Оранжевое лето

Эван глухо сопел в простыню — здорово злился.

— Я хотел, чтобы он был моим отцом! — крикнул он громким шепотом.

— Я знаю. Ты думаешь, я не знаю? Просто смирись с тем, что это не главное. Главное — этого должна хотеть Лин. Не злись на меня, пожалуйста. Не ты, а твоя мама должна любить Аарона.

— Она любит Аарона!

— Наверняка. Снимай свою подушку.

Эван не двинулся. Тогда я сам приподнял подушку. Из-под нее на меня смотрели два злых мокрых глаза. Ну ладно. Для упрямого обозленного мальчика у меня был и еще один, самый веский аргумент. Я придвинулся к Эвану вплотную и сказал ему шепотом:

— Слушай меня. Я расскажу тебе секрет, если ты пообещаешь никому не говорить.

Эван упорно молчал.

— Обещаешь? — спросил я. Эван подумал и кивнул.

— Я не забирал у тебя шанс того, что Аарон станет твоим отцом. То, что ты видел в окне, то, что кажется очевидным, ничего на самом деле не значит. Понял?

— Ты врешь, — не поверил мальчик.

— Нет. В конце концов все будет так, как ты этого хочешь. Я тебе это обещаю.

— Ты врешь, — повторил Эван.

— Нет, Эван, нет. Я бы не стал врать тебе. Так что не надо. Не надо думать обо мне плохо.

Больше я ничего не стал говорить. Вышел из комнаты и пошел в кухню. Лин тоже сидела там, хотя я ожидал увидеть ее в коридоре.

— Ну что? — спросила она. — Все зубы на месте?

Я кивнул. Мы с Эваном хотели совершенно разного. И в конечном итоге я не сказал ему ни слова лжи. Думаю, он это уяснил. Я постоял у стены и, подумав, сказал:

— Знаешь, Лин, я, наверное, пойду домой. Не надо мне сейчас у тебя сидеть. Только я очень тебя прошу — не кричи на Эвана. Его можно понять. И вообще — говори с ним обо мне поменьше. Сегодня хотя бы…

Лин кивнула. Я знал, что ей совсем не хочется ссориться с сыном и кричать на него. Не знаю, справился ли бы я на ее месте? Тяжело говорить о таких вещах с человечком, который уже умеет чувствовать, как взрослый… но вот сам пока еще маленький.

Я вышел и побрел домой. Сначала не очень весело, но потом все бодрей. На углу, где в меня врезался Сет, ко мне вернулось отличное настроение. Я пошел домой длинной дорогой — через сторожку. Для этого нужно было сделать приличный крюк и вернуться к мосту; я так и сделал. Я готов был петь. Я влез на поручень — запрыгнул на него легко, как кошка, и пошел вперед, а навстречу мне шли скучные лица. Они думали про меня — вот чудак. А я думал, что никогда не поймет моего счастья, даже если я выйду в парк и крикну всем, что Лин любит меня. Лин любит меня! Черт возьми, да никогда никто не поймет, что это значит! И не нужно, ведь главное, что я знаю — Лин любит меня!

Я ворвался в сторожку, покружил змея в протянутых руках, взлетел на катер и прошелся колесом по траве. Да, Лин любит меня! Я люблю Лин! Мы оба любим друг друга!

Я упал в траву и выдохся. В небе косяком шли облака.

"Вы хотите поймать облако?" — вспомнил я и вздохнул.

В моем раскрытом окне стоял кактус в пузатом горшке. Я подумал, что никогда не отдам Шону его мебель, если Райан не уедет.

Мне захотелось увидеть Шона, и я снова развернулся и пошел к его дому. Я столкнулся с другом в дверях его подъезда. Он явно был не в духе.

— Привет, — я широко улыбнулся. У меня-то было прекрасное настроение. Шон хмуро посмотрел на мое довольное лицо.

— Джек-пот сорвал? — безучастно поинтересовался он. Я покачал головой.

— Все гораздо лучше… А ты почему такой забитый?

Шон приложил к губам палец, потом сжал себе рукой шею, закатил глаза и высунул язык, будто в агонии. Я ничего не понял. Из подъезда вышла Мартина, и я снова заулыбался.

— Здравствуй, — сказал я.

— Привет, Итан. Как дела? Шон! Ну почему ты вечно все забываешь? Вот, держи, — она отдала Шону кошелек из темной кожи и посмотрела на меня. Я так сиял, что, по-моему, без слов было ясно, как у меня дела.

— Ты чего такой радостный? — недовольно промычал Шон.

— А ты не знаешь? — я сделал вид, что чрезвычайно поражен.

Шон прищурился. Мартина заинтересованно выглянула из-за его плеча.

— Двести четырнадцать лет назад в Париже открылся первый в мире зоопарк, — серьезно сказал я. Мартина засмеялась, а Шон покрутил пальцем у виска.

— Не обращай внимания, Итан, — предупредила Мартина. — Мы идем в магазин выбирать люстру в кухню. Поэтому он такой злой.

— Я злой, потому что по телевизору футбол! Я этот матч не видел, а там три гола подряд забили. Я должен был это увидеть! — Шон чуть не плакал от досады. Я не понимал, как можно о чем-то жалеть в такой замечательный день.

— Ну так это прекрасно, — сказал я. — Давно пора. Спорю на что угодно — она висит в магазине и ждет вас!

— Пойдем с нами, — предложила Мартина. — Ты нам поможешь. У тебя врожденный вкус.

Где-то я это уже слышал… Как объяснить этим людям, что у меня ничего подобного нет?

Однако же пойти вместе с Мартиной и Шоном я согласился. Всю дорогу я развлекал их, как мог. Я уже и не помню, что говорил. Вообще-то я умею рассмешить, если сильно захочу. И у меня получилось: Мартина смеялась до слез, зато Шон с каждой моей шуткой становился все мрачнее.

— Шон! Да брось ты, это же не последний матч, — я попытался успокоить друга.

— Именно, что последний! — простонал Шон. — Последний, финальный, самый главный! Я не увижу, как наши порвут альтерцев! Вместо того, чтобы смотреть за нашей сборной, я слушаю концерт неудавшегося юмориста! Ты понимаешь весь трагизм?

— Я не люблю футбол, — напомнил я. — Не понимаю…

Под потолком того магазина, куда мы пришли, висел миллион люстр всех размеров, цветов и цен. На стенах демонстративно красовались светильники, на полу гордо стояли торшеры. Я задрал голову и тихо присвистнул, пожалев Шона. Работы ему…

— Вот эту берем, — Шон ткнул пальцем в первую попавшуюся люстру над головой, серебристо-хромовую, с четырьмя лампочками, даже и не посмотрев на нее как следует. К нам подошел невысокий мужчина в очках. В руках у него был провод.

Он помог нам обойти весь магазин. Минут через десять у меня затекла шея, а Шон уже просто ходил и бурчал себе под нос, как он ненавидит любые светильники. Я подумал, что этот матч для него действительно много значил, иначе он не стал бы сейчас ругаться.

Мне больше всего понравилась люстра с шариками. Там было шесть шариков на такой круглой спирали, какой-то выше, какой-то ниже. Интересно. Мартине приглянулась люстра с тремя десятками маленьких лампочек, торчащих в стороны. Мне тоже понравилось, но мы решили, что такую люстру нужно будет купить в зал. Шон в нашем планировании участия не принимал.

— Айгер, дай закурить, — попросил он, когда мы с Мартиной сделали второй круг, задрав головы. Я выпрямил голову: шея громко хрустнула, и я взвыл.

— Нету, — сказал я. Шон разочарованно посмотрел на меня.

— Все скурил… Ну, Итан!

— Я бросил, — признался я. Шон недоверчиво покосился на меня, и я кивнул для убедительности. — Правда. Я больше не курю.

— Уже целых два часа, да? — не без сарказма заметил друг. Я задумался.

— Три дня.

— Рекорд, достойный Гиннеса, — пошутил Шон. Я рассмеялся.

— У меня есть и еще один. Я сегодня полтора часа провел за построением в ряд домино.

— Ты не знаешь случайно, какой у тебя коэффициент интеллекта? — спросил вдруг Шон. Я сделал вид, что обиделся, и вернулся к Мартине.

Наши выборы кончились тем, что мы купили ту самую люстру, на которую первую указал Шон. Всю дорогу назад он ныл, что нужно было сделать так сразу, как только он сказал, и тогда, возможно, он успел бы еще увидеть последние минуты второго периода.

— Но тогда мы не выбрали бы люстру в зал, — заметила Мартина, а я кивнул.

— Все против меня, — констатировал Шон. Дома он с радостью обнаружил, что этот же матч передают по другому каналу. В перерыве между периодами показали новости и сказали, что двести четырнадцать лет назад в Париже открылся первый зоопарк. Шон подозрительно посмотрел на меня.