Неуязвимый (в сокращении)

Шестого января 1999 года повстанцы тайком завезли во Фритаун оружие, а там и сами просочились в город, укрываясь в толпе, собравшейся, чтобы проголосовать на выборах. Благотворительная организация «Страж прав человека» собрала свидетельства о последовавшей за этим резне.

Мирных жителей расстреливали, сбрасывали с верхних этажей зданий, сжигали заживо в автомобилях и домах. Им отрубали конечности, выкалывали глаза, разбивали молотками кисти рук, обливали кипятком. Женщины и девочки подвергались сексуальным надругательствам, сотни мальчиков и юношей были схвачены и насильно увезены.

Грабивших столицу повстанцев выбили из нее нигерийские миротворцы и ополченцы-камаджоры.

После всех этих проявлений жестокости народ Сьерра-Леоне решил, что с него довольно. В июле 1999 года правительство и ОРФ подписали в Ломе, столице африканского государства Того, мирный договор. Все участники боевых действий получили полную амнистию, для наблюдения за мирным процессом и процессом разоружения, демобилизации и реинтеграции (РДР) были приглашены представители ООН.

Когда я появился там в январе 2000 года, период прекращения огня продолжался с переменным успехом уже шесть месяцев. После всего, что я узнал и прочитал об этих местах, я ожидал, что, сойдя с трапа самолета, окажусь в гуще стычек и насилия. Реальность оказалась несколько более мирной.

Первую неделю я провел, проходя запутанную «процедуру присоединения» к миссии ООН в Сьерра-Леоне, именуемой МООСЛ. Никогда еще не приходилось мне заполнять такое количество бумаг ради столь неосязаемых выгод, но по крайней мере за эту неделю я смог познакомиться с приятными сторонами Фритауна и приладиться к ритму жизни в миссии.

Британия, как прежняя колониальная держава (давшая стране независимость в 1961 году), популярна здесь, если не любима всеми, а с признаками ее остаточного влияния сталкиваешься на каждом шагу. Английский язык так и остался государственным языком. Здешний университет был некогда филиалом Даремского университета, и, похоже, все его студенты болеют за английские футбольные команды. Некоторые из виденных мною повстанцев носили футбольные майки клуба «Манчестер юнайтед». Меня, болельщика «Челси», это дико раздражало.

Всего за несколько дней до отлета в Сьерра-Леоне я лазил в Шотландии по ледникам, так что здешние жару и влажность прочувствовал в полной мере. Днем температура поднималась до 100°F (38 °C) и даже ночью не опускалась ниже 83°F (28 °C). Ощущение было такое, точно я, одетый в плотную зимнюю одежду, оказался в жаркий летний день в переполненном вагоне лондонской подземки.

Что еще донимало меня, так это запах — едкая смесь ароматов застарелого пота и гнилых фруктов, рыбы и мяса. Сьерра-Леоне — страна не такая уж знойная и влажная, однако в ней нет проточной воды, и потому помыться удавалось только раз в неделю. Объедки оставались лежать там, где их бросали, дожидаясь, когда их сожрут стаи шелудивых собак, крысы или стервятники. В отличие от «развитых» стран, оставляемого людьми мусора здесь было мало — любой клочок бумаги или полиэтиленовый пакет обладал материальной ценностью. Покупая у уличного торговца несколько апельсинов, я с изумлением обнаружил, что пластиковый пакет, в который я попросил их сложить, стоит дороже самих фруктов. Не удивительно, что люди здесь не мусорят.

У каждого из входивших в состав МООСЛ представителей разных национальностей имелись, похоже, свои представления о рабочей неделе. Европейцы предпочитали отдыхать по воскресеньям, мусульмане — по пятницам. Каждый имел право отмечать главный праздник своей страны, причем создавалось впечатление, что во многих странах такие праздники случаются раз в месяц. И почти все уверяли, что сиеста — это неотъемлемая часть их культуры.

Памятным событием первой моей недели стал экзамен на право вождения автомобиля, который мне пришлось сдавать в миссии. Движение на дорогах практически отсутствовало, однако мой инструктор, ямаец по имени Тревор, все же посоветовал мне вести себя крайне осторожно: «Если поблизости люди, никогда не ведите машину со скоростью большей, чем скорость пешехода». Я спросил почему. Он объяснил, что сбитому машиной ООН местному жителю выплачивается сто долларов компенсации и, похоже, получить их норовит едва ли не половина населения страны. Местные жители приобрели неприятную привычку бросаться наперерез машине ООН — или загонять под нее какого-нибудь своего пожилого родственника в надежде добыть награду. Жизнь человека в Сьерра-Леоне стоит дешево.

Фритаун выглядел хаотичным, но дружелюбным, жители его были настроены оптимистически и питали надежду, что ООН принесет им продолжительный мир и процветание. Улицы кишели торговцами, школы были переполнены хорошо одетыми учениками. Однако относительное благополучие Фритауна было лишь видимостью — за ней скрывалась мрачная реальность жизни страны, особенно мрачной была она на территориях, контролируемых ОРФ.

Под контролем повстанцев все еще пребывали две трети территории Сьерра-Леоне. Военный штаб их находился в Макени, в северной провинции страны. Меня прикомандировали к корпусу военных наблюдателей ООН, базировавшемуся в Макени. Мы не имели права носить оружие, — собственно говоря, отсутствие его было лучшим нашим средством самообороны. Я потерял счет случаям, когда солдаты ОРФ подвергали меня обыску под дулом автомата. Если бы я открыто носил оружие, они сочли бы меня врагом, если бы я носил его тайно — приняли бы за шпиона. Я снял с формы все британские армейские значки: они лишь привлекли бы ко мне ненужное внимание.

В Макени меня доставили еженедельным воздушным рейсом — час полета на стареньком русском вертолете МИ-8. Мы приземлились на футбольном поле соседнего города Магбурака, где я и познакомился с другими офицерами из группы наблюдателей.

Здесь, вдали от побережья, жара стояла куда более гнетущая. Выйдя из вертолета, я ощутил порыв горячего ветра. Поначалу я принял его за выхлоп вертолетного двигателя, но вскоре понял, что это просто нормальная для здешних мест температура. Даже усилий, которые потребовались, чтобы вытащить из вертолета мои сумки, хватило, чтобы одежда на мне промокла от пота. Я запрыгнул в джип, за рулем которого сидел Мустафа, офицер-египтянин. Он поднял стекла на окнах, включил кондиционер, вставил в стереопроигрыватель машины альбом Мадонны «Как девственница» и закурил сигарету. У посадочной площадки вертолета собралась группа ребятишек, чтобы поглазеть на его еженедельное приземление. Меня подивило, что Мустафа покатил прямо на них, громко гудя, — мальчишки бросились врассыпную.

Дорога, соединяющая Магбурака с Макени, оказалась на удивление хорошим гудронным шоссе. Построенное в 1950-х годах, оно долгое время почти не использовалось и потому так хорошо сохранилось. Несмотря на попадавшиеся временами ухабы, мы летели по этой узкой дороге на скорости 110 километров в час, едва не сбивая местных тяжело нагруженных жителей, двигавшихся пешком или на велосипедах. Такое неуважение к ним показалось мне вызывающим, тем более что, нагоняя их, Мустафа громко сигналил. Сделав вид, что меня укачивает, я попросил Мустафу сбавить скорость.

— Тут все ездят так быстро? — спросил я.

— Нет. Другие ездят гораздо быстрее, однако и я понемногу осваиваюсь.

В тот день я решил, что, когда мне доведется водить машину, ездить я буду медленно, открыв окна и непременно здороваясь с каждым встречным.

Мы миновали несколько блокпостов, установленных скучающими на вид повстанцами, которые просто махали нам руками, пропуская.

На последнем перед Макени блокпосту я решил, что мне изменило зрение.

— Там что, действительно стоял шимпанзе?

— Да, — ответил Мустафа.

— И держал в руках «Калашникова»?

— Да.

— А стрелять он умеет?

— Не знаю — у нас же, если помните, прекращение огня, — без тени иронии ответил Мустафа.

Несколько дней спустя я посетил этот блокпост и снова увидел там шимпанзе. Правда, на сей раз оружие он отложил в сторону, чтобы выкурить сигарету. Увидев, что я приближаюсь, шимпанзе схватил автомат и зарычал на меня.