидкостью.

– Помянуть бы надо Евсей Игнатича.

Он аккуратно выудил из кармана телогрейки грязный граненый стакан, налил самогона. Сравнил на глаз, не обделил ли кого. Удушающий дрожжевой запах поплыл в воздухе, заставив Дениса скривиться.

– Давай, - со значением повел бутылкой мужик.

Мутный стакан, из которого неизвестно кто и что пил, приводил Дениса в ужас. Он попытался неловко отказаться:

– Да я... в общем, не пью...

– Ну и дурак, - констатировал мужик. - С такой жизней, если не пить, совсем скрючит.

Денис задумался, пораженный столь ясной формулировкой.

– А за Евсей Игнатича грех не выпить, - весомо подытожил собеседник. - Земля ему пухом.

И гулко забулькал самогоном. Щетинистый кадык поршнем заходил по шее в темных полосках грязи. Уровень жидкости уверенно пополз вниз.

С сомнением заглянув в стакан, Денис выдохнул и в несколько судорожных глотков залил самогон в себя. Тот неожиданно мягко скользнул в горло, обжег желудок, разошелся горячей волной по телу. И шарахнул по мозгам ватным молотком. Денис отчаянно заморгал, замотал головой, пытаясь привести мир в привычное состояние. Мир ускользал: плыла небритая физиономия мужика, в висках стучала кровь, зато на размокшей земле явственно виделась каждая травинка.

Голос доносился наплывами, шелестел невнятно, слова складывались в причудливые, ничего не значащие конструкции.

– Веришь, так иногда хорошо бывает - так бы и помер... Давеча... с месяц тому было, тоже шел... Звезды такие были... что твой огурец звезды, веришь, нет? А Евсей Игнатич, он огурцы соленые не любил, только в супу если, рассольник там... Трескучие такие звезды, над головой прямо, низенько так... И я на них смотрел-смотрел... Мы ж с Евсей Игнатичем в свое время... Я так думаю, лучше огурчика соленого и нету закуси... А потом валиться начали, звезды-то, вот как яблоки, когда ветку тряхнешь, так и тут...

Опьянение отхлынуло так внезапно, что Денис захлебнулся острым воздухом. Утер выступившие на глазах слезы.

Вокруг словно поубавилось красок. Земля казалась черной, деревья серыми, небо - пожухлым, словно полежавшая на солнце газета.

– А потом просыпаюсь, веришь, прямо тут, у Евсей Игнатича. Замерз, как собака, и бутылки нет. Вот и думаю, к чему бы это?

Денис ошарашенно смотрел на мужика.

* * *

Он помешкал, запирая калитку, а когда глянул на дом, сердце враз ухнуло куда-то в живот. Потому что на длинной доске-завалинке под окнами кухни сидел дед Евсей.

Ни на какое привидение похож он не был. Вполне материальный дед. Старенький пиджак, клетчатая кепка, сапоги в рыжей глине, Денис рассмотрел даже седую щетину на щеках - именно так выглядел дед при жизни, когда выходил под вечер курить на лавочку и, прищурясь, смотрел в закатное небо.

В первую секунду Денис отшатнулся и чуть не выскочил на улицу. Потом осторожно сделал к привидению шаг, еще один.

Дед Евсей поднял на него хитроватый взгляд.

Денис обмер.

Призрак покачал головой, поднялся и медленно прошаркал в огород, скрывшись за смородиновыми кустами.

Грохнула щеколда за спиной, Дениса облило мгновенным холодом.

– Дядь Денис, я чего спросить хотел...