Статьи

1997 г.

Вторая мировая война и русская эмиграция

Вопрос об участии эмиграции в Русском освободительном движении в годы Второй мировой войны относится к числу тех, относительно которых общественное мнение в Совдепии было информировано самым превратным образом. Представление сводилось в общем к тому, что большинство эмиграции всемерно поддерживало Советский Союз, причем в ходе войны убедилось в «исторической правоте Советской власти», отчего и превратилось в «советских патриотов», хотя отдельные ее представители, «одержимые классовой ненавистью», сотрудничали с немцами. Представление это вполне соответствовало интересам советской пропаганды и ею же, естественно, формировалось.

Причины очевидны. После войны русская белая эмиграция перестала существовать как военно-политическая сила и, следовательно, как непосредственная угроза советскому режиму. Однако она осталась как единственно законная хранительница и носительница идеи и традиций российской государственности и в этом смысле выступала в качестве идеологической альтернативы советскому коммунизму, который как раз в это время особенно активно пытался паразитировать на атрибутике уничтоженной им России. Поэтому акценты в советской пропаганде закономерно сместились с тотального изображения всей эмиграции как «иностранной агентуры» (характерно, что любые эмигрантские воинские объединения — будь то полковые, инвалидные, профессиональные, — именовались даже в справочниках «для служебного пользования» не иначе, как «военно-фашистская организация, созданная для…») на внедрение тезиса о том, что эмиграции (за исключением отдельных злобствующих одиночек) вообще больше не существует: она-де, признав СССР законным носителем российской государственности, с началом войны «воссоединилась» с ним. Такая трактовка для интересов советского режима выглядела идеально, т. к. наилучшим образом подкрепляла самый драгоценный для позднего сталинизма постулат: «Мы есть законные наследники и подлинные продолжатели российской государственности, следовательно, все наши враги есть враги России.» Характерно, кстати, что именно такие взгляды пропагандируются наиболее откровенными коммунистами в нынешней России (излюбленный тезис Зюганова состоит в том, что никаких красных и белых сейчас быть не может, поскольку еще с началом войны они объединились — «историю надо знать»).

Дело, между тем, заключалось в том, что «знать историю» в Совдепии было нельзя. Поскольку до начала 90–х годов никакой достоверной информацией по этому вопросу не только рядовые образованные обыватели, но и интересовавшиеся проблемой историки получить не могли, господству указанной точки зрения ничто не мешало, тем более, что целый ряд послевоенных возвращенцев, типа Вертинского, был широко известен. Если «власовцы» еще упоминались как пример «шкурнического» предательства (для советского человека не нуждавшегося в объяснении), то участие белой эмиграции в борьбе с советским режимом (тут вопрос о «предательстве» даже для сознания советского человека не стоял, т. к. и ему было очевидно, что белые эмигранты не только никогда не служили в Красной Армии, но, напротив, всегда против нее-то именно и боролись, почему и оказались за границей), пришлось бы объяснять, рискуя затронуть вопрос об ином, чем советско-коммунистическое, понимании патриотизма, а это уже было идеологически смертельно опасно. Поэтому советский человек никогда не слышал ни о Русском Корпусе, ни о других подобных формированиях.

Располагая же достаточной информацией по этому вопросу, нельзя не придти к выводу, что реальное участие русской эмиграции в событиях Второй мировой войны носило характер противоположный тому, какой представлялся по впечатлениям, почерпнутым в СССР в 40–80–е годы. Подавляющее большинство русской белой эмиграции, активно участвовавшей в событиях, сражалось против советского режима, гораздо меньшая часть участвовала в войне в составе армий западных стран-участниц антигерманской коалиции, и практически никто (вот такое действительно было исключением) не воевал на стороне Советского Союза или его союзников-коммунистов.

Вообще, анализируя эту проблему следует прежде всего иметь в виду три вещи. Во-первых, существует большая разница между «настроением» (отношением к событиям, оценкой их и т. д.) и поведением (участием в событиях). Настроения в эмиграции действительно были разные. Количественно их оценить затруднительно (можно судить разве по тому, что «советский патриотизм» затронул все же меньшинство эмиграции, для чего достаточно посмотреть, какова была доля возвращенцев и взявших после войны советский паспорт: из сотен тысяч этим правом воспользовалось более 6 тыс. чел. в Югославии и около 11 тыс. во Франции, из которых около 2 тыс. выехало в СССР). А вот участие в борьбе фиксируется достаточно четко, причем оказывается, что число участников антикоммунистических вооруженных формирований (а это многие десятки тысяч человек — более 17 тыс. в одном только Русском Корпусе) далеко превосходит несколько тысяч, призванных в английскую, французскую и другие армии и тем более не идет в сравнение с несколькими десятками эмигрантов (пусть даже сотнями, если бы такое могло быть доказано), примкнувших к коммунистическим партизанам.

Во-вторых, следует учитывать фактор зависимости судьбы эмигрантов от места проживания и иных подобных обстоятельств и «добровольности» их выбора. Хорошо известно, что жившие на Балканах, и в Восточной Европе в основном служили в Русском Корпусе и других русских антисоветских объединениях и после войны многие из них были схвачены большевиками и частью расстреляны, частью сгинули в лагерях. Жившие в Западной Европе (прежде всего во Франции) избегли этой участи, причем часть (призывного возраста) воевала в составе французской армии (в ее составе в 1939–1945 гг. было убито в общей сложности более 300 русских эмигрантов). Однако следует иметь в виду, что служившие в армиях антигерманской коалиции — это, за небольшим исключением, граждане соответствующих государств, которые в любом случае не могли избегнуть призыва (к тому же в значительной части представители более молодого поколения эмиграции, не принимавшие непосредственного участия в гражданской войне, поэтому их позиция и не вполне для белой эмиграции характерна, и не вполне добровольна). Тогда как жившие в Восточной Европе и вообще на оккупированных немцами территориях в немецкую армию не призывались, и их выбор был вполне добровольным.

В-третьих, отношение в эмигрантской среде к проблеме борьбы с советским режимом или его поддержки перед Второй мировой войной и с ее началом в 1939–1940 гг., со времени непосредственного столкновения Германии с Советским Союзом в 1941 г., после 1943 г. и, наконец, в самом конце войны и сразу после ее окончания — вещи достаточно разные, поскольку на каждом из этих этапов слишком многие вполне реальные обстоятельства объективно сильно менялись. Так что чувства, испытываемые даже одним и тем же конкретным белым русским эмигрантом, могли быть тоже разными.

В конце 30–х годов на повестке дня стоял вопрос о войне европейских стран (в т. ч. и союзников России по Первой мировой войне) с СССР, что как бы воспроизводило ситуацию времен Гражданской войны и открывало перед эмиграцией перспективы возобновления борьбы в том же самом качестве, что и 20 лет назад, а такие перспективы не могли вызвать возражения ни у кого из тех, кто продолжал относить себя к белым. Однако Вторая мировая война началась в 1939 г. столкновением между самими европейскими странами-противниками большевизма, причем СССР выступал в качестве союзника Германии, и такой поворот событий уже не мог не расколоть эмиграцию по той причине, что там традиционно (как и в старой России) имелись сторонники как германской, так и англо-французской ориентации. Кроме того, значительная часть эмиграции самим ходом событий превратилась в противников Германии: многим пришлось воевать против нее в составе французской, польской и югославской армий (в офицерском составе последней было особенно много русских эмигрантов) и оказаться в плену, а, главное, на оккупированных немцами территориях организации и органы печати белой эмиграции преследовались немцами именно по причине своей враждебности к Советскому Союзу — тогда другу и союзнику Германии (по этой самой причине был закрыт флагман белой мысли, журнал «Часовой» и арестовано множество русских эмигрантов соответствующей ориентации). Наконец, немало белых эмигрантов было уничтожено Красной Армией на территориях, занятых ею в 1939–1940 гг. в результате германо-советского союза.